Ее руки двинулись дальше, от шеи вниз по спине, желая более полно ощутить его тело, но он вздрогнул и отшатнулся. В течение двенадцати лет ни одна женщина не касалась его спины.
— Вы не знаете, что делаете, Мередит, — в его голосе были и стон и мольба, и еще более заметным стал его протяжный выговор.
Восторг плясал в его глазах.
— Я думаю, наверное, — сказала она медленно и лукаво, — я знаю.
Но она не знала. Несомненно, она была девственницей. Это было очевидно по тому, как рассеянно и подчас даже испуганно она отвечала на его первые поцелуи. Для женщины-интриганки она была удивительно невинна во многих вещах. В ней была какая-то проказливая стыдливость. Он знал, что эти слова противоречат друг другу и не думал, что такая комбинация возможна. Но теперь убедился, что всякое бывает. Ее руки исследовали его тело с нерешительностью, которая успокаивала и возбуждала одновременно, а глаза ее — пытливые и испуганные — напоминали глаза вспугнутого оленя. Он хотел ее. Он нуждался в ней, как никогда ни в чем не нуждался, и все же не мог быть с ней.
Ему надо бы остановиться сейчас, пока не распутана головоломка, пока не найден ответ на загадку. Он был изумлен силой собственных чувств, мучительно сильным желанием, страстным стремлением к ней, несмотря на то, что в глубине рассудка по-прежнему жила настороженность.
Может быть, она совсем не похожа на Моргану. Или, может быть, она умеет притворяться еще лучше, чем та. И как ему только могло прийти в голову опять рисковать своей шеей, своей свободой из-за женщины?
Но, совершенно предательски, его рука двигалась вниз и вверх по ее спине, заставляя ее трепетать еще сильнее, а его губы ласкали тыльную часть ее шеи, и он чувствовал каждое движение ее тела, откликавшегося на призывы его рук и губ. Как бы он хотел, чтобы его собственное тело не реагировало столь же явно и непослушно!
Когда ее грудь исторгла мягкое мурлыканье, его губы переместились от ее шеи к губам. Он настойчиво заявил на них права; влечение и требование, невысказанные вопросы обвинения — все смешалось в его поцелуе. Они вполне могли быть произнесены, эти вопросы, так как ее рассудок, уступивший напору чувств, знал их. Его поцелуи были как наказание, а она отмеривала и свое наказание ему, покусывая своими губами его губы, проникая своим языком в его рот, распространяя там огонь, пожиравший ее самое. Их тела еще теснее прижались друг к другу, и даже сквозь одежду она почувствовала возбуждение его плоти, и почувствовала, как отвечает ее собственная плоть. Это походило на безумие, изумительное безумие.
Несмотря на все их подозрения, лучшие намерения, попытки сдержаться, у них уже не было возможности отступить. Если не что-то другое, то соблазн запретного плода сделал отступление невозможным, и ничто в мире не смогло бы предотвратить неизбежное.
Квинн знал это даже тогда, когда пытался отказаться, сдержаться. Но его тело ему не повиновалось. Его чувства не повиновались. Его руки, пробегавшие по ее спине и заканчивавшие расстегивать пуговицы на ее платье, никак не могли повиноваться. Одна рука продолжала ласкать ее спину, пальцы гладили кожу нежными и дразнящими, как дуновение ветерка, прикосновениями, а другая в это время с помощью Мередит стягивала с нее платье и рубашку. Он взглянул на нее, и встретил взор, полный восторга и чудесного ожидания, хотя она и сжалась немного под его пристальным взглядом. Господи, она же была совсем другой.
Его рука гладила ее нежную кожу, а он глядел на ее красоту, которую она всегда так тщательно прятала. У нее было чудесное тело, стройное, хорошо сложенное, с призывно вздымавшейся грудью. Он склонился, стягивая языком соски в твердые красные бутоны, погружая ее тело в новые пучины страстного желания.
Мередит почувствовала каждый нюанс этого желания. Она знала, что это не только физическое влечение. Она чувствовала также страстную потребность войти в тот загадочный мир, где он обитал, рождались с ним его мысли и чувства, которые он так тщательно оберегал, разгадать его таинственное прошлое. Она хотела все узнать, хотела перешагнуть ту пропасть, которая разделяла их во многих вещах, а не только в этой одной. Не только в огне, который они раздували друг в друге, не только в неистовом стремлении касаться, возбуждать, петь одну и ту же чувственную песню. Не только…
Ее руки опять скользнули под его рубашку, и она поняла, что он опять почти неощутимо отстранился от нее, как бы предупреждая, что не потерпит исследований, даже сейчас, когда сам исследовал каждую часть ее тела, делая это медленно и осторожно, словно стараясь запомнить на будущее. Она встретила его взгляд и нашла в нем сожаление, печаль и даже некое отчаяние, заставившее ее сердце болезненно сжаться. Ей хотелось прошептать ему что-нибудь ободряющее, успокоить острую тревогу, промелькнувшую в его глазах, но она промелькнула и исчезла, и Мередит решила, что ей показалось. Но она и сама не подозревала, какое впечатление оставит этот взгляд в ее сердце, переполнив его состраданием; она боялась, что сердце ее не выдержит.
Он ласкал губами ее ухо, и она позабыла обо всем, ощущая только бешеное биение своего сердца и стремительный ток крови. Получив молчаливое предупреждение не касаться его спины, она провела руками по его шее, погрузила их в его взъерошенные сейчас волосы, которые как пух вились вокруг ее пальцев. На своей шее она почувствовала его лихорадочное дыхание и поняла, что и сама дышит так же быстро.
— Квинлан, — прошептала она, назвав его по имени впервые с тех пор, как они встретились взрослыми. Ее голос немного дрогнул, и он улыбнулся, целуя ее шею.
— Квинн, — мягко прервал он
— Квинн, — послушно повторила она. Ее голос был скрашен улыбкой, настолько это имя подходило ему. Загадочная музыкальность и изящная сила слышались в нем.
Квинн отодвинулся от нее, и она стала смотреть, как он снимает брюки и ботинки. Мередит пожалела, что он не снял рубашку. Ей хотелось увидеть все его тело. Но Квинн вернулся к ней, и, когда его ноги коснулись ее, она забыла обо всем. Задыхаясь от сладкой муки, она потянула его к себе, пока ее грудь не коснулась его твердой груди, а его трепещущая плоть не оказалась у самой сокровенной части ее тела. Он на мгновение помедлил, позволив ей ощутить его, позволив пламени ее тела вырваться из-под контроля. Тогда он немного отодвинулся, его рука скользнула между ее ног, поглаживая и лаская, и каждое легчайшее движение приносило обоим волшебные ощущения. Он оперся на локоть и заглянул в ее глаза. Его взгляд полыхал синим огнем.
— Вы уверены? — отрывисто прошептал Квинн, нависая над ней. — Вы уверены, Мередит?
Мередит совсем не была уверена, но было уверено ее тело — и душа. Она кивнула, не в силах говорить, боясь, что скажет то, о чем не следует говорить. Например, о любви. Они никогда не упоминали о любви. Даже о привязанности. От неистовой боли она закрыла глаза. Ей хотелось слов любви, обещаний преданности, но она поняла, что этот человек никогда их не скажет.
Но она уже не могла остановиться. Сейчас она нуждалась в нем более, чем в ком-либо и в чем-либо в своей жизни. Она была в огне, и только он мог погасить это пламя. Она чувствовала его жар, когда он медленно вошел в нее, а его рот обрушил водопад поцелуев на ее лицо. Была быстрая острая боль, и она не могла удержать вскрика удивления. Она поняла, что он медлит, и ее руки побудили его продолжать, так как этого не могли сделать ее губы, закрытые его губами. Он неторопливо продвигался внутрь нее, и она ощущала, как напряженно контролирует он свое тело, видя вздувшуюся жилку на его виске.
Но после ее первого крика экстаза, ее первых встречных движений в ответ на растущее наслаждение, он стал двигаться быстрее, ритмичнее, проникая с каждым разом все глубже, чувствуя, как ее собственная горячая влага окутывает его и требует продолжения. Внезапно Квинн почувствовал восхитительный пожар, вздымающее его сверкание, вытеснившее все предыдущие чувства, все предыдущие мысли. Трепещущее пламя и медовая сладость мешались вместе в бешеном вихре, пока ее крик наслаждения и его полный удовлетворения стон не слились воедино и не вернули его в действительность, полную прежних проблем.
По-прежнему неразрывно, невероятно соединенные, они смотрели друг на друга, и их тела трепетали от приятных воспоминаний о любви, которой они только что предавались, от необъятности того, что только что с ними произошло.
Пораженный тем, что он совершил, и тем, что совершенно потерял контроль над собой, Квинн протянул руку к ее губам. Ее глаза вопрошали его о чем-то. Ему потребовалась вся воля, которую он выработал в себе, чтобы восстановить свою столь тщательно выстроенную оборону и спрятаться за нее. Его губы сжались в обычную насмешливую улыбку.
— Интересно, кто чей пленник, — сказал он холодно, его глаза мерцали, как осколки хрусталя.
Эти слова могли бы что-нибудь и означать. Но она была сражена его взглядом, который ранил больнее, чем любое оружие, проникая до самой глубины ее сердца. Она хотела услышать слова любви, ласки, она хотела теплоты. Хоть немного теплоты.
Мередит проглотила слезы. Я не заплачу, сказала она себе, хотя ей хотелось сделать именно это. Она отвернулась, чтобы он не увидел, какую рану он только что ей нанес.
Квинн вздрогнул. Он увидел явную боль в ее лице, в том, как поспешно она отвернулась от него, отдаляясь, разрывая союз их тел. Он сдержал те слова, что хотел произнести, боясь, что они не смогут передать всю глубину чувств. Да, он боялся этого. Он боялся не за себя, но больше — за нее. Он был Ионой, предрекавшим гибель всем, кто когда-то любил его.
— Мерри, что мы делаем друг с другом? — это было восклицание, а не вопрос, и он не ждал на него ответа. Квинн знал, что слова звучат протяжнее, чем обычно, что было верным знаком внутренней борьбы. И был рад, что никто, кроме него, об этом не знает. Его рука протянулась к непослушному золотому локону, лежавшему на спине Мередит.
Квинн секунду подержал его на ладони, как бы взвешивая, и вдруг выпустил. Он выбрался из постели, подошел к стенному шкафчику, и вытащив одну из своих шелковых рубашек, вручил ее Мередит, зная, что никуда не сможет уйти, пока она сидит голая в его постели. Затем нагнулся, взял брюки и быстро надел их, пока она не заметила, в какое возбуждение она опять его привела.
Мередит долго смотрела сначала на рубашку, потом на свое платье и думала, что ничего не сможет надеть, потому что руки все еще дрожат. Она взяла рубашку и медленно просунула руки в рукава. Рубашка, даже несмотря на то, что была чистой, по-прежнему хранила его запах. Как и простыня.
Она аккуратно застегнула рубашку, стараясь восстановить душевное равновесие и свое прежнее презрение к нему. Ей бы надо ненавидеть его еще сильнее, чем раньше, но она не могла. И она ненавидела за это себя, ненавидела и презирала. Было видно, что ему нет до нее дела. Слишком явно говорил об этом его взгляд. Ему надо было использовать ее, вытянуть из нее информацию, и для этого он применил самый жестокий способ. Она решила больше ничего не говорить, хотя пару минут назад едва ли не приняла противоположное решение.
Мередит видела, что Квинн стоит возле нее, его взгляд был, как всегда, отсутствующим, и изгиб его губ ничего не говорил. Словно все, что случилось, случилось только для нее. Мередит почувствовала пустоту внутри. Она была пустой и мертвой. Ей хотелось сделать что-нибудь, сказать, чтобы увидеть хоть какую-нибудь реакцию.
— Выродок, — обрушилась она на него, увидев большое пятно крови на простыне.
— Да, — холодно согласился он, взглянув на это пятно и мускул дернулся на его щеке. — А вы, милая Мерри, обманщица, прелестная обманщица. Бог знает, кем вы можете быть, но что вы не легкомысленная простушка — это точно.
— Не называйте меня Мерри, — она выпалила эти слова, рожденные такой глубокой болью, что и сама не могла понять, как такое можно вынести.
Квинн с удивлением посмотрел на нее.
— Никто не называл меня так, только Лиза и…
— И кто? — тихо спросил Квинн.
Она остановилась. Лицо ее стало замкнутым. Она чуть было не сказала — Пастор.
— Кто, Мередит? — Господи, ему надо было знать. Ему надо было знать, кого еще она допустила в свою жизнь. Он не мог удержать внезапную ревность.
— Кто? — повторил он мягко.
Мередит взглянула на него. Сейчас его глаза не были холодными, они горели, требуя ответа.
Квинн взял ее за руку, и Мередит поняла, что он не отпустит ее, пока не добьется ответа. А ей надо было убежать прежде, чем покажутся слезы, стоявшие в ее глазах.
— Я… знаю одного… священника… Пастора…
Квинн закрыл глаза, слушая ее. Он понял. Ему следовало понять раньше. Возможно, он догадывался, но не был готов признать. Он отпустил ее руку и подошел к картине, чтобы получше разглядеть ее. Сейчас он осознал, что не давало ему покоя. Отчасти это была подпись, такая же, как и на холсте в офисе у Бретта, а также своеобразный поворот реки. Он же видел его в Бриарвуде, но на памяти было еще столько речных изгибов, что именно об этом он как-то не подумал, пока она не упомянула о Пасторе… и еще он вспомнил лису на рисунке.
Черт побери людей и все их интриги. Он должен был хоть что-нибудь сказать, черт его возьми.
Мередит Ситон и была М. Сабр. Мередит Ситон оказалась у склада Элиаса, потому что она принадлежала к Подпольной дороге. Она знала Пастора, потому что он был агентом. А причиной была ее единокровная сестра Лиза.
Мередит говорила тогда о своей единокровной сестре с неподдельным страданием.
Он почувствовал, как восторг поднимается в его груди. Неудивительно, что они были так увлечены друг другом с самой первой секунды их встречи. Их многое связывало. Он все больше восхищался ей. Она хорошо сыграла роль дурочки, и это была дьявольски трудная игра в одиночку. У него в конце концов, был Кэм.
Но восторг вскоре сменился отвращением к самому себе. Похитив ее, он нанес непоправимый ущерб и ей, и ее притворству. И все же она отдала себя ему с радостью и страстью, в существование которых он не верил, и как неблагодарно вернул он этот дар!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53