Сара была чрезвычайно привлекательной мулаткой, получившей свободу, когда ее хозяин умер. Она была горничной, но немногие дамы смогли выдержать соперничество с ее красотой. Почти умирая от голода, она, наконец, нашла место горничной у Софи, но постепенно стала “одной из девушек”. Она хотела заработать достаточно денег для того, чтобы переехать на Север и открыть собственный мануфактурный магазинчик — до тех пор пока не встретила Кэма. После этого ее мечты начали изменяться. И Софи и Квинн видели это по ее глазам, но Кэм ничего не замечал.
— Ну а вы, Квинн, у вас по-прежнему нет женщины?
— Только вы, любовь моя, — сказал он, поддразнивая ее.
— Ах, да ведь я вам в матери гожусь.
Квинн внимательно посмотрел на Софи. Из того, что он слышал, можно было понять, что ей под шестьдесят, но она выглядела лет на пятнадцать моложе. Может быть, ее молодили живой взгляд и сочувствие, которое часто появлялось на ее лице. Ее волосы, всегда аккуратно убранные в шиньон, были по-прежнему такими же светло-русыми, как и тогда, когда ей было лет двадцать, а на коже почти не было морщин, только те, которые появлялись вокруг глаз, когда она смеялась.
Однако она, как и каждый из них, каждый день встречалась с опасностью лицом к лицу. Он надеялся, что на нем это так же мало отразилось, как и на ней.
— Вы не ответили на мой вопрос, — напомнила она ему.
— Софи, вы же сами мне не раз говорили, что никто в нашем деле не должен иметь личной жизни. Это слишком отвлекает внимание.
Она задумчиво посмотрела на него. Она знала его уже три года, а судить о людях она умела удивительно точно.
Она подумала, что никогда не встречала человека более одинокого, чем Квинн, хотя понять это ей удалось далеко не сразу. Он чрезвычайно тщательно прятал свои эмоции за маской цинизма. Она регулярно пыталась искушать его одной из своих девушек, видит Бог, они и сами этого очень хотели, но только дважды она в этом преуспела, оба раза с Алисией, у которой были черные волосы и тоненькая фигурка.
Потом Алисия весьма неохотно кое-чем поделилась с ней, сказав только, что он был замечательно нежным любовником и что (и это было довольно странно) он не хотел, чтобы она его раздевала, как требовали многие клиенты, и не хотел сам снимать свою рубашку.
Софи часто думала о Квинне. Немногие богатые южане участвовали в деятельности Подпольной дороги. Она знала только двоих, оба были из Виргинии, один был некий Сэмюэль Смит, его арестовали и отправили в тюрьму, а другой, Джон Фэйрфильд, лишь однажды заглядывал в ее офис. Но, с другой стороны, все было так засекречено, что она многого и не знала. Она знала Квинна только потому, что они вместе работали.
Несколько раз она пыталась нащупать его слабые места, но ни разу ничего не добилась. Он мог разговаривать о чем угодно, только не о самом себе и не о причинах, которые привели его в подпольную организацию. Если бы она не видела, как они с Кэмом друг к другу привязаны, она бы думала, что у него вообще нет сердца. А потом она разглядела одиночество, спрятанное за фасадом самоуверенности, и пожалела его.
Но принудить его к откровенности она не могла. Так можно было потерять его дружбу, а она не хотела рисковать.
— А сегодня вечером? — настаивала она. — Алисия сегодня свободна.
Алисия была одной из причин, по которой он пришел. Страстная Алисия, никогда не задававшая вопросов. Он надеялся, что удовлетворение отвлечет его от преследовавшего его образа Мередит Ситон. Тем не менее, он подозревал, что ничего не получится. Сегодня не получится. Он покачал головой.
— Я устал, Софи. Ваше общество, хороший стакан вина и обед — вот все, что мне требуется.
Теперь Софи покачала головой. Его глаза были усталыми, его рот был угрюмее, чем обычно.
— Вам, Квинн, нужно что-то еще, кроме этого.
— Возможно, — сказал он, — но пока и этого хватит.
— У вас неприятности? — эта мысль пришла ей в голову позднее других. У Квинна Девро никогда не было неприятностей.
Он поднял бровь:
— Слышали о братьях Кэррол?
— А, эти! — Софи почти выплюнула слово. — Вы слышали про Тумза?
— Мне рассказывали. Я все думаю, могу ли что-нибудь сделать…
— Не сделать, — коротко сказала Софи. — Они надеются, что кто-нибудь попытается помочь ему убежать, а они на кроют большинство наших. Мы не можем себе позволить потерять вас. В любом случае именно братья Кэррол раскрыли его и груз рабов. Они круче, чем выглядят.
— Вы их видели?
— Нет, — ответила она. — Но у нас уже несколько сообщений о них. Будьте очень осторожны при них.
— Они были на “Лаки Леди”.
— Значит, у них была на это причина. Будьте осторожны, Квинн.
— Я всегда осторожен, дорогая, — ответил он. — А как у нас насчет обеда?
И с этого момента потек обычный легкий разговор: о недостатках местных политиков, о новом певце, который собирается приехать в Каир, о новых книгах, особенно о “Давиде Копперфильде” Чарльза Диккенса, она недавно появилась в Америке; Квинн сейчас как раз закончил ее читать.
Как всегда, это был приятный визит, хотя Квинну так и не удалось избавиться от беспокойства, которое в течение нескольких лет не ощущалось с такой силой.
Наконец, распрощавшись, он побрел к реке. Оттуда, не находя себе места, он вернулся в город и остановился, наконец, у мастерской, торговавшей мебелью и предметами искусства, которую он посещал месяц назад. Именно здесь он нашел тогда пейзаж с радугой, так заинтересовавший его. Он знал, что владелец часто работает допоздна и решил зайти и спросить, нет ли в продаже других еще каких-нибудь работ художника М. Сабра.
В задней части лавки виднелся свет, хотя передняя дверь была закрыта.
Он постучал сильнее, чем хотел.
Появился владелец лавки, человек по имени Дэвис, его лицо выражало сильное беспокойство, которое возросло, когда он увидел Квинна. Он быстро открыл дверь, впустил Квинна и снова запер, в этот раз натянув штору.
— Господи, что вы здесь делаете? У вас неприятности? Квинн почувствовал потребность оправдаться, видя, как дрожат руки у хозяина. Раньше он приходил сюда только в часы, когда лавка была открыта, и сейчас понимал, что лучше бы ему и вовсе не приходить. Случайные контакты между станциями и проводниками не поощрялись.
— Нет, — ответил он успокаивающе. — Я просто хотел спросить… нет ли у вас еще картин этого художника.
Тревога хозяина лавки заметно уменьшилась, хотя в его ответе еще чувствовался страх.
— Нет, — ответил он коротко. — Мы получаем совсем немного, не больше трех в год, а расходятся они очень быстро.
— А художник — вы что-нибудь о нем знаете?
— Ничего, — ответил Девис. — Картины посылают с одной из наших станций в Новом Орлеане. Однажды я спросил, можно ли мне приобрести еще какие-нибудь картины, но мне ответили, что нет. Я расспрашивал о художнике, но ничего не узнал.
— А какие… еще… у него были работы? — Квинн совершенно не мог себе объяснить, почему его так занимает М. Сабр.
— Обычно виды Миссисипи. Был один — рассвет над рекой, — который почти так же хорош, как и тот, что вы купили.
— Не можете ли вы попытаться отыскать еще что-нибудь?
— Я постараюсь, конечно, но не думаю, что у меня что-нибудь получится. Похоже, автор хочет сохранить инкогнито.
— Если будут картины, я куплю их… Неважно, сколько они будут стоить…
— Я отложу для вас. Квинн кивнул.
— Когда вы здесь опять будете?
— Завтра вечером мы прибываем в Сент-Луис, а потом отправляемся назад. Через десять дней, не раньше.
— Специальный груз в этот раз был?
— Десять. Они в безопасности перегружены на катер Камерона.
Владелец лавки изучающе разглядывал своего посетителя. Он был более чем удивлен визитом Девро. Все предыдущие визиты касались только дела.
— Я дам вам знать, когда они доберутся до Канады. Квинн улыбнулся. Владелец лавки не знал о Софи, так же, как и Софи не знала об этой лавке. Насколько Квинну было, известно, у Девиса и Софи были две единственные в Каире станции Подпольной железной дороги, а он и представить себе не мог двух людей, менее похожих друг на друга, чем они.
Он знал, что Девис был глубоко религиозным человеком и стал членом этой организации потому, что считал рабство богомерзким. Софи же была просто сострадательной женщиной чья трагическая молодость научила ее сочувствию к другим. С немного сардоническим любопытством он раздумывал о том, что каждый из них мог бы подумать про другого. Или, к примеру, что они оба думают о нем.
Он кивнул на прощание и стал ждать, пока Девис откроет дверь. —Квинн до сих пор не был готов вернуться на пароход.
Он думал раньше, что ему уже удалось справиться с чувством неудовлетворенности, со смутным стремлением к чему-то, чего он сам толком не осознавал. В последние три го-па его беспокойство было укрощено или хотя бы приглушено но сейчас оно опять поднимало свою мерзкую голову. И было сильнее, чем когда-либо.
“Построй вокруг себя стену, кореш, и сиди внутри. Тогда они тебя не достанут… ”
Одиннадцать лет назад это был хороший совет. Он помог ему выжить. Ему тогда помогли выжить эти слова Терренса О’Коннела, ирландского повстанца, делившего с ним камеру на транспорте, который вез их в Австралию. Квинн построил стену, один за другим кладя тяжелые камни, и стена выдержала натиск тюремщиков. Но по каким-то причинам сейчас она начала рушиться.
Внутри было чертовски одиноко.
ГЛАВА 6
По винтовой лестнице из красного дерева Мередит неохотно спускалась к кабинету брата. Он вызвал ее, и она знала, что отказываться нельзя. Несколько недель она провела дома и уже чувствовала себя в ловушке; она была рада быстрее отправиться в новое путешествие.
С тех пор как она приехала, всюду ее преследовали неодобрительные взгляды, сопровождаемые снисходительными словами.
— Как ты думаешь, дорогая, может быть, тебе удастся что-нибудь сделать со своими волосами? — ее невестка.
— Черт возьми, сделай хоть раз в жизни что-нибудь полезное и прекрати это адское хихиканье, — ее брат.
И хотя она тщательно притворялась и вообще все шло по ее собственному плану, было что-то такое, от чего ей становилось тоскливо и больно. Что-то в ее душе, стремящееся к большему. В последнее время, с тех пор как она покинула “Лаки Леди”, это чувство стало особенно острым.
Она остановилась у двери, услышав в кабинете голоса.
— Все это немного странно, — услышала она голос своего брата, — но Гил настаивает.
— Должно быть, из-за денег, — задумчиво ответила Эвелин, ее невестка.
— Я бы согласился, если бы это был кто-нибудь другой, — сказал Роберт. — У него и своих более чем достаточно.
— Ну какая разница почему. Лишь бы она убралась отсюда со своими ужасными картинами. Она требует, чтобы мы повесили эту… эту вазу с фруктами в столовой. Да у всех расстройство желудка будет!
— Это все из-за того, что она тогда упала, — сказал Роберт. — С тех пор она уже никогда не была нормальной. Бедный Гил. Он не знает, с чем столкнется.
Да, тогда она упала. Мередит прислонилась к стене у двери, ведущей в кабинет. Тогда она упала. После этого все переменилось, но совсем не так, как думает Роберт.
Она помнит, как ей было тогда больно. Боль была мучительной: словно в голове неравномерно стучал молоток. Все болело, и как только в одном каком-нибудь месте сильная боль прекращалась, она тут же возникала в другом. Она закричала, ожидая успокоения, которое могла бы принести чья-нибудь рука или хотя бы слово, но ничего не дождалась. Открыв глаза, она встретила лишь враждебный взгляд отца.
— Ты выставила себя на посмешище, — сказал он резким голосом.
— А Лиза?
— Она уехала.
— Куда? — это было сейчас важнее всего.
Его глаза стали еще холоднее.
— Не знаю, и мне нет до этого дела, маленькая мисс. И не вспоминай о ней больше.
Боль усилилась, и Мередит закрыла глаза, борясь с ней… и с отцом. Она найдет Лизу. Она не знает как, но найдет. Она проглотила слюну, как бы проглатывая и остальные вопросы, которые ей хотелось задать, зная, что все равно не получит на них ответа. Нечто в душе затвердело, и слезы, начавшие скапливаться в уголках глаз, замерзли. Она не доставит ему такого удовольствия. Она отвернулась от него к стене.
В течение нескольких последующих дней боль утихла, но Мередит ничего не сказала. Она не жаловалась. Ничего не спрашивала.
Через неделю она подслушала разговор отца с доктором; они думали, что она спит.
— Она очень странно ведет себя. С тех пор, как очнулась, не сказала еще ни слова.
— Возможно, это травма головы, — сказал доктор, — она могла повлиять на ее рассудок… — он понизил голос.
— Вы хотите сказать, что она может никогда не… — отец тоже понизил голос. Он не пытался скрыть своего отвращения, и оно прозвучало в его голосе. Мередит сжалась. Он всегда ценил только совершенство.
— Не знаю, — ответил доктор. — Мы многого не знаем о травмах головы. Нам придется просто подождать и посмотреть, что будет.
Мередит быстро поправилась. Отец навещал ее все реже и реже, а когда появлялся, она смотрела на него пустым взглядом. Такое изобрела она для него наказание — да и для самой себя тоже — потому что не могла не винить себя в том, что случилось.
Если бы она тогда не дала Лизе куклу!
Спустя четыре недели ее отправили в католическую школу при монастыре Святой Марии в Новом Орлеане. И никто не обнял и не поцеловал ее на прощание.
* * *
Мередит тряхнула головой, чтобы избавиться от воспоминаний, и постучала в дверь кабинета. Голоса замолчали. Она услышала, как брат прокашлялся и попросил ее войти.
Он сидел за столом, а Эвелин стояла рядом с ним.
— Ты меня звал? — осторожно спросила Мередит.
Роберт еще раз прокашлялся. Он был красивым мужчиной или был бы красивым, часто думала Мередит, если бы в его лице было побольше силы. Но в нем была какая-то слабость, неудовлетворенность, которая оттягивала книзу уголки его губ и делала глуповатыми его карие глаза. У него были такие же, как и у нее, пушистые волосы, но не золотистые, а скорее каштановые; он отпустил их почти до плеч. Усы сообщали вялому рту некоторую резкость, а еще он носил бакенбарды, которые, как он считал, придают ему лихой вид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53