— Простите, Оксли, но вам известно, что у вас сюртук надет наизнанку? — нерешительно заметил герцог.
— Прекрасно известно, ваша светлость. — Рейн улыбнулся самым очаровательным образом, поцеловал руку герцогине и быстро повел Чарити к выходу.
Леди Маргарет заметила, что после пожара Рейн увел Чарити из злосчастного зала. Озабоченная старуха поспешила вслед за ними… но тут раздался ужасный грохот, звон стекла —• добежав до вестибюля, она увидела изуродованный портрет и разбитую люстру. Чарити с мужем должны быть где-то поблизости, поняла старуха, и в панике принялась метаться по всему дому в поисках внучки и зятя.
Наконец она увидела их — в тот самый момент, когда Рейн тащил жену вон из зала. У Чарити на Лице застыл неподдельный ужас, у Рейна сюртук был надет наизнанку, и он шел в одной туфле. Сейчас произойдет что-то ужасное! Но пока старуха сумела протолкнуться сквозь толпу гостей, все еще топтавшихся вокруг разбитой люстры, ее внучки и зятя и след простыл. Старуха подняла глаза, в отчаянии потрясая руками, и увидела, что прямо на нее идет леди Кэтрин.
— Какой бес вселился в моего внука? — процедила леди Кэтрин сквозь зубы, не забывая любезно улыбаться встречным. — Вдруг влетел в гостиную как безумный, в сюртуке наизнанку, таща за собой Чарити чуть не волоком, сказал два слова герцогу и снова умчался…
— Беда, беда будет… — Леди Маргарет пыталась собраться с мыслями.
— Беда — это слабо сказано. А впрочем, за всей этой суматохой о дикой выходке моего Оксли, пожалуй, и забудут…
— Мне надо как можно скорее попасть домой! Нужна карета! Где бы нам взять карету? — Леди Маргарет заметалась, засуетилась, безумными глазами оглядывая толпу. Внезапно ее осенило. — Ну конечно, у Тедди!
Сказано — сделано, Леди Маргарет мгновенно отыскала брага и насела на него самым бессовестным образом. Леди Кэтрин пришла от такой затеи в ужас, однако сочла за благо благоразумно помалкивать, и только когда обе старухи уселись в герцогскую карету, роскошное ландо, позволила себе заметить:
— Вообще-то все шло довольно неплохо, пока мой Оксли не вздумал вдруг выкинуть такую штуку. С ума он сошел, что ли?
— Он не сошел с ума. Тут всякий стал бы штуки выкидывать… и не до такого дойдешь.
Леди Кэтрин в недоумении уставилась на леди Маргарет. Вдруг молния полыхнула в небе, и в ее бледном свете леди Кэтрин увидела, что на побелевшем лице суеверной старухи написан неподдельный страх.
— Моя Чарити приносит беду, — пояснила леди Маргарет хриплым от волнения голосом. — Это из-за нее упала люстра.
— Какая нелепость! Это прелестное дитя, ваша внучка, и вдруг приносит беду? Какая глупость! И вообще жена моего внука никоим образом не может иметь отношения ни к чему дурному. Надо же такое выдумать! — Леди Кэтрин фыркнула с подчеркнутым пренебрежением. — Это вам, милочка, примерещилось, потому что вы нанюхались ваших тухлых куриных селезенок…
— Печенок! — огрызнулась леди Маргарет.
— Ну уж не знаю, что у вас там, под пелериной, так воняет.
Глава 22
Гроза собиралась весь вечер. Порывы ветра сбивали с ног, молнии сверкали в тяжелых тучах, нависавших все ниже. Гром рокотал и рычал, отчего небо казалось живым существом, и лошади от этих раскатов шарахались, пятились и прижимали уши. Надо было скорее отыскать свою карету, и Рейн бесцеремонно тащил Чарити за собой… А в ее душе тоже собиралась гроза. Внезапно она замерла на месте.
— Смотри, смотри, как лошади пугаются меня!
— Ну конечно, тебя они пугаются, как же! А молнии и гром тут вовсе ни при чем! — рявкнул Рейн, выходя из себя.
Он почти силой запихнул жену в карету и заорал кучеру:
— Пошел!
Чарити сидела, забившись в угол, разрываясь между страхом за мужа, который так глупо подвергал себя опасности, искушая удачу, и гневом на него за безрассудство. Молнии в небе вспыхивали все чаще. Карета мчала по улицам во весь опор, срезая углы, и всякий раз, когда экипаж опасно накренялся, у Чарити замирало сердце. Лицо Рейна было полно яростной решимости. Кто знает, что он еще натворит, когда они окажутся дома?
Первые крупные капли дождя упали на землю как раз в тот момент, когда они подъехали к дому. Рейн потащил ее за собой к крыльцу, ворвался в дом и ринулся как безумный прямо в столовую. Там он сразу же кинулся к солонкам, стоявшим на буфете. Не успела Чарити и глазом моргнуть, как он открыл одну солонку и рассыпал всю соль по полу.
— Нельзя, нельзя просыпать соль! — Чарити рванулась, чтобы взять щепотку и скорее кинуть через плечо, но Рейн не позволил.
— Ну какая беда может произойти от рассыпанной соли? Чарити, подумай сама! В худшем случае кто-нибудь на этой соли может поскользнуться. — Выражение ужаса, застывшее на ее лице, только подстегнуло его. — Это просто суеверие! Просыпать соль нехорошо только по одной причине: негоже переводить добротный продукт!
— Рейн, так нельзя!
— Можно! — Глаза его сверкали, он явно собирался отвести наконец душу на сверхъестественных силах, которые так осложнили его семейную жизнь. — Нельзя жить с женой, которая тебе жена только наполовину… и любит тебя в пол сердца. Я не хочу вечно жить среди дурацких примет, среди судьбоносных солонок и роковых трещин! Я не буду так жить, Чарити, и не верю, что тебе это под силу. И ты можешь выбрать здравый смысл и свободу… — Он умолк. Выпустил ее. А затем, печально глядя на нее, договорил тихо: — И любовь. Ты можешь выбрать жизнь и меня. Душевная мука, замешательство, любовь к мужу — все перемешалось в ее душе, и бурлило, и теснилось в мозгу. Неужели можно забыть обо всех тех несчастьях, причиной которых она была? Сказать себе, что это все совпадения, или сделать вид, что вообще ничего не происходило? Она дрожала всем телом. В ее сверкавших, как топазы, глазах была мука.
— Скажи это, Чарити, — прошептал он, стараясь голосом выразить, как она нужна ему. Его взбудораженные чувства воспринимали каждый нюанс борьбы между страхом и надеждой, происходившей в ее душе. Когда она отвела взгляд, он чуть не умер от огорчения. — Что ж, придется мне тогда вступить в бой с твоими дурацкими приметами! Сейчас я им задам жару!
Он снова схватил Чарити за локоть и потащил в свой кабинет. Там взял приставную лесенку, которая служила для того, чтобы добираться до верхних полок книжных шкафов, поднял над головой и помчался к главной лестнице. Он бежал под приставной лесенкой, а ведь это очень дурная примета — проходить под лестницей.
— Прошу тебя, Рейн, опусти лестницу… ты даже не представляешь, что может случиться! — Она кинулась вдогонку за мужем и, раздираемая тревогой и гневом, крикнула: — Прошу тебя, давай поговорим…
— Мы уже поговорили.
Он взлетел одним махом на второй этаж, все так же держа приставную лесенку над головой, промчался по коридору, ворвался в их спальню. Приостановился, оглядываясь вокруг, соображая. Затем прислонил лесенку к балдахину их кровати, встал под ней и стоял так целую бесконечно долгую минуту. Затем встрепенулся, вспомнив что-то, быстро подошел к камину, вытащил старые баш-маки, которые Чарити поставила там в день своего приезда, отнес их к окну… и выкинул в бушующую тьму за окном. За этой парой последовала та, что Чарити припрятала за занавеской, за башмаками — сковорода с углями, извлеченная из-под кровати, и веточки омелы с полога. Гроза бушевала, ветер врывался в открытое окно, а Рейн сметал соль с подоконника. Закончив, он смел дорожку из соли у камина, намереваясь покончить со всеми суевериями и предрассудками раз и навсегда.
Чарити смотрела, как муж расправляется с охранительными талисманами, расставленными ею на счастье, и у нее было такое чувство, что он отрывает их от ее души. На нее нахлынули воспоминания детства и девичества, запахи и звуки, сопровождавшие миллионы мелких ритуалов, составлявших их повседневную жизнь в Стэндвелле.
Вспомнились и «счастливые» серебряные наперстки, и строгий запрет: «Никогда не зашивай ничего прямо на человеке, не то пришьешь беду». И истории про деревянные ложки, метлы, яйца, самые обыденные предметы, обладавшие волшебными свойствами, считалки и стишки, которые были обрывками древних заговоров, объяснявшими мир и учившими жить в нем, угадывая будущее. Ей казалось, она даже чувствует аромат сушеных трав и лекарственных растений, пучки которых висели по всем углам их дома.
Но из темных уголков ее сознания выползли и воспоминания помрачнее — о долгих ночах, когда она лежала одна в своей огромной холодной постели, не в силах уснуть из-за страха перед гоблинами, которыми, волей вездесущих суеверий, была населена темнота вокруг. Сколько раз отец успокаивал ее, говорил: и после самой длинной ночи все равно наступит утро. Она вспомнила, как ребенком молилась с лихорадочной истовостью, прося Бога, чтобы заставил утро наступить поскорее и спас ее от ночных страхов. Сознание ее снова вдруг оказалось во власти этой непроглядной тьмы…
Спальню освещал жутковатый свет молний, которые сверкали в небе, почти не переставая. Дождь лил как из ведра, струи его лупили в стекла, от ударов грома содрогалось все вокруг. Разгул стихий за окном подхлестывал бурю, бушевавшую в ее душе.
Неужели все это в действительности было обыкновенной солью, старыми башмаками, просто сухими листьями? Ей казалось, голос отца проговаривает за нее эти мысли. Ну, как эти предметы могут защитить человека от горя, или болезни… или смерти? Отца-то они точно не уберегли…
Рейн увидел, как внезапно побледнела жена и ужас исказил черты ее прелестного лица. Он чувствовал, что она ускользает от него, погружается в бездну своих страхов, и, совсем потеряв голову от отчаяния, снял башмак к быстро пошел к зеркалу в полный рост, тому самому, перед которым они стояли в знойный полдень. Он размахнулся, ударил, и зеркало разлетелось на куски. Чарити вскрикнула.
— Ах, только не это! — Она подбежала к мужу, схватила за рукав и стала оттаскивать от зловеще поблескивающих осколков. — Разбившееся зеркало — это же семь лет счастья не видать! А уж разбить зеркало… Обязательно случится беда с…
— Ничего со мной не случится! — Он схватил жену за плечи. — Черт побери, Чарити. Нет ничего волшебного ни в зеркалах, ни в подковах, ни в вонючих амулетах! Никакой мистической силы — ни хорошей, ни плохой — не заключено ни в словах, ни в обычаях. Ты принесла мне только хорошее, Чарити. Мой дом стал уютным, моя постель согрета, мое сердце ожило — я даже не ожидал такого, даже не подозревал, что так может быть. Я люблю тебя…
— Мой отец тоже любил меня… и погиб! Ах, Боже мой, Рейн, неужели ты не понимаешь — ведь он из-за меня погиб! — Это признание вырвалось из самой глубины ее души, и выкрикнула она его срывающимся голосом. — Отец потерял все, остался только Стэндвелл, само имение, и ему волей-неволей пришлось заняться контрабандой. Он вышел в море в ненастье, а я своей рукой затушила в ту ночь фонари, по которым он должен был вести лодку к берегу. — Ужасная правда эхом отдавалась в ее мозгу, в сердце. Бесслезные рыдания сотрясали тело. — Неужели ты не понимаешь? Это я убила его.
Эти слова и мука, исказившая ее лицо, ошеломили его, но только на мгновение. И сразу вспыхнула мысль: вот он, ключ к проблеме! Смысл ее слог дошел до него. Его жена совершенно искренне считает себя виновной в гибели отца и, хуже того, полагает, что она убила его своей рукой! Не в силах вздохнуть, он смотрел на жену, на страдание в ее глазах. Впервые он понял, какой страшной силы были горе и чувство вины, заставившие ее принять неприемлемое … поверить в то, что было за пределами здравого смысла. Горе заставило ее искать сверхъестественные объяснения тому, что было бесповоротно, как смерть… И суеверие предоставило такую возможность.
— Чарити, ты не виновата в смерти отца. — В голосе его звучала сила убежденности. — Виноваты чертовы скалы, ветер и море…
— Нет! — Она отчаянно затрясла головой и попыталась вырваться из его рук, но он держал ее крепко. — В ту ночь я случайно зашла в одну из комнат — ту самую, где потом лежал Стивенсон, — и увидела, что на подоконнике стоят два горящих фонаря. Я подумала, что это Мелвин по старческой забывчивости оставил их в пустой комнате, и потушила. А это и были сигнальные фонари, по которым отец должен был плыть назад. Так что сам видишь, я и в самом деле была причиной несчастья.
Мощный разряд молнии полыхнул в небе, и за ним последовал оглушительный раскат грома. Гроза! Ведь и тогда была гроза, которая отняла у нее отца! Молнии, ветер и буря… и опасность. Рейн уже дважды подвергался опасности сегодня вечером… Неужели все повторяется? Если она немедленно не уйдет от мужа, с ним случится что-нибудь ужасное. Она снова забилась в его руках, и ужас отчаяния придал ей такой силы, что она сумела вырваться.
— Не подходи — ты должен держаться от меня как можно дальше!
И в следующее мгновение он принял решение. Он кинулся на жену и, не обращая внимания на ее испуг и крики, потащил вон из спальни, и дальше, по коридору, и вверх по темной лестнице в конце его… один марш, потом второй, очень узенький, по винтовой лестнице, ступеньки которой скрипели в пугающей темноте. Он тащил ее вверх, навстречу Грозе.
— Что ты делаешь? Пожалуйста, пойдем назад! — молила Чарити.
Но он дернул ее за руку и вытащил за дверь, и они оказались на чердаке, просторном, освещенном сполохами молний. В этом неверном зловещем свете казалось, будто что-то темное, громадное прячется по углам. Чарити совсем одеревенела от страха, и Рейн на руках донес ее до небольшой дверцы и поставил на ноги. Лицо его было едва различимым в колеблющемся бледном свете, но глаза горели как уголья.
— Я люблю тебя, Чарити. — Он сорвал с плеч сюртук и исчез за дверцей, которая вела на «вдовью дорожку». Вышел прямо в бушующую грозу.
— Когда ты вернешься… о Боже, нет! — Совсем рядом сверкнула молния, и ее шепот потонул в новом раскате грома. От ее заторможенности не осталось и следа. — Рейн! Вернись! Прошу тебя! Я согласна на все…
Его рубашка белела где-то впереди, во тьме. Он стоял, расставив ноги и расправив плечи, смело встречая гнев стихии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53