Шелби отступила чуть-чуть назад, держа руки матери и улыбаясь ей своей обворожительной улыбкой. Казалось, вдруг распахнулась дверь, и в комнату хлынул поток сияющего солнечного света.
— Я правда, постараюсь не расстраивать тебя. Во всяком случае, не нарочно…
Мэдди, по обыкновению, не могла противиться обаянию, которое так естественно излучала ее дочь. Причудливый наряд Шелби был точно создан для нее, как нельзя лучше подходя к ее шаловливому, озорному характеру. Она во многом напоминала Мэдди — от огненных, разве что чуть темнее, волос до прозрачной, точно светящейся, кожи. Но в остальном, она была особенная, ни на кого не похожая. Глаза у нее были серовато-синие, осененные длинными, как стрелы, ресницами, а над ними взлетали темные, вразлет, брови. Нос ее и скулы были изящно вылеплены, рот большой, губы сочные, яркие, и вся она, когда смеялась, точно светилась.
— Что проку давать обещания, когда не можешь их выполнить, — заметила Энни Санди, ласково похлопывая внучку по стройному бедру. — Ты всю жизнь была озорницей.
Мэдди наконец, оттаяла и рассмеялась. Она притянула дочку в объятия и крепко прижала ее к себе, ласково поглаживая по спине.
— А ты вполне уверена, что это то самое, чего тебе хочется?
— Я так взволнованна, мама, счастлива и взволнованна — наконец-то меня ждут настоящие приключения! И если у меня не получится, мне просто стыдно будет вернуться домой.
— Мне и в голову никогда не приходило, что ты выберешь для себя такую жизнь. Признаюсь, я, по правде говоря, надеялась, что ты поедешь в восточные штаты…
— Чтобы подыскать себе мужа? — тотчас же подсказала Шелби. — Все это уже было, когда я училась в колледже. Тамошняя жизнь не подходит мне по характеру, да и тамошние мужчины тоже. Все они невыносимо напыщенны! Я еле сдерживалась, чтоб не расхохотаться, когда кто-либо из них пускался, в длинные, чванливые рассуждения о состоянии своих родителей, о своих высокопоставленных друзьях и о своих несметных богатствах!
Шелби, округлив глаза, покачнулась и, выхватив револьвер, сделала вид, будто сейчас застрелится.
— Ради всего святого, сейчас же брось эту ужасную штуку! — крикнула Мэдди.
— Да он не заряжен, мама, в нем нет ни одной пули! Дядя Бен все их вытащил, прежде чем позволил мне прикоснуться к нему.
Точно в ответ на это, оглушительное свистение в трубах наверху возвестило об окончании долговременного пребывания Бена Эйвери в его обожаемой мраморной, отделанной золотом ванне.
— Пойду-ка я лучше переоденусь во что-нибудь более подходящее для дороги, да закрою сундук! — возбужденно затараторила, Шелби. — Потом мы с дядей Беном еще, может быть, успеем перекусить, перед тем как отправиться в путь.
Она уже бежала к лестнице, когда Фокс поймал ее за руку и притянул к себе на колени. Его темные, загрубевшие от работы пальцы, потянулись вверх, отгибая широкие поля шляпы и приоткрывая задорную, взъерошенную челку. Фокс почему-то чувствовал себя ближе к Шелби, чем к Байрону. Он понимал, ее жажду приключений и независимости лучше, чем мать, и хотя в душе ему не хотелось отпускать ее одну в Вайоминг, где он не сможет оберегать ее, он любил ее настолько, чтобы поддерживать ее в этом решении.
— Обними меня, пап, — весело скомандовала она, обвивая его шею руками. — После этого, можешь быть свободен!
Спустя мгновение она уже вскочила, метнувшись к кухонной двери, — забавный, неудержимый маленький ураган, выряженный в костюм Анни Оукли «Этакий, мальчишка-сорванец, — с ласковой улыбкой подумал Фокс, — и в то же время женщина до кончиков ногтей, о которой любой мужчина может только мечтать. Найдется ли когда-нибудь такой удалец, отважный до безумия, который сумеет ее приручить?»
Он повернулся к Мэдди, поднялся и, подойдя к ней, привлек ее в свои объятия. Энни Санди за столом развернула перед собой газету, создавая им видимость уединения.
— Может быть, ты и не будешь скучать о Шелби так сильно, как опасаешься, — шепнул Фокс жене. — У меня есть кое-какие планы для нас обоих.
— Правда?
— Можно даже сказать, сюрпризы.
Мэдди улыбнулась, прижавшись к нему щекой.
— Я понимаю, что не должна удерживать Шелби, пусть она живет своей жизнью.
Энни Санди тихонько фыркнула:
— Надеюсь, ты не воображаешь, будто у тебя был какой-то выбор? Если бы ты не отпустила ее добром, этот маленький дьяволенок спустился бы ночью по решетке для плюща, умыкнул лошадь и умчался прочь, выискивая, к кому бы наняться в ковбои!
Фокс и Мэдди озадаченно переглянулись, потом рассмеялись.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Чего же ты ищешь, такой молчаливый и задумчивый?
Что нужно тебе, камерадо?
Сын дорогой мой, ты думаешь, это любовь?
(Перевод Р. Сефа.)
УолтУитмен
Глава первая
Лондон, Англия
Апрель 1902 года
— Знаешь, Мэнипенни, что-то мне в последнее время становится все труднее дышать, — заметил Джеффри Уэстон, граф Сандхэрстский, своему лакею, предпочитавшему, правда, чтобы его величали «Джентльмен джентльмена».
— Вот как, сэр? — пробормотал Мэнипенни сквозь зубы, причем губы его, казалось, даже не шевелились. — Вы что же, больны?
Джеф, в эту минуту, натягивавший темно-серую визитку, испытующе глянул на старика, превосходившего многих и ростом, и умом. Мэнипенни редко позволял себе какую-нибудь, даже очень сдержанную, шутку, но Джеф не сомневался, что он прямо-таки источает едкую иронию, то и дело — с каменным выражением лица — отпуская свои замечания.
— Не волнуйся, старик, я не болен — просто все мне тут до смерти опостылело.
— По-моему, вы уже упоминали об этом раньше, милорд.
Это все равно, что беседовать с одним из громоздких, величавых каменных изваяний в вестибюле парламента, — подумал Джеф. Вздохнув, он оглядел себя в большом зеркале, высившемся в углу его гардеробной. Костюм на нем, как всегда, сидел безупречно. Сегодня вечером он собирался в «Хэймаркет» на комедию с Сирилом Модом и Уинифред Эмери, супружеской парой, которую все вокруг считали невероятно забавной. Джеф подавил зевок, вообразив, как ему предстоит провести ближайшие несколько часов. Даже его многочисленные дамы сердца, были скучны в своей предсказуемости, и в Лондоне не нашлось бы достаточно мужских клубов и бутылок с шампанским, чтобы поднять настроение Джеффри Уэстону.
Он встретил свой взгляд в зеркале и подумал, что даже собственное лицо нагоняет на него тоску. Родственники его всегда утверждали, что он — точная копия Эндрю Уэстона, третьего графа Сандхэрстского, жившего в шестнадцатом столетии. Живописные портреты графа подтверждали справедливость этого наблюдения: Джеф был точно изваян из того же темного золота, как и его предок времен Тюдоров, нрав которого был так независим, что он приобрел себе этот каменный особняк на берегу Темзы, уехав от своего отца, герцога Эйлсбери. Джеф также нуждался в уединении, поскольку оба его родителя так и кипели жизненной энергией, не уставая пилить его при каждом удобном случае.
Мэнипенни протянул ему серебряный, с гравировкой, гребень. Граф провел им по своим светлым волосам, напрасно пытаясь отыскать хоть какой-нибудь изъян в своем отражении. Над высоким, с широко расправленными углами, воротником и черным галстуком отражалось его лицо — тронутое загаром, красивое, с легкой, чуть заметной гримасой равнодушной иронии. Его большие глаза были светло-карими, цвета подтаявшего шоколада, рот — резко и энергично очерченный. Благородство, сквозившее во всех его чертах, а также его склонность к занятиям в гимнастическом зале говорили о том, что он сохранит свою привлекательность до глубокой старости.
— А что, если мне отрастить бороду, как ты думаешь? — спросил граф.
— Я-а-а? — протянул Мэнипенни. — Я бы, наверное, удивился, что побуждает вас скрывать столь приятное лицо, милорд. Вот если бы Господь, по своей немилости, наградил вас двойным подбородком или же лишил вас подбородка вообще…
Разговор этот уже наскучил Джефу; он схватил свою трость, перчатки и легкий, с пелериной до талии, черный плащ и шагнул к двери.
— Не жди меня сегодня вечером, Мэнипенни, — крикнул он уже из коридора. — Я, может быть, сбегу куда-нибудь, уйду кочевать с цыганами…
* * *
—Какой чудесный вечер мы провели сегодня, не правда ли, Сандхэрст?
Джеф с трудом разбирал, что говорит ему его друг, сэр Чарльз Липтон-Лайенз, такой гомон стоял в кафе «Ройял». Толпа, хлынувшая сюда из театра, так и искрилась весельем, разгоряченная шампанским и легким флиртом. Джеф и Чарльз были тут не одни, но их дамы, Бог его знает зачем, удалились в туалетную комнату, так что мужчинам предстояло, по подсчетам Джефа, провести в одиночестве не менее получаса.
Сам он предпочел бы находиться сейчас дома, в постели, но, так как выбора не было, он осушил бокал шампанского и сделал официанту знак принести еще бутылку.
— Честно говоря, Чарльз, я не перестаю удивляться твоим понятиям о развлечениях, — обратился он к другу, стараясь перекричать стоявший вокруг гул голосов.
— Что, в самом деле, случилось сегодня вечером, что могло вдохновить тебя на такое прилагательное, как «чудесный»?
Липтон-Лайенз, приземистый розовощекий молодой человек, с усиками, чуть подвивавшимися на концах кверху, хлопнул Сандхэрста по плечу:
— Черт побери, какой сарказм, старина! Ну же, развеселись! Что могло такого произойти, чтобы ввергнуть тебя в эту пучину уныния и отвращения ко всему?
— Лучше не спрашивай, Чарльз! Если я начну перечислять тебе все мои горести и беды, тебе придется выслушивать все это до тех пор, пока тут не останется ни одного посетителя.
Джеф неохотно, словно через силу, улыбнулся. Чарльз был одним из немногих людей, кого он по-настоящему любил, кому доверял. Они знали друг друга с Оксфорда и вместе совершили свое замечательное путешествие по Европе, растянув его на три года беспрерывного кутежа и пирушек, которые едва не закончились женитьбой их обоих на сестрах на одном из островков у побережья Испании. Они были очень разные по характеру и темпераменту, но потому-то отчасти Джеф и дорожил этой дружбой и старался ее поддерживать, несмотря даже на то, что обоим им недавно исполнилось по тридцать и дороги их вскоре должны были разойтись.
— Что ж, хорошо, я скажу тебе.
Взгляд его, устремленный куда-то в пространство, стал жестким.
— Моя дорогая матушка сообщила мне сегодня утром, что все отсрочки закончились, и приговор будет приведен в исполнение. Они с отцом намерены объявить завтра, что их сын — есть опасение, что это я — помолвлен с леди Клементиной Бич. Думаю, мне не нужно напоминать тебе, что Клемми предназначали мне в жены со дня ее рождения, а мне тогда было девять. Ты, наверное, думал, что такие древние обычаи, как браки по уговору, давно уже исчезли, что их больше не существует, а? Быть может, это и так, за исключением этого — единственного. Мой многоуважаемый папочка, герцог, желает, видите ли, чтобы Уэстоны и Бичи навеки объединили свои громадные земельные владения в Йоркшире, — вот только раньше для этого не представлялось возможности, тогда как теперь…
Чарльз Липтон-Лайенз придвинул свой позолоченный стул поближе к Джефу и наклонился к нему, стараясь получше, расслышать слова приятеля сквозь гомон, наполнявший кафе «Роял». Казалось, все говорили, кричали и смеялись одновременно. Голова у Чарльза кружилась от шампанского, выпитого слишком быстро и в слишком большом количестве, но то, о чем говорил Джеф, по большей части давно уже не было для него новостью.
Впервые они говорили об этом обручении, задуманном обеими семьями, однажды ночью, когда выпили слишком много эля в оксфордском «Медведе». Родители Чарльза были вполне современными людьми, так что ему трудно было представить, что все это может восприниматься всерьез. Пока им еще не было тридцати, Джеф делал вид, будто всего этого просто не существует, и единственный раз проговорился о Клемми, когда они оба хватили лишнего.
Чарльз знал Клементину. Она была недурна собой, хотя вряд ли ее можно было назвать красавицей; похоже, она и сама прекрасно понимала, что ей далеко до графа Сандхэрстского. Клемми представляла собой совершенный английский тип девушки. Выросшая в седле, она сама скорее была похожа на породистую лошадь — худая, костистая, с большими, выпирающими зубами и злополучными прямыми волосами, никак не годившимися для высокой прически в стиле девушек Гибсона — все тогда сходили по ним с ума.
— Клемми, не так уж и плоха, — пробормотал Чарльз, не в силах придумать, что бы еще ответить. — И… у тебя вроде бы нет никого другого на примете. Я хочу сказать, не похоже, чтобы ты вдруг влюбился в кого-нибудь…
Щеки его покраснели еще больше, и он, слегка запинаясь, продолжал:
— Ты можешь оставить Клементину в ее поместье, вместе с ее драгоценными лошадьми.
— Кто-нибудь должен же сделать Клементине ребенка, и разум подсказывает, что роль эта предназначена для меня, хотя я просто не могу себе представить…
В голосе Джефа, поначалу равнодушном, бесстрастном, прозвучали недоумение, вопрос, и он, обратил на Чарльз взгляд своих выразительных карих глаз.
— Могу преподнести тебе хлыстик в подарок, для медового месяца. Может, он тебе пригодится!
— Невероятно смешно! — с горечью, сквозь зубы процедил граф. — Однако пойми меня правильно. Твои слова не лишены, возможно, некоего весьма глубокого смысла. Мы с отцом, может, и не очень близки, но я знаю, что здоровье его сдает, а я не такой закоренелый эгоист, чтобы не сделать того, что могло бы доставить ему радость. Ему приятно будет видеть своего наследника женатым, в особенности на женщине, чьи земли удвоят его герцогские владения в Йоркшире. И, как ты только что без обиняков указал мне, любовь для меня не имеет особого значения, так почему бы тогда не жениться по расчету? Клемми ничуть не хуже других, я и дальше могу волочиться за актрисами и певичками, и каждый из нас будет жить своей жизнью. И все устроится прекрасно, не правда ли?
Чарльз медленно кивнул, выжидая и не торопясь с ответом:
— Тут есть кое-какие положительные моменты, это, несомненно…
— О, замолчи, ради Бога, ты просто трус!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54