Назвав тебя мерзавцем и подлецом, он еще бросает вызов и ждет тебя вместе с твоим секундантом, чтобы сразиться на дуэли. Он предоставит тебе право выбрать любое оружие, если только ты, по своему обыкновению, не выберешь в качестве оружия гильотину и не возьмешь в секунданты палача. Ты слышишь, я говорю от его и своего имени; это я за него отвечаю, я, Пьер Ожеро, старший сержант первого полка волонтеров Парижа! Ну, а теперь можешь вешаться где тебе угодно! Пойдем, гражданин Эжен.
Взяв мальчика под мышки, он поставил его на пол, но перед этим поднял его достаточно высоко, чтобы все могли его видеть и приветствовать бешеными аплодисментами.
Провожаемый криками, воплями «Ура!» и «Браво!», Ожеро покинул зал вместе с обоими юношами, и половина зрителей провожала их до самой гостиницы «У фонаря» с возгласами:
– Да здравствует Республика! Да здравствуют парижские волонтеры! Долой Тетреля!
IX. ШАРЛЬ АРЕСТОВАН
Заслышав шум, который все усиливался, приближаясь к гостинице «У фонаря», славная г-жа Тейч вышла за дверь и еще издали, в свете факелов, которыми вооружились несколько самых восторженных зрителей, узнала двух своих постояльцев и сержанта Пьера Ожеро, возвращавшихся к ней с триумфом.
Страх, посеянный Тетрелем среди жителей города, принес свои плоды; урожай созрел: глава «Пропаганды» пожинал ненависть.
Примерно тридцать добровольцев предложили Пьеру Ожеро обеспечивать безопасность его ученика, считая возможным, что гражданин Тетрель воспользуется темнотой, чтобы осуществить против него какой-нибудь злой умысел.
Однако сержант поблагодарил их и сказал, что сам будет следить за безопасностью юноши, потому что он за него отвечает.
Чтобы поддержать добрые намерения своих провожатых – они еще могли понадобиться ему впоследствии, – Ожеро решил угостить их главарей стаканчиком пунша или горячего вина.
Как только он предложил им это, кухня гостиницы «У фонаря» заполнилась людьми; они принялись греть вино в гигантском котле, растапливать сахар и смешивать все это со спиртом.
Гости разошлись в полночь с криками «Да здравствует Республика!», обменявшись до этого бесчисленными рукопожатиями и клятвами о заключении оборонительного и наступательного союза.
Когда последний любитель горячего вина покинул гостиницу, когда за ним заперли дверь, а ставни закрыли столь тщательно, что сквозь них не мог просочиться свет, Ожеро с серьезным видом обратился к Эжену:
– Теперь, мой юный ученик, следует подумать о вашей безопасности.
– Как о моей безопасности? – вскричал юноша. – Разве вы не говорили, что мне нечего опасаться и вы за меня отвечаете?!
– Конечно, я отвечаю за вас, но при условии, что вы будете делать то, что я сочту нужным.
– Что ты будешь делать и то, что я сочту нужным, – поправила славная гражданка Тейч, проходя мимо.
– Правильно, – сказал учитель фехтования, – только мне кажется странным, что мы обращаемся на «ты» к сыну моего генерала, который к тому же маркиз. Ничего, привыкнем. Стало быть, я говорил, что отвечаю за тебя, но при условии: ты будешь делать все, что я сочту нужным.
– Ну, и чего же ты от меня хочешь? Я надеюсь, ты не посоветуешь мне совершить какую-нибудь подлость?
– Эх, господин маркиз, – сказал Ожеро, – не стройте подобных предположений, или, разрази гром Республику, мы поссоримся.
– Полно, милый Пьер, не сердись; что ты мне предлагаешь? Говори скорее.
– У меня множество оснований не доверять человеку, который прячется за носом такого размера, будто мы на карнавале. Во-первых, он не будет драться.
– Почему же он не будет драться?
– Да потому, что он, по всей видимости, страшный трус!
– Хорошо, а если он все-таки будет драться?
– Если он будет драться, тут ничего не скажешь; тогда мы рискуем всего лишь получить удар шпагой или пулю; ну, а если он не будет драться?..
– И что же тогда?
– Тогда совсем другое дело! Если он не будет драться, опасность возрастает, если он не будет драться, тебе могут отрубить голову, я же хочу избавить тебя от этого.
– Каким образом?
– Я возьму тебя с собой в казарму парижских волонтеров; ручаюсь, что там он не станет тебя искать.
– Прятаться? Ни за что!
– Тише, мой юный друг! – сказал старший сержант, нахмурившись. – Не говори подобных вещей Пьеру Ожеро: он кое-что смыслит в отваге; нет, ты не будешь прятаться, ты всего-навсего будешь там ждать.
– Чего я буду там ждать?
– Секундантов гражданина Тетреля.
– Его секундантов? Он же пришлет их сюда, а я даже не буду знать, что он их послал, поскольку меня здесь не будет.
– Ну, а малютка Шарль, который ничем не рискует, не для того ли он появился на свет, чтобы оставаться здесь и сообщать нам о том, что тут будет происходить? Тысяча чертей! До чего же у вас скверный характер: во всем вы видите только сложности.
– Ты видишь, – поправила его гражданка Тейч, во второй раз проходя мимо них.
– Ты видишь! Ты видишь! – повторил эти слова старший сержант, как бы внушая их себе. – Однако мамаша Тейч права… Ладно, решено, ты пойдешь ко мне.
– И как только что-нибудь произойдет, ты прибежишь в казарму, не так ли, Шарль?
– Даю твое честное слово.
– А теперь, – сказал Ожеро, – пол-оборота налево!
– Куда мы идем?
– В казарму. – Через двор?
– Через двор.
– А почему не через дверь?
– Если мы выйдем через дверь, какой-нибудь зевака может нас заметить и, от нечего делать, проследить, куда мы направляемся, а во дворе я знаю одну надежную дверь, которая выходит в переулок, где и днем никого не сыщешь; так, петляя по переулкам, мы доберемся до казармы, и ни одна душа не будет знать, куда подевались пташки.
– Ты не забудешь о том, что обещал, Шарль?
– Хотя я и моложе тебя на два года, я, как и ты, всегда держу слово, Эжен; впрочем, за сегодняшний день я стал старше – твоим ровесником; прощай, спи спокойно, Ожеро позаботится о твоей безопасности, а я позабочусь о твоей чести.
Молодые люди пожали друг другу руки, и старший сержант едва не расплющил ладошку Шарля, сжав ее в своем кулаке; затем он повел Эжена во двор, а Шарль тем временем морщился от боли, пытаясь разлепить свои пальцы.
Преуспев в этом, юноша, как обычно, взял ключ и подсвечник, вернулся в свою комнату и лег спать.
Но едва лишь он улегся, как дверь отворилась и г-жа Тейч вошла на цыпочках, показывая жестом, что ей нужно сообщить нечто важное.
Юноша уже достаточно свыкся со своеобразными манерами г-жи Тейч, и его не особенно встревожило ее появление в номере в столь неурочный час.
Приблизившись к его кровати, она прошептала:
– Бедный ангелочек, послушай!
– Боже мой, гражданка Тейч, – спросил Шарль со смехом, – что там еще стряслось?
– Рискуя нарушить ваш покой, я должна сообщить вам, что здесь случилось.
– Когда случилось?
– В то время, когда вы были в театре.
– Значит, что-то произошло?
– Ах! Еще бы! Они явились сюда.
– Кто же?
– Люди, что уже приходили за гражданами Дюмоном и Байлю.
– Ну, и я полагаю, что они нашли их так же, как в первый раз.
– Они искали не их, моя прелесть.
– Кого же они искали?
– Они искали тебя.
– Меня? Ах! И за что же мне такая честь?
– Видимо, они ищут автора той записки, помните?
– В которой я советовал моим землякам как можно скорее уехать?
– Да.
– Ну и что?
– Ну и они зашли в вашу комнату и перерыли все ваши бумаги.
– В этом отношении я спокоен: в них не было ничего против Республики.
– Да, но они нашли акт из трагедии.
– А! Из моей трагедии «Терамен».
– Они унесли его с собой.
– Негодяи! К счастью, я знаю его наизусть.
– Знаете ли вы, почему они его унесли?
– Оттого, полагаю, что стихи пришлись им по вкусу.
– Нет, не поэтому; они увидели, что почерк в этой рукописи тот же, что и в записке.
– А! Это осложняет дело.
– Бедное дитя, ты знаешь закон: всякого, кто приютит у себя подозреваемого или поможет ему бежать…
– Да, его ждет смертная казнь.
– Поглядите, как он судит об этом, чертенок, он словно говорит вам: «Да, ждет бутерброд с вареньем».
– Я говорю об этом так, дорогая госпожа Тейч, потому что это меня не касается.
– Что вас не касается?
– Смертная казнь.
– Почему же это вас не касается?
– Потому что гильотины удостаивается лишь тот, кому уже исполнилось шестнадцать лет.
– Ты в этом уверен, бедный мальчик?
– Разумеется, я справлялся об этом; вдобавок я вчера прочел на стене новый приказ гражданина Сен-Жюста, который запрещает приводить в исполнение всякое постановление об аресте до тех пор, пока ему не представят все документы и он не допросит обвиняемого… И все же…
– Что? – спросила г-жа Тейч.
– Подождите; принесите мне чернила, перо и бумагу. Взяв перо, Шарль написал:
«Гражданин Сен-Жюст, меня арестовали незаконно, и, надеясь на твою справедливость, я прошу разрешения предстать перед тобой».
И он поставил внизу свою подпись.
– Вот, – сказал он г-же Тейч. – В нынешние времена нужно быть готовым ко всему. Если меня арестуют, вы передадите эту записку гражданину Сен-Жюсту.
– Господи Иисусе! Бедный малыш, если случится такая беда я обещаю тебе, что сама отнесу ее и отдам ему прямо в руки, даже если мне придется просидеть в приемной целые сутки.
– Вот и все, что требуется; ну, а теперь, гражданка Тейч, поцелуйте меня и спите спокойно, я постараюсь сделать то же самое.
Госпожа Тейч поцеловала своего гостя и удалилась, бормоча:
– Поистине, Господи, настоящие дети перевелись на земле: один ребенок вызывает на дуэль гражданина Тетреля, а другой просит, чтобы его отвели к гражданину Сен-Жюсту!
Госпожа Тейч закрыла за собой дверь; Шарль задул свечу и уснул.
На следующее утро, около восьми часов, когда он привадил в порядок свои бумаги, слегка перепутанные после вчерашнего обыска, вдруг в его комнату влетела гражданка Тейч с криком:
– Они пришли! Они пришли!
– Кто? – спросил Шарль.
– Люди из полиции, которые пришли арестовать тебя, бедный малютка! Шарль живо спрятал на груди под рубашкой второе письмо своего отца, то, что было адресовано Пишегрю; он опасался, что письмо заберут и не вернут ему.
Полицейские вошли в комнату и предъявили юноше постановление об аресте; он заявил, что готов следовать за ними.
Проходя мимо гражданки Тейч, он взглянул на нее, как бы говоря: «Не забудьте».
Гражданка Тейч ответила ему кивком, означавшим «Будь спокоен!». Сбиры увели Шарля.
Путь в тюрьму пролегал мимо дома Евлогия Шнейдера. Мальчик собрался было попросить, чтобы его отвели к человеку, которому он был рекомендован и с которым они вместе обедали накануне, но, увидев у входа гильотину и рядом с ней пустой экипаж, а на крыльце метра Никола, он припомнил вчерашнюю сцену и с отвращением покачал головой, прошептав:
– Бедная мадемуазель де Брён! Да хранит ее Бог! Мальчик принадлежал к числу тех, кто еще верил в Бога; поистине, это был сущий ребенок.
X. ПРОГУЛКА ШНЕЙДЕРА
Как только Шарль и его конвойные прошли мимо дома, дверь Евлогия Шнейдера распахнулась и чрезвычайный комиссар Республики появился на пороге, любовно оглядел орудие смерти, тщательно разобранное и уложенное на повозку, подал приветственный знак метру Никола и сел в пустую карету.
Перед тем как сесть, он спросил у метра Никола:
– А как же ты?
Тот указал на кабриолет, на полной скорости подъезжавший к дому; в нем сидели двое мужчин.
Мужчины были его подручными; кабриолет – его каретой.
Все были в сборе: обвинитель, гильотина и палач.
Кортеж направился по улицам города к Кельским воротам, где начиналась дорога на Плобсем.
Повсюду, где пролегал его путь, он оставлял ощущение ужаса, леденящего кровь. Люди, сидевшие на крыльце, возвращались в дом; прохожие жались к стенам, мечтая стать невидимыми. Лишь некоторые фанатики размахивали шляпами с криком «Да здравствует гильотина!», то есть «Да здравствует смерть!», но, к чести человечества, следует уточнить, что таких было немного.
Традиционная свита Шнейдера – восемь «гусаров смерти» – поджидала его у ворот.
Шнейдер делал остановку в каждом населенном пункте, который оказывался на его пути, и сеял там страх. Как только зловещий кортеж останавливался на площади, объявлялось, что комиссар Республики готов выслушать от любого человека любые обвинения. Он слушал доносы, допрашивал дрожащих муниципальных советников и мэра, отдавал приказы об арестах и уезжал, оставляя селение столь унылым и опустошенным, как будто его только что посетила желтая лихорадка или чума.
Селение Эшо располагалось на некотором удалении по правую сторону от дороги, поэтому его жители надеялись, что опасность обойдет их стороной. Но они горько ошибались.
Комиссар свернул на проселочную дорогу, размытую дождями; его карета и экипаж метра Никола без труда проехали по ней, ибо они были легкие, но повозка, которая везла красную машину, увязла в грязи.
Шнейдер послал четверых «гусаров смерти» за подмогой – людьми и лошадьми.
Лошади и люди не спешили: желающих помочь этой похоронной процессии было немного. Шнейдер пришел в ярость; он грозился остаться в Эшо навечно и обезглавить всех его жителей.
И он сделал бы это, если бы так было нужно, ибо всемогущество подобных ему грозных диктаторов было в ту пору беспредельно.
Таким же образом можно объяснить бойню, которую Колло д'Эрбуа устроил в Лионе, а Каррье – в Нанте; жажда крови обуяла их, подобно тому как восемнадцать столетий назад та же жажда овладела Нероном, Коммодом, Домицианом и им подобными.
В конце концов, благодаря местной подмоге, застрявшую повозку вытащили из грязи, и кортеж въехал в поселок.
Мэр, его заместитель и муниципальные советники ждали комиссара Республики на краю главной улицы, чтобы обратиться к нему с приветственной речью.
Но тот приказал своим «гусарам смерти» окружить их, не пожелав выслушать ни слова из того, что они собирались ему сказать.
Это происходило в базарный день. Шнейдер остановился на главной площади и велел установить эшафот на глазах охваченных ужасом жителей селения.
Затем он приказал привязать мэра к одной из перекладин гильотины, его заместителя – к другой, а весь муниципальный совет должен был выстроиться на помосте эшафота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111