Любопытно, что обе эти быстро отступавшие армии увлекли за собой эмигрантов и знатных эльзасцев, сопровождавших войска вместе с семьями, а теперь бежавших вслед за ними. Дороги были забиты повозками, экипажами и лошадьми, создававшими невообразимые заторы; наши солдаты, пробивавшиеся сквозь толпу, казалось, не замечали, что их окружают враждебно настроенные люди, которые, когда наши обгоняли их, видимо, вновь устремлялись за отступавшей армией.
Пишегрю и Гош также соединились в Рото; тут же они услышали оглушительные крики «Да здравствует Республика!»; ряды солдат расступились, и перед ними предстали депутаты Сен-Жюст и Леба.
Они приехали, решив, что неприятель придает чрезвычайно большое значение этим линиям и поэтому их присутствие, возможно, благотворно скажется на духе солдат.
Оба народных представителя и их свита смешались с офицерами штаба генералов, осыпая их похвалами за три сражения, столь быстро и всецело очистившие дорогу от неприятеля.
Шарль одним из первых узнал депутата департамента Эны и воскликнул:
– А! Это гражданин Сен-Жюст!
Пишегрю наклонился к его уху и со смехом сказал:
– Не говори ему о шапке.
– О! Даже не подумаю, – промолвил Шарль, – после того как он рассказал мне, что он приказал расстрелять своего лучшего друга, я настороже.
– И правильно делаешь.
Сен-Жюст подошел к Пишегрю и поздравил его, сказав несколько коротких отрывистых фраз.
Затем он узнал Шарля и обратился к нему:
– А, ты выбирал между тогой и оружием и, оказывается, сделал выбор в пользу последнего. Береги его, гражданин Пишегрю, он порядочный мальчик и обещает стать порядочным мужчиной – это такая редкость.
Затем он отозвал Пишегрю в сторону и сказал:
– Мои осведомители доложили, и я этому не поверил, что ты встречался в Дауэндорфе с посланцем бывшего принца де Конде; я не поверил ни единому их слову.
– Тем не менее это правда, гражданин Сен-Жюст.
– Зачем он явился?
– Чтобы склонить меня к измене.
– Каковы были его предложения?
– Понятия не имею, моя трубка погасла во время нашего разговора, и я снова разжег ее с помощью письма принца де Конде, не удосужившись его прочесть.
– Ты приказал расстрелять посланца?
– Я не стал этого делать.
– Почему же?
– Если бы он умер, он не смог бы рассказать принцу, что я сделал с его предложением.
– Пишегрю, не таилась ли какая-то задняя мысль за твоим великодушным поступком?
– Да, конечно, мысль о том, чтобы на следующий день разбить неприятеля во Фрошвейлере, через день взять Вёрт и прорвать сегодня виссамбурские линии.
– Значит, вы с Гошем готовы идти на врага?
– Мы всегда готовы, гражданин депутат, особенно, когда ты удостаиваешь нас своим обществом.
– Тогда – вперед! – сказал Сен-Жюст и послал Леба к Гошу с приказом начать наступление.
Бой барабанов и звуки труб послышались по всему фронту армии, которая двинулась вперед.
Судьбе было угодно, чтобы в тот же день, 26 декабря, австрийцы и пруссаки решили возобновить наступление; таким образом, поднявшись на вершину холма, французская армия неожиданно увидела, что войска неприятеля стоят в боевом порядке перед холмом – от Виссамбура до Рейна.
Эта позиция была пригодна для наступления, но не для обороны; в последнем случае появлялась опасность, что войска французов угодят в пучину Лаутера.
Двинувшись на противника, Пишегрю и Гош увидели, что его авангард движется на них.
Предполагая, что главный удар в сражении будет нанесен по центру, генералы сосредоточили в этом месте тридцать пять тысяч человек, в то время как три дивизии Мозельской армии наступали на правый фланг противника через ущелье Вогезов и две дивизии под командованием адъютанта генерала Брольи шли в атаку через Лаутербург. Молодому адъютанту (ему было от силы двадцать шесть-двадцать семь лет) предстояло в тот день получить боевое крещение в Рейнской армии; его звали Антуан Дезе.
Внезапно Сен-Жюст и Леба, один из которых находился на фронте армии Пишегрю, а другой – на фронте армии Гоша, услышали окрик «Стой!».
Они находились на расстоянии пушечного выстрела от неприятеля, и было ясно, что не пройдет и получаса, как обе армии сойдутся в рукопашной.
– Гражданин Пишегрю, – сказал Сен-Жюст, в то время как Леба говорил то же самое Гошу, – передай, чтобы все офицеры явились по приказу: я должен кое-что сообщить им перед боем.
– Явиться всем офицерам! – вскричал Пишегрю.
Бригадные генералы, полковники, адъютанты и капитаны подхватили этот возглас, и он пронесся эхом по всей линии фронта.
Тотчас же офицеры всех чинов, включая младших лейтенантов, вышли из строя и столпились вокруг Сен-Жюста и Пишегрю, образовав огромный круг в центре и на правом крыле, а также вокруг Гоша и Леба на левом крыле.
Во время этого перемещения лишь офицеры пришли в движение, а солдаты остались неподвижными, продолжалось минут десять.
Пруссаки и австрийцы все приближались; уже послышались звуки барабанов и труб, игравших сигнал к атаке.
Сен-Жюст достал из кармана газету – это был «Монитёр».
– Граждане, – сказал он резким голосом, обладавшим такой силой, что его было слышно на расстоянии пятисот шагов, – я решил, прежде чем вы перейдете к рукопашной, сообщить вам хорошую новость.
– Какую? Какую? – хором вскричали офицеры.
В тот же миг загрохотала батарея неприятеля, снаряды принялись сеять смерть в рядах французов.
Одному из офицеров оторвало голову ядром, и он упал к ногам Сен-Жюста; но, тот словно не замечая этого, продолжал ровным голосом:
– Англичане изгнаны из Тулона – презренного города!
Трехцветный флаг реет над его стенами. Вот, – продолжал он, – «Монитёр», в котором не только помещено официальное сообщение, но и приводятся подробности; я прочитал бы их вам, если бы мы не находились под огнем неприятеля.
– Читай, – сказал Пишегрю.
– Читай, гражданин народный представитель, читай! – вскричали все офицеры.
Солдаты, в рядах которых после первого выстрела осталось несколько борозд, нетерпеливо поглядывали в сторону офицеров.
Раздался второй залп, и тотчас же второй железный смерч пронесся со свистом.
В рядах образовались новые пустоты.
– Сомкните ряды! – приказал Пишегрю солдатам.
– Сомкните ряды! – повторили офицеры. Пустоты исчезли.
Под одним из кавалеристов посреди круга упала замертво лошадь: в нее угодила картечь.
Кавалерист выбрался из стремян и приблизился к Сен-Жюсту, чтобы лучше слышать.
Сен-Жюст прочел:
«28 фримера II года единой и неделимой Республики,
одиннадцать часов вечера.
Гражданин Дюгомье – Национальному конвенту.
Граждане депутаты,
Тулон в наших руках. Вчера мы взяли форт Мюльграв и Малый Гибралтар. Сегодня утром англичане покинули форты и подожгли французский флот и военный порт. Горит склад мачтового леса, сожжены двадцать военных кораблей, из них – одиннадцать линейных кораблей и шесть фрегатов, пятнадцать кораблей захвачены, тридцать восемь спасены.
В десять часов вечера полковник Червони прибыл на место.
Завтра я сообщу вам больше подробностей. Да здравствует Республика!»
– Да здравствует Республика! – вскричали офицеры.
– Да здравствует Республика! – подхватил центр и весь правый фланг. Прозвучала третья канонада, и далеко не один возглас «Да здравствует Республика!» был прерван на полуслове.
– Ну, а теперь, – продолжал Сен-Жюст, – вот письмо нашего коллеги Барраса, которому поручено наказать город Тулон; оно также адресовано Национальному конвенту.
«Граждане депутаты,
большая часть подлых тулонцев погрузилась на корабли Худа и Сиднея Смита, и, следовательно, народное правосудие не свершится должным образом; но, к счастью, дома не смогли сойти со своих фундаментов; город остался на месте, дабы возмездие Республики сровняло его с землей, подобно другим проклятым городам, от которых не осталось ни следа. Сначала поступило предложение взорвать город с помощью мин, однако было опасно поджигать склады и арсенал. Тогда было решено, что все каменщики шести окрестных округов получат приказ срочно явиться со своим рабочим инструментом для быстрого и полного разрушения города. Армия из двенадцати тысяч каменщиков живо сделает свое дело, и через две недели Тулон должен исчезнуть с лица земли.
Завтра начнутся расстрелы, они будут продолжаться до тех пор, пока не останется ни одного предателя!
Привет и братство! Да здравствует Республика!»
Неприятель продолжал наступать; слышался бой барабанов, раздавались раскаты труб, и время от времени ветер доносил звуки военных маршей.
Вскоре все потонуло в грохоте пушек; град картечи обрушился на ряды французов и особенно на офицерский корпус.
Видя, что ряды несколько расстроились, Пишегрю приподнялся в стременах и вскричал:
– Держать равнение!
– Держать равнение! – подхватили офицеры. Ряды выровнялись.
– К ноге! – приказал Пишегрю.
Послышался стук десяти тысяч прикладов: все они одновременно ударились о землю.
– Теперь, – продолжал Сен-Жюст, в голосе которого не слышалось ни малейшего волнения, – вот сообщение из военного министерства; оно адресовано мне, но я должен передать его генералам Гошу и Пишегрю:
«Гражданин депутат!
Я получил это письмо от гражданина Дютея-младшего:
«Тулон – во власти Республики; подлость и вероломство ее врагов не знает предела; артиллерия была бесподобной, именно ей мы обязаны победой; нет ни единого солдата, который не проявил бы героизма; офицеры подавали им в этом пример; у меня не хватает слов, чтобы рассказать тебе о доблести полковника Бонапарта. Масса знаний, бездна ума и много храбрости – вот далеко не полный перечень достоинств этого редкого офицера; именно ты, министр, должен беречь его во имя славы Республики…»
Я произвел полковника Бонапарта в бригадные генералы и прошу тебя предложить Гошу и Пишегрю объявить ему благодарность в приказе по Рейнской армии. Той же чести будет удостоен смельчак, что первым преодолеет виссамбурские линии, когда мне сообщат его имя».
– Вы слышите, граждане, – сказал Пишегрю, – полковнику Бонапарту объявляется благодарность в приказе по армии! Пусть каждый возвращается на свои позиции и сообщит это имя солдатам! Теперь, когда англичане разбиты, настал черед пруссаков и австрийцев! Вперед! Да здравствует Республика!
Имя Бонапарта, недавно ставшее известным, но уже овеянное славой, пронеслось по всем рядам; вслед за ним из сорока тысяч уст грянул оглушительный крик «Да здравствует Республика!»; барабаны забили сигнал к атаке, трубы загремели, музыканты заиграли «Марсельезу», и вся армия, которую столь долго удерживали, единым фронтом бросилась навстречу неприятелю.
XXXIV. ГЛАВА, КОТОРАЯ, В СУЩНОСТИ СОСТАВЛЯЕТ ОДНО ЦЕЛОЕ СО СЛЕДУЮЩЕЙ
Цель кампании – вернуть виссамбурские линии – была достигнута; с интервалом в десять дней на юге и на севере, в Тулоне и Ландау, неприятель был отброшен за пределы Франции; следовательно, теперь можно было дать солдатам отдых, в котором они столь сильно нуждались; кроме того, в Кайзерлаутерне, Гермерсгейме и Ландау имелись склады сукна, обуви, запасы продовольствия и фуража; на одном только складе Кайзерлаутерна нашлось тысяча шерстяных одеял.
Настало время выполнить обещания, которые Пишегрю дал каждому солдату. Расчеты Эстева были закончены; двадцать пять тысяч франков, предназначенные для эндрского батальона, хранились у генерала, и к этой сумме добавились еще две тысячи четыреста франков – стоимость захваченных пушек.
Это была огромная сумма в двадцать семь тысяч четыреста франков золотом; в ту пору, когда в обращении находилось шесть миллиардов ассигнатов, стоимость луидора в ассигнатах составляла семьсот двенадцать франков.
Пишегрю приказал привести Фаро и двух солдат, сопровождавших его всякий раз, когда он обращался к генералу от имени своего батальона.
Все трое явились – Фаро с нашивками старшего сержанта и один из солдат с капральскими галунами, которые он успел получить со времени первой встречи с генералом.
– Вот и я, мой генерал, а вот двое моих товарищей: капрал Грозей и егерь Венсан.
– Добро пожаловать все трое.
– Вы очень добры, мой генерал, – ответил Фаро, как обычно подергивая шеей.
– Вам известно, что сумма в двадцать пять тысяч франков была предназначена вдовам и сиротам убитых эндрского батальона.
– Да, мой генерал, – ответил Фаро.
– К упомянутой сумме батальон добавил еще тысячу двести франков.
– Да, мой генерал, подтверждением служит то, что один дурачок по имени Фаро, который нес деньги в своем носовом платке, выронил их от радости, узнав, что произведен в старшие сержанты.
– Обещаешь ли ты за него, что он больше такого не сделает?
– Слово старшего сержанта, мой генерал, даже если вы сделаете его полковником.
– До этого пока не дошло.
– Тем хуже, мой генерал.
– И все же я дам тебе повышение.
– Мне?
– Да.
– Опять?
– Я назначаю тебя казначеем.
– Вместо гражданина Эстева? – спросил Фаро с присущим ему движением головы. – Спасибо, генерал, это хорошее место.
– Нет, не совсем, – сказал Пишегрю, улыбаясь этой братской вольности в обращении, на которой держится сила армии, вольности, распространившейся в нашей армии благодаря Революции.
– Тем хуже, тем хуже, – повторил Фаро.
– Я назначаю тебя казначеем в департаменте Эндр; в твоем распоряжении будет сумма в размере свыше двадцати семи тысяч четырехсот франков; одним словом, я поручаю тебе и двум твоим товарищам, в награду за удовольствие, которое вы доставили мне своим поведением, распределить эту сумму между перечисленными здесь семьями.
Генерал показал Фаро список, составленный фурьерами.
– Ах, генерал, – промолвил Фаро, – вот так награда! Как жаль, что разжаловали Господа Бога.
– Почему же?
– Да потому, что благодаря молитвам всех этих добрых людей мы отправились бы прямиком в рай.
– Хорошо, – сказал Пишегрю, – возможно, что к тому времени, когда вы решите туда отправиться, Господь Бог будет восстановлен на престоле. Теперь скажи, как вы намерены добираться в те края?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111