Просто констатация факта.
Они знали, что это произойдет. Даже вчера вечером, когда стояли под хрустальным сводом небес, угроза незримо нависала над ними. С самого начала он этого ждал – впрочем, как и она.
Дини бросилась в покои королевы. Энгельберт проводил ее к Анне без обычных церемоний. Королева сидела у окна и разглядывала что-то во дворе.
– Цветы и трава в парке чрезвычайно хороши. Вы не находите, мистрис Дини? – Она вздохнула. – Тем не менее они иногда скрывают удивительные вещи.
– Прошу вас, ваше величество, расскажите мне, что случилось…
– На герцога вчера напасть четыре человек. Кто-то из придворных это видеть, но кто точно – я не сказайт вам. Его ударили сзади такой странной штукой – «тупинка», кажется.
Дини рухнула в кресло, сжав на груди руки.
– Я могу продолжать? – спросила королева. Было видно, что она тронута горем девушки. Некоторое время Дини сидела, глядя прямо перед собой, но потом, сделав усилие, кивнула. – Потом, как нам сообщили, упавшего герцога куда-то унесли. Энгельберт думайт, что герцог боится, что вместе с ним в Тауэр можете угодить и вы.
– Кто-нибудь видел Норфолка? – Дини не хотелось говорить, но она была вынуждена поддерживать беседу.
– Да. Герцог сам чрезвычайно удивлен. Он знать, что Гамильтона когда-нибудь схватят, но не думать, что так скоро.
Дини потерла усталые глаза.
– Кто-нибудь знает, какие обвинения предъявили герцогу Гамильтону?
Королева заколебалась:
– Ходят слухи, что герцог состоял в заговоре с Кромвелем.
– Но ведь это абсурд, ваше величество!
– Я тоже так думайт и говорю об этом Энгельберт. Тот, однако, считает, что герцог выдал себя, поскольку отказался принять участие в избиении Кромвеля. Говорят, что человек, которому нанес вред другой, должен мстить, иначе его поведение кажется ненормально.
– Великолепно. Значит, его засадили в Тауэр за величайшее преступление – за отказ издеваться над беззащитным человеком! – Дини вскочила на ноги и сложила на груди руки. – Скажите, а суд будет?
– Нихт. Суда не будет, мистрис Дини. Герцог останется в Тауэре.
– Ни за что! Пока я жива! – воскликнула Дини. – Где король?
Королева пожала плечами:
– Мне никто не говорить, где король, но некоторые полагают, что он в Ричмонде. – Потом королева внимательно посмотрела на Дини – казалось, она видит девушку впервые. – Мистрис Дини, я слышала, вы с герцогом что-то такое делать в лабиринте.
Дини покраснела, не зная, что ответить. Королева между тем продолжала эту довольно щекотливую тему.
– Я также видела вас двоих вчера за ужином и наблюдала, как вы себя держите. Так вот, прошу меня извинить.
– Извинить вас? За что?
– За то, что я вам вчера не поверить, когда вы рассказывать мне про птички и пчелки… Но я думала об этом, мистрис. Думала всю ночь. И теперь я вам верю.
Дини невольно улыбнулась, хотя на душе скребли кошки.
– Ваше величество, я бы не позволила себе шутить на такую тему.
Королева заулыбалась в ответ и поманила Дини к себе пальцем.
– Теперь я есть очень рада, что не привлекаю внимание короля, – прошептала она девушке на ухо.
Король многозначительно потер руки.
Томас Говард, герцог Норфолк, отлично знал о причине королевского волнения. Его племянница Кэтрин Говард, одетая в новомодное платье, изготовленное лично месье Локе, ожидала внизу. Герцог не пожалел расходов, чтобы нарядить родственницу во все самое лучшее, что можно было купить за деньги, хотя денег у герцога, признаться, было в обрез. Впрочем, его светлость рассматривал бархат и шелк платья как своего рода вложение капитала, поскольку если малютка Кэтрин угодит королю, семейство Говардов получит дивиденды непосредственно из казны Генриха VIII.
На этот раз, предлагая королю игривую Кэтрин, столь разительно отличающуюся от требовательной и своевольной Анны Болейн, герцог Норфолк мог рассчитывать на успех затеянной интриги. Конечно, Кэтрин отнюдь не блистала умом, да и грамоте разумела не слишком, зато умела развлечь мужчину, особенно такого, как король Генрих, который с каждым прожитым годом становился все капризнее и разборчивее в своих утехах.
Король был разукрашен как петух. Норфолк наблюдал за тем, как его величество разглядывал себя в зеркале с удовольствием, которое более пристало кокетке. Интересно, что он видит? – задался вопросом Норфолк. Уж конечно, не восемнадцатилетнего юнца, не Генриха Великолепного. Годы дают о себе знать.
Норфолк понимал, как и все мало-мальски выдающиеся люди при английском дворе, что сделать карьеру можно было только одним способом – потакать всем прихотям Генриха и поддерживать его иллюзии о собственной привлекательности и неотразимости. Другими словами, если Генриху хотелось по-прежнему казаться красавцем атлетом, непобедимым на турнирах и в любви, разубеждать его не следовало.
Норфолк откашлялся, главным образом для того, чтобы привлечь к себе внимание монарха. Король, казалось, не замечал его присутствия, сосредоточившись на собственном отражении. Теперь король большей частью рассматривал себя в небольшом, ручном зеркальце, поскольку большое слишком откровенно свидетельствовало о неумолимой работе времени.
– Ваше величество, – обратился Норфолк к монарху, решив нарушить затянувшееся молчание. – Я…
– Что «вы», Норфолк? – с любопытством спросил король, выгнув тщательно подбритую и прорисованную бровь.
– Я хотел вас поставить в известность о настроениях в Хемптон-Корте, – закончил наконец герцог.
– О настроениях вообще – или после ареста Кромвеля? – с раздражением переспросил король.
Ему крайне не нравилась неспособность Норфолка улавливать суть вещей. Вот Кромвель умел следить за причудливыми изгибами королевской мысли и на лету ловить его пожелания. Томас Говард, напротив, слыл тугодумом.
– Кромвель был арестован вчера, Норфолк, – наставительно произнес Генрих. – Вы находились при дворе в тот момент, когда это случилось, поэтому расскажите мне об атмосфере во дворце.
– О, я вас понял, государь, – промямлил герцог. – Честно говоря, арест Кромвеля ни для кого не явился сюрпризом, ваше величество. Многие из тех, кто наблюдал за унижением безродного выскочки, предвидели – и я бы даже сказал, – приветствовали его падение.
– Имело ли место сожаление по поводу случившегося? – Королю было необходимо знать такого рода вещи, чтобы правильно выбрать день и час возвращения ко двору. Генриху не очень-то улыбалось видеть опечаленные лица придворных. И в Ричмонде он тоже оказался не случайно: это была ближайшая к Хемптон-Корту королевская резиденция, а Хемптон-Корт король очень любил.
– Нет, ваше величество, по Кромвелю никто не печалился, – осторожно подбирая слова, произнес герцог. – Тем не менее считаю своим долгом сообщить, что арест Гамильтона вызвал нежелательные толки.
Король нахмурился и отложил столь любезное его сердцу зеркало.
– Арест Гамильтона? Но я вовсе не приказывал его схватить. Здесь, должно быть, какая-то ошибка. Скорее всего вы по обыкновению что-то недопоняли.
Норфолк замер. Вот оно. Начинается. Конечно, он бы с радостью устранил со своего пути Гамильтона, но понимал, что время для этого еще не настало. Герцог Гамильтон был слишком популярен, и его внезапный арест мог обеспечить ему новых сторонников и заступников. К тому же в игру могла вступить кузина Гамильтона, а король уже давно положил на нее глаз. Проклятие! Кэтрин слишком пухленькая и глупенькая, чтобы долго приковывать к себе внимание венценосца в случае, если поблизости окажется пресловутая мистрис Дини. Проклятие!
– Мы любим Гамильтона, – продолжал король. – Он наш доверенный слуга. – Тут глаза Генриха остановились на фигуре герцога. – Стало быть, кто-то похитил Гамильтона, и мы сделаем все возможное, чтобы выяснить, кто. Хочу вас заверить, герцог, что виновный заплатит за свое деяние жизнью.
Норфолк старался сохранять на лице бесстрастное выражение, но под королевским напором несколько сник. Когда Генрих говорил спокойно и неторопливо, он словно аккумулировал в себе угрозу, как хищник, изготовившийся к прыжку.
– Я постараюсь разузнать, кто похититель, ваше величество.
Генрих постучал пальцем по поверхности уже забытого зеркальца.
– Как изволит поживать мистрис Дини?
– Ваше величество? – в недоумении переспросил Норфолк.
Король не стал повторять вопрос.
– Пришлите ее сейчас же, герцог. Мы желаем видеть ее завтра.
– Но ваше величество, – Норфолк молитвенно воздел руки, – внизу ждет одна юная особа, которая более всего на свете желала бы развлечь христианнейшего короля.
– Что ж, мы предоставим ей возможность это сделать, – негромко произнес король и поднялся, чуть скривившись от привычной боли в ноге. – Что же касается мистрис Дини, то я по-прежнему жду ее завтра.
Норфолк понял, что прием окончен. Ему очень хотелось продлить момент аудиенции, сообщить что-нибудь, что отвлекло бы мысли суверена от мистрис Дини Бейли.
– Если ваше величество позволит мне…
– Вы свободны, Норфолк.
Герцогу оставалось лишь поклониться и выйти из королевских покоев, что он и сделал, на чем свет стоит проклиная неизвестных злоумышленников, похитивших герцога Гамильтона.
Он начал привыкать просыпаться в незнакомых местах с головной болью, которая, казалось, могла поднять со смертного одра и покойника.
Гамильтон открыл глаза и на мгновение решил, что ослеп: он не мог рассмотреть даже собственной руки, не говоря уже о комнате, в которой находился. Затем разглядел узкую полоску света, пробивавшуюся, по-видимому, из-под двери.
В его темнице стоял запах влажной земли и плесени, и Кит понял, что заключен в подземелье.
Почему его не поместили в одну из камер Тауэра?
Очень медленно он попытался встать, приложив руку к макушке, раскалывавшейся от боли. Сначала приподнялся на локтях, потом присел на корточки, сжав виски руками. Шишка на голове побаливала, но он чувствовал, что рана не столь уж серьезна.
Потом он подумал о Дини.
Кит искренне надеялся, что в один из ясных, погожих дней она войдет в лабиринт и вернется в свое время. Вспомнит ли она о несчастном герцоге Гамильтоне? Кто знает, может, со временем их встречи изгладятся из ее памяти? В каком-то смысле он даже хотел этого, поскольку для нее же самой это было лучшим выходом.
– Не забывай меня, прошу, – простонал он и сам удивился звуку собственного голоса. Неужели это его слова?
Он глубоко вздохнул и удивился: что же с ним происходит? Кит не думал ни об аресте, ни о дворцовых интригах – ему приходилось быть свидетелем куда более грозных событий.
Важно было другое: прошлой ночью, когда на него напали, он позволил умыкнуть себя, как глупый ягненок. Два месяца назад ничего подобного и быть не могло – он стал бы защищаться!
Но два месяца назад он не был влюблен.
Кит выругался. Головная боль снова дала о себе знать. Черт, а не слишком ли он много думает? Почему всю свою нынешнюю жизнь он мерит одной-единственной меркой, имя которой – Дини? Ведь при этих обстоятельствах подобная любовь противопоказана – хуже того, самоубийственна!
Но где выход? И как ему не думать о Дини, когда одно только ее слово или неосторожный жест могут означать смерть для них обоих. Теперь та строгая система, которой он подчинил свою жизнь при дворе, потеряла всякий смысл. Неожиданно он понял, как устал, как ему надоело разыгрывать навязанную роль. И теперь у него была Дини, о которой надо было заботиться.
Кристофер еще раз решил опробовать голосовые связки и крикнул:
– Эй, есть здесь кто-нибудь?
Крик отразился эхом от каменных стен. Кит чуть ли не кожей чувствовал их гладкую, сырую и скользкую поверхность. Интересно, уместно ли в 1540 году орать «Эй, есть здесь кто-нибудь?!!» Казалось, он перезабыл все слова, подходящие для эпохи Тюдоров.
Ему не оставалось ничего другого, как завопить с новой силой:
– Эй, есть кто-нибудь? Это лондонский Тауэр, а? – надрывался Гамильтон. Его вопрос мог бы показаться странным, но получить ответ было просто необходимо.
С противоположной стороны массивной двери послышался жизнерадостный голос:
– Доброе утро, герцог. Тут кое-какая жратва, сэр. Закройте глаза, и я передам ее вам. Нам не хочется, чтобы слишком яркий свет отразился на ваших умственных способностях, – продолжал остряк.
– Где я?
– Осторожно, сейчас будет еда. – На короткое время дверь распахнулась, но, прежде чем Кит успел к ней подбежать, захлопнулась снова.
Перед глазами узника проступил силуэт подноса с блюдами. Одинокая свеча все еще мигала от ветерка, поднятого тяжелой дверью. Запахло жареным мясом, паштетами из дичи и хлебом – круглая буханка лежала на подносе, заботливо укутанная льняным полотенцем. Рядом с подносом оказался довольно объемистый кувшин с вином. Было ясно: похитители светлейшего герцога Гамильтона отнюдь не собирались морить его голодом. Более того, в случае, если заключение продлится долго, он имел все шансы заполучить классическую подагру.
Кит не чувствовал голода, но все-таки поел, скорее по привычке. Вдруг он понял, что его меч по-прежнему висит у него на поясе. Что же это за тюрьма такая, в которой узнику позволяют иметь при себе оружие и потчуют деликатесами?
Кстати говоря, пища оказалась выше всяких похвал. Даже жареный цыпленок был приготовлен именно так, как он любил, – с хрустящей корочкой и небольшим количеством соли. Вино тоже было отличным – его не стоило приправлять специями, чтобы отбить вкус бочки, как это обыкновенно делалось.
Поев, Гамильтон вытянулся на подстилке. Свеча продолжала освещать его камеру, хотя помещение, где он находился, и камерой назвать было трудно: обширный подвал скорее напоминал погреб какого-нибудь дома или даже замка.
– Эй! – снова заорал он в пространство.
– Вам понравилась еда, герцог? – любезно осведомился из-за двери голос все того же весельчака.
– Да, понравилась, – ответил Кит, которому показалось на минуту, что он говорит с официантом одного из лучших лондонских ресторанов. – Но где я все-таки?
– Не беспокойтесь, герцог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48