Секция Мон-Блан захватила продовольственный обоз, направлявшийся в Тюильри.
Отряд секции Лепелетье завладел банком.
Наконец, Морган во главе отряда из пятисот человек, из которых почти все были эмигрантами либо шуанами, носившими сюртучные воротнички и зеленые помпоны на шляпах, устремился к Новому мосту, в то время как секция Комеди Франсез спускалась по улице Дофины.
Около четырех часов пополудни примерно пятьдесят тысяч человек окружили Конвент.
Воздух был насыщен горячим дыханием и яростными угрозами.
В течение дня члены Конвента проводили переговоры с секционерами. И те и другие прощупывали друг друга.
Около полудня народному представителю Гара было поручено доставить постановление правительства в секцию Неделимости.
Он взял с собой конвой в тридцать всадников, половину из которых составляли драгуны и половину конные егеря. Люди из батальонов секции Музея и Французской гвардии, собравшиеся к Конвенту и стоявшие возле Лувра, принесли ему оружие.
Новый мост охранялся республиканцами во главе с тем самым Карто, среди подчиненных которого в Тулоне был Бонапарт и который был весьма удивлен тем, что теперь сам оказался под его командованием.
У моста Менял Гара столкнулся с батальоном секционеров, преградившим ему путь. Но Гара был решительным человеком; он достал из кобуры пистолет и приказал своим тридцати кавалеристам обнажить сабли.
Завидев пистолет и заслышав лязг металла, секционеры пропустили отряд. Гара было поручено убедить секцию Неделимости перейти на сторону Конвента. Однако, несмотря на его настоятельные просьбы, секционеры заявили, что решили сохранять нейтралитет.
Он должен был выяснить в батальонах секций Монтрёй и Попинкура, кого они намерены поддерживать – секционеров или Конвент.
Поэтому он направился в предместье. В начале главной улицы он увидел монтрёйский батальон под ружьем.
При виде народного представителя батальон дружно закричал:
– Да здравствует Конвент!
Гара решил забрать его с собой. Но солдаты поджидали попинкурский батальон, который тоже был на стороне Конвента. Однако Гара доложили, что двести человек батальона секции Кенз-Вен, оставшегося позади, просят разрешения присоединиться к защитникам дворца.
Выяснив местоположение батальона, Гара направляется к нему и расспрашивает солдат.
– Вставай во главе, – говорят ему, – и мы пойдем за тобой.
Гара ставит во главе батальона пятнадцать драгунов, позади – пятнадцать егерей, с пистолетом в руке встает впереди небольшого войска, и двести человек, лишь пятьдесят из которых вооружены, движутся по направлению к Конвенту.
Они прошли мимо монтрёйского батальона; попинкурский батальон еще не подошел. Монтрейцы хотели выступить одни, но их командир потребовал приказа Барраса.
Вернувшись в Тюильри, Гара послал ему этот приказ с адъютантом. Батальон тотчас же выступил и пришел вовремя, чтобы принять участие в сражении.
Тем временем Карто принял командование отрядом, с которым ему следовало охранять Новый мост. У него было лишь триста пятьдесят человек и два артиллерийских орудия.
Он передал Бонапарту, что не сможет продержаться с такими мизерными силами.
Ответом ему была записка с единственной строчкой, написанной неразборчивым почерком:
«Тем не менее Вы будете держаться до последнего вздоха.
Бонапарт».
Это был первый письменный приказ молодого генерала: по нему можно судить о четкости его стиля.
Однако около двух часов пополудни хорошо вооруженная колонна численностью в тысячу – тысячу двести человек, состоявшая из секций Единства и Гренельского фонтана, направилась к части Нового моста, прилегающей к улице Дофины. Здесь она была остановлена передовыми отрядами кавалерии.
И тут один из секционеров, державший в руках великолепный букет, перевязанный трехцветной лентой, вышел из строя.
Карто послал своего адъютанта с распоряжением, чтобы колонна остановилась, если только у ее командира нет приказа Комитета общественного спасения или главнокомандующего Барраса.
Адъютант вернулся в сопровождении командира отряда секции Единства, который заявил от имени обеих секций, что принес оливковую ветвь и хочет побрататься с генералом и его солдатами.
– Скажите вашему председателю, – ответил Карто, – что оливковую ветвь следует вручить не мне, а Национальному Конвенту; пусть он выделит четырех безоружных представителей, и я отведу их в Конвент – лишь он может принять этот символ мира и братства.
Командир отряда ожидал вовсе не такого ответа, поэтому он сказал, что нужно обдумать это предложение и после этого они сойдутся ближе и по-братски.
Командир отряда удалился, и обе секции выстроились в боевом порядке вдоль набережной Конти и набережной Малаке.
Эта диспозиция свидетельствовала о враждебных намерениях секций, что вскоре подтвердилось.
Около трех часов дня Карто увидел, что по Монетной улице приближается столь сильная колонна, что ее передняя часть заняла всю улицу, а хвост ее генерал терял из вида, хотя и находился в верхней точке Нового моста.
В то же время по набережной Железного Лома подошла третья колонна, а четвертая спешила ударить с тыла, чтобы отрезать отряд, стоявший на Новом мосту, со стороны Школьной набережной.
Несмотря на приказ сражаться до последнего вздоха, генерал Карто понял, что следует немедленно отступать, не показывая неприятелю своей слабости.
Канониры тотчас же получили приказ взять орудия на передки.
Два взвода немедленно двинулись к саду Инфанты; за ними следовали два орудия. Остальная часть войска была разбита на четыре отряда: один из них противостоял секционерам, приближавшимся по Монетной улице; другой сдерживал колонну с набережной Железного Лома; наконец, два других прикрывали отступление артиллерии.
Кавалерия осталась стоять посреди Нового моста, чтобы задержать колонну секции Равенства и скрыть маневр пехоты.
Как только генерал занял позицию в саду Инфанты, он призвал к себе два взвода, противостоявших Монетной улице и набережной Железного Лома, а также кавалерию.
Солдаты выступили, соблюдая строгий порядок, а покинутые позиции были тотчас же заняты войсками секционеров.
Между тем Гара вернулся с пятнадцатью драгунами, пятнадцатью егерями и двумястами человек из секции Кенз-Вен; лишь пятьдесят из них были вооружены.
Новый мост ощетинился штыками. Гара решил, что это республиканцы, которых он там оставил. Но, когда колонна вступила на мост, он понял по воротникам и зеленым домпонам, что оказался не просто среди секционеров, а угодил в гущу шуанов.
В тот же миг командующий войском, не кто иной, как Морган, узнал Гара, так как видел его в Конвенте, и направился к нему.
– Простите, господин Гара, – сказал он, сняв шляпу и поклонившись ему, – мне кажется, что вы в затруднительном положении; я хотел бы вам услужить: что вам угодно?
Гара тоже его узнал и понял, что он шутит. Но ему не хотелось шутить.
– Я желаю, господин председатель, – сказал он, взводя курок пистолета, – чтобы вы дали пройти мне и моим солдатам.
Однако Морган продолжал острить.
– Очень справедливое требование, – сказал он, – мы должны были бы его исполнить, чтобы отблагодарить за любезность генерала Карто, уступившего нам без боя позицию, которую мы занимаем. Только сначала разрядите свой пистолет. Беда не заставит себя ждать. Представьте, чего пистолет случайно выстрелит; мои солдаты подумают, что вы в меня стреляли, и разорвут в клочья и вас, и ваш маленький, наполовину безоружный, как вам известно, от-!»яд; мне это было бы весьма неприятно, поскольку все сказали бы, что мы воспользовались своим численным превосходством.
Гара разрядил пистолет.
– В конце концов, зачем вы здесь? – спросил он.
– Вы сами видите, – со смехом отвечал Морган, – мы пришли на помощь Конвенту.
– Командир, – промолвил Гара с иронией, – следует признать, что вы помогаете людям странным образом.
– Ну, я вижу, что вы мне не верите, – сказал Морган, – и понимаю, что придется сказать вам всю правду. Ну так вот, на нашей стороне – сто тысяч в одном Париже и миллион во Франции, не так ли, Костер?
Молодой, вооруженный до зубов мюскаден, к которому он обратился, лишь насмешливо кивнул и произнес мелодичным голосом одно слово:
– Больше!
– Видите, – продолжал Морган, – мой друг Сен-Виктор, человек чести, подтверждает мои слова. Так вот, в Париже нас больше ста тысяч, во Франции – больше миллиона всех тех, кто поклялся уничтожить членов Конвента и сровнять с землей здание, где была решена участь короля, и откуда, подобно стаям зловещих птиц, вылетело столько смертных приговоров. Надо, чтобы наказаны были не только люди, но чтобы возмездие обрушилось даже на камни.
Завтра не останется в живых ни одного депутата; завтра дворец, где заседает Конвент, будет разрушен. Мы посыплем солью место, где он возвышался, и земля, на которой он был построен, будет проклята нашими потомками.
– Если вы настолько уверены в исходе дня, командир, – сказал Гара тем же игривым тоном, каким говорил недавно Морган, – для вас, должно быть, не имеет значения, будет ли в рядах вашего противника на двести человек больше или меньше.
– Ни малейшего, – отвечал Морган.
– В таком случае еще раз повторяю: пропустите меня; я хочу умереть с моими соратниками и найти могилу в том самом Конвенте, который вы, должно быть, обрушите на их головы.
– Тогда сойдите с лошади, дайте мне руку и пойдемте впереди, – предложил Морган. – Господа, – продолжал он с интонацией, нехарактерной для «невероятного», но выдававшей аристократа, – будем же честными игроками. Гражданин Гара направляется с двумястами солдатами, лишь пятьдесят из которых вооружены, защищать Национальный Конвент и просит его пропустить. Эта просьба представляется мне столь справедливой, а бедный Конвент кажется мне настолько больным, что, по моему мнению, нам не следует противиться этому доброму побуждению.
Насмешливый хохот встретил его предложение, и оно было принято без голосования. Все расступились, и колонна прошла во главе с Морганом и Гара.
– Счастливого пути! – прокричал им вслед Сен-Виктор.
XX. ПЕРЕДОВЫЕ ПИКЕТЫ
Морган словно не замечал, что удаляется от передовых пикетов секционеров. Продолжая беседовать с Гара и ведя его под руку, он дошел с ним до колоннады Лувра.
Морган был одним из тех чистосердечных людей, которые доверяют даже своим врагам, будучи убежденными, что во Франции отвага является наилучшей мерой предосторожности.
Поравнявшись с колоннадой, Морган оказался в двадцати шагах от фронта войск Конвента и в десяти шагах от великолепно одетого генерала Карто; в шляпе, украшенной трехцветным плюмажем, ниспадавшие перья которого застилали ему глаза, генерал опирался на свою саблю.
– У вас очень красивый тамбурмажор, – сказал Морган Гара, – с чем я вас и поздравляю.
Гара усмехнулся.
Морган был не первым, кто умышленно или невольно допустил эту ошибку.
– Это вовсе не тамбурмажор, – сказал Гара, – это наш командующий генерал Карго.
– Ах! Черт возьми! Так это он мог взять Тулон, но предпочел, чтобы его взял офицеришка артиллерии по имени… как же вы его зовете?.. Кажется, по имени Бонапарт?.. Ах! Представьте же меня этому почтенному гражданину; я обожаю красивых мужчин и особенно красивые мундиры.
– Охотно, – ответил Гара. Они подошли к Карго.
– Генерал, – обратился Гара к гиганту в военной форме, – я имею честь представить тебе гражданина председателя секции Лепелетье, который не только любезно пропустил меня сквозь ряды своих солдат, но и решил проводить меня сюда, дабы со мной не приключилось беды.
– Гражданин, – сказал Карто, выпрямившись во весь рост, – я присоединяюсь к гражданину депутату Гара и выражаю тебе благодарность.
– Не за что, генерал, – с присущей ему учтивостью ответил Морган, – я видел вас издали, у меня была потребность познакомиться с вами; кроме того, я хотел спросить, не угодно ли вам уступить нам эту позицию без кровопролития, так же как вы отдали нам предыдущую?
– Это насмешка или предложение? – гаркнул Карто своим и без того громовым голосом.
– Это предложение, – ответил Морган, – и даже весьма серьезное.
– Вы как будто достаточно опытный военный, гражданин, – продолжал Карто, – чтобы не видеть разницы между этой и той позициями. Предыдущую позицию можно было атаковать с четырех сторон, а к этой только два подступа. Вы же видите, гражданин, что две пушки готовы встретить тех, кто явится с набережной, и еще два орудия ждут не дождутся тех, кто явится с улицы Сент-Оноре.
– Почему же вы не открываете огонь, генерал? – беспечно спросил хитрый председатель. – Сады Инфанты находятся на расстоянии пушечного залпа от Нового моста, между ними от силы сотня шагов.
– Генерал хочет всецело переложить ответственность за пролитую кровь на секционеров и категорически запретил нам стрелять первыми.
– Какой генерал? Баррас?
– Нет. Генерал Бонапарт.
– Вот те на! Ваш офицеришка из Тулона? Значит, он сделал карьеру и даже стал генералом, как и вы?
– Больше, чем я, – сказал Карто, – поскольку я нахожусь у него в подчинении.
– Ах! До чего это, должно быть, вам неприятно, гражданин, и какая несправедливость! Вы, человек высотой около шести футов, должны подчиняться двадцатичетырехлетнему юнцу, рост которого, как говорят, составляет всего лишь пять футов и один дюйм!
– Вы с ним незнакомы? – спросил Карто.
– Нет, я не удостоился этой чести.
– Ну, так начните стрелять, и сегодня вечером…
– Сегодня вечером?
– Сегодня вечером вы его узнаете, больше мне нечего вам сказать.
В тот же миг послышался сигнал к выступлению, и из дверей Лувра вышли элегантные офицеры штаба, среди которых Баррас выделялся особенной элегантностью, а Бонапарт – чрезвычайной простотой.
Как мы уже говорили, это был худой человек небольшого роста; с того места, где стоял Морган, было невозможно разглядеть удивительные черты его лица, и он казался бесцветной личностью; к тому же он шел вторым позади Бар-раса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111