Он шагнул к ней, чувствуя, как часто бьется сердце, резкими толчками прогоняя кровь по жилам и отдаваясь шумом в ушах. Теперь ему не нужно будет любить ее ощупью в темноте. Он сможет видеть ее всю, любоваться ею, смотреть ей в лицо и знать по его выражению, доставляет ли он ей удовольствие.
Присев на край кровати, он протянул руку к простыне, чтобы сбросить ее с Энни, и она, закрыв глаза, выпустила ее из рук. Он лег рядом и, опираясь на локоть, склонился над ней, нежно провел рукой по ее лицу, отвел с него пряди светлых спутавшихся во сне волос. Ее опущенные веки были голубоватыми, а ресницы казались золотистыми на фоне матовой кожи лица. Затем он перевел взгляд ниже, на упругие, цвета слоновой кости округлости грудей, на гладкую эластичную кожу под ними, на плоский живот, и ему стало казаться чудом, что эта женщина принадлежит ему.
Он провел пальцем по мягкому розовому соску, отчего тот стал увеличиваться и набухать. Ее тело под его рукой напряглось и, казалось, завибрировало. Осторожно сдвинувшись вниз, он приблизил голову к ее груди и принялся дразнить кончиком языка набухшую пуговку, которая от этого стала еще более налитой и упругой. Энни судорожно глотнула воздух и, ухватившись обеими руками за его волосы, прижала его голову к груди и так и держала ее. Он не намерен был торопиться, ему хотелось близко узнать все ее тело, каждый его миллиметр, и все его покрыть поцелуями. Нежно сжимая сосок губами, он слегка покусывал его, затем начал жадно целовать. Ее живот под его рукой вздымался и опускался все чаще, все порывистее.
Бессвязное бормотание, которое она слышала от него ночью, и его поспешные и неуклюжие действия во время их ночной близости не давали ей оснований предполагать, что он способен возбудить ее до такой степени, как это удалось ему сейчас. Ей казалось, что все ее существо сосредоточилось там, куда прильнули его губы. Ее пальцы не переставая сжимали и отпускали его густые волнистые волосы, и она чувствовала, как внизу ее живота становится тепло и влажно. Как долго, как невероятно долго она не ощущала ничего подобного! И теперь, когда он сумел пробудить в ней желание, она сама стала его торопить.
– Целуй меня, Хэп, – нетерпеливо шептала она. – Целуй же меня!
И он стал покрывать жадными поцелуями ее грудь, плечи, шею, мочки ушей. Его жаркое дыхание заставляло трепетать в предвкушении ее тело.
– Скажи мне, любимая, чего ты хочешь, и я сделаю все, чтобы исполнить твое желание, – страстно шептал он ей в ухо.
– Я хочу, чтобы ты касался меня, чтобы ты любил меня.
– Где, Энни? Скажи только, где?
И, не ожидая ответа, он стал ласкать ее, гладя по шелковистой, слегка влажной коже спины, по нежным округлым ягодицам. Она обхватила его ногами и притянула к себе, прижавшись к нему всем телом. Он коснулся треугольника ее мягких влажных волос, и она открылась навстречу его руке, допуская к себе.
– Здесь, Энни? – прошептал он. – Может быть, здесь?
– О да! – это было скорее похоже на стон, чем на ответ.
Он перекатил ее на спину, но не спешил, а продолжал целовать, шептать слова любви, касаться самых чувствительных мест, ласкать ее. Голова Энни откинулась назад, волосы разметались по вышитой наволочке, и было очевидно, что она получает огромное удовольствие. Ноги ее ни на секунду не оставались в покое, то сжимаясь вокруг его руки, то вновь раздвигаясь, а вся она выгибалась дугой, требуя все новых и новых ласк.
– Прошу тебя, Хэп, – стонала она, – целуй меня, сделай так, чтобы я обо всем забыла!
Она готова была доставить ему такое наслаждение, какого он раньше никогда не испытывал, и он это видел. Подняв руки, она притянула его голову к своему лицу, и он приник к ней. Она снова обхватила его ногами и впустила в себя. На этот раз не было никакого испуга в последний момент, никакой попытки остановить его, а лишь страстное слияние двух тел. Ее исступленные крики, звучавшие в его ушах, только усилили взрыв блаженства, за которым последовало бурное освобождение от накопившегося в нем желания.
Затем он обессиленно упал на нее и затих. Глядя на ее закрытые глаза, на завитки светлых волос, прилипшие к влажным вискам, он испытывал чувство благодарности к ней и в то же время изумление от того, какой она оказалась.
– Наверно, Энни, это и есть рай на земле, – нежно проговорил он.
Ее голубые глаза открылись, и теперь она не прятала своего взгляда.
– При дневном свете все оказалось легче и лучше, – проговорила она.
Он непонимающе взглянул на нее:
– Но ведь считается, что женщины, как правило, предпочитают предаваться любви в темноте.
Повернув голову вбок, она некоторое время молча смотрела на яркую вышивку на наволочке, затем, проглотив комок в горле, произнесла тихим голосом, так что он едва расслышал ее:
– Сейчас я могла видеть тебя и была уверена, что это именно ты. А вчера, в темноте, мне трудно было избавиться от кошмаров.
Теперь, когда его страсть была утолена, он почувствовал к ней острую жалость.
– Старайся не думать об этом, моя хорошая, – сказал он, гладя ее волосы, упавшие на плечо. – Все уже в прошлом.
– Нет, я всегда буду думать об этом – во всяком случае, до тех пор, пока не найду Сюзанну. Да и после того вряд ли сумею забыть.
Когда он перебрался на свою половину кровати, она перевернулась на бок, и он, прижавшись к ней, спросил:
– Может, тебе станет легче, если ты мне расскажешь об этом?
– Зачем тебе знать такие вещи? Вряд ли это может доставить удовольствие.
– Мне ведь приходилось хоронить стольких захваченных индейцами женщин, Энни, – тихо проговорил он. – Так что сомневаюсь, что услышу от тебя такое, о чем не имел бы уже представления. Я даже видел женщин, у которых были вырезаны все внутренности. Поэтому, если, рассказав мне об этом, ты хоть немного облегчишь себе душу, я готов тебя слушать.
– Но ты станешь считать меня грязной…
– Исключено. – Все думают так обо мне. Я вижу это по их глазам.
– Я же не «все», Энни. – Он обнял ее и положил руку ей на грудь. – Я ведь твой муж и люблю тебя, а стало быть, должен разделить твою боль. Если, конечно, ты хочешь и дальше молчать, я не буду больше настаивать, но если есть хоть малейшая потребность рассказать, то вот он я – рядом с тобой. – Она ничего не говорила в ответ, и он добавил: – По всем правилам, ты не должна была выбраться оттуда живой, но, видно, у господа была причина не дать тебе умереть. – Он уткнулся лицом в ее волосы и прошептал: – Хотелось бы надеяться, что я и есть эта причина.
– Мне тоже, – ответила она шепотом.
– Тебе не стоит туда возвращаться, – сказал он и почувствовал, как она вся напряглась в его объятиях. – Погоди, выслушай меня. Я не хочу, чтобы ты видела этих ублюдков и вновь переживала в памяти все, что они с тобой сделали.
– Нет, я должна туда ехать. Просто должна.
– Но в этом нет необходимости. Я и сам могу съездить в Форт-Силл, а там, говорят, есть несколько команчей, у которых с белыми нормальные отношения. Так вот, может, мне удастся уговорить кого-нибудь из них отправиться со мной до Льяно, а там я поищу твою девочку. Готов посвятить этому все лето, Энни. Обшарю все их чертовы стойбища, которые только смогу обнаружить.
– Но ты же ни разу ее не видел, – ответила она глухим голосом. – А я как-никак ее мать.
– Возьму с собой ее куклу. Нет такого ребенка, который не узнал бы своей игрушки.
Немного помолчав, она вздохнула и сказала:
– И все-таки я должна ехать, Хэп.
– Ну что ж, ладно.
Он отодвинулся от нее, сел в кровати и опустил ноги на пол.
– Поздновато мы с тобой отправляемся: мне ведь нужно еще заехать на станцию дилижансов и купить пару мулов… Ой!
Глянув вниз, он увидел черного котенка, который ухватился лапками за большой палец его ноги.
– А, это ты, чертенок…
– Сегодня мы не сможем уехать, – неожиданно сказала она, садясь в постели за его спиной. – Я не могу оставить Паучка на произвол судьбы. Мне придется отвезти его к Мэри.
Ухватив черного пушистого зверька за шиворот, Хэп поднял его с пола и сказал:
– Кошки прекрасно могут заботиться о себе, Энни. У большинства людей, которые их держат, они даже в дом никогда не заходят.
– И все равно мне будет не по себе.
Хэп обвел взглядом комнату, поражаясь тому, какой кавардак можно устроить с помощью всего одного клубка шерсти. Котенок умудрился развесить гирлянды из ниток по всей спальне, из одного ее конца в другой, не забыв опутать шерстью все, что находилось посередине. Он пристально посмотрел на котенка и произнес:
– Да ты, я вижу, настоящий бандит.
Тот в ответ только моргал круглыми оранжевыми глазами.
– Котята для меня все равно что члены семьи, Хэп. Без них мне трудно было бы выдержать первые месяцы после возвращения.
– Ну что ж, раз мы не едем сегодня, я могу завезти его Уиллеттам, а потом уже отправлюсь на станцию за мулами. Тогда мы будем полностью готовы к отъезду и сможем выехать завтра на рассвете.
– Да. Так, пожалуй, будет лучше всего.
Он не намерен был с ней спорить на этот счет, тем более что это означало провести рядом с ней на этой перине еще одну ночь.
– Господи, там же на плите твой кофе, Энни! – вдруг вспомнил он. – Представляю, до какой крепости он докипелся!
– Я сама им займусь. Кстати, тебя овсянка на завтрак устроит? Или разогреть кукурузные лепешки?
– Лучше лепешки, – ответил он.
– Хорошо.
Прикрывшись простыней, она потянулась за халатом, накинула его на себя и, встав с кровати, босиком отправилась на кухню. Глядя ей вслед, он с удивлением думал, что, оказывается, женщина может стать для мужчины смыслом всей его жизни. Он не заметил, как и когда с ним такое случилось, да это было не так уж и важно. Главное – он твердо знал, что готов отдать за нее жизнь. Впрочем, он прекрасно понимал, что, может быть, так и случится.
У двери она обернулась:
– Разве ты не встаешь?
– Да, конечно. Пока ты будешь готовить завтрак, я умоюсь и побреюсь. И надо еще поискать, в чем отвезти зверя.
– Это не просто зверь, Хэп, это мой котенок. Жаль, что ты не успел получше познакомиться с ним.
Паучок в этот момент был занят тем, что нападал на вышитый край наволочки.
– Знаешь, – сказал Хэп, глядя на него, – мне кажется, я больше бы сошелся с его братцем. Мне не очень нравятся разбойники вроде твоего Паучка.
– Может, он станет спокойнее, когда вырастет?
– Всякое может быть – вот вернемся и увидим.
Когда она вышла, он направился в другую спальню и, налив в тазик холодной воды, стал умываться. Плеснув в лицо воды, он взглянул на свое отражение в овальном зеркале и пробормотал:
– Седина в бороду, бес в ребро.
Но Хэп совсем не ощущал своего возраста. Он снова чувствовал себя мальчишкой.
Когда он пришел на кухню, одетый в дорогу и готовый ехать за мулами, его уже ждали кукурузные лепешки, щедро намазанные свежим сливочным маслом. Подойдя к буфету, Энни достала банку с медом и поставила ее на стол. Он заметил, что рядом с ее тарелкой стоит чашка с водой, и спросил:
– А где же твой кофе?
– Думаю, такое чудо не способен был бы приготовить даже сам Клей Макалестер, – ответила она с улыбкой. – Я думала, что не смогу вынуть ложку из этого кофе.
– Ты это говоришь потому, что не пробовала его кофе. У него ты вообще до дна не достала бы ложкой.
– Небось у тебя научился его варить?
– Хочешь, я сделаю вторую попытку?
– Лучше не надо.
Она села за стол напротив него и, окунув ложку в мед, стала лить его тонкими, тягучими струйками на лепешку, а затем спросила:
– Ты нашел, в чем везти Паучка?
– Да, в гардеробе оказался старый кофр, весь изъеденный молью, так что, думаю, котенок в нем сможет нормально дышать.
– Отлично. Не забудь, что его надо завезти к Уиллеттам по дороге туда, а не обратно. Иначе он будет страдать от жары.
– Неужели ты думаешь, что я собираюсь выслушивать его мяуканье хоть на секунду дольше, чем нужно?
– Передай Мэри, чтобы она… нет, лучше напишу ей записку, – решила Энни.
– Сомневаюсь, что она сумеет ее прочесть, – заметил он, вспомнив письмо этой достойной женщины.
– Если я ограничусь не очень сложными словами, то сумеет.
Энни встала и пошла в другую комнату. Вскоре он услышал, как она открывает ящики и что-то ищет в них. Вернулась она с пустыми руками.
– Не помню, куда задевала бумагу, – сказала она и снова села за стол. – Я хотела написать, какая еда ему нравится и чего он совсем не ест.
– Не думаю, что Мэри станет специально для него готовить.
– Разве так сложно добавить сырое яйцо в молоко? – возразила она.
– Но я могу ей это передать на словах.
– От свинины его тошнит, от костей – тоже.
– Я все запомню.
– А если она будет давать ему рыбу сырой, он есть не станет.
– Скорее всего, она определит его в сарай, – высказал он свое мнение.
– Только не это. Он там умрет с голоду, Хэп. Я ни разу не видела, чтобы он поймал хоть одну мышь.
– Тебе, Энни, могут не понравиться мои слова, но у меня такое впечатление, что от котенка нет ни малейшего проку, – сказал он специально, чтобы поддразнить ее.
– Может быть. Зато он очень забавный, хоть часто бывает невыносимым.
– А как ей обращаться с другим котенком?
– С Твеном? Ну, Твен – совсем другое дело. С ним никаких проблем. В этом смысле он похож на тебя. Ест абсолютно все, за чем не нужно охотиться. Я даже однажды видела, как он ел сырые бобы. – Она отрезала кусочек лепешки и поднесла его ко рту. – Где же, интересно, мои письменные принадлежности? Не могла же я их упаковать. Мне трудно представить, что я сделала это. На днях писала Коре, а вот куда их потом дела…
– У меня есть бумага, Энни. Я дам тебе листок.
Хэп уже покончил с едой и, встав из-за стола, отправился в другую комнату. Возвратился он с блокнотом и карандашом в руке.
– Ну вот, напиши все, что считаешь нужным, а я уж позабочусь, чтобы это попало к миссис Уиллетт.
– Там у тебя на первых страницах письмо, – пробормотала она, поднося ко рту чашку.
Он с удивлением взглянул на нее:
– Ты что, его видела?
– Да, когда ждала тебя в повозке. – Он покраснел, и она поспешила добавить: – Ты уж извини меня. Мне не следовало его читать, но было так скучно сидеть там.
– Это, в общем-то, не письмо, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38