Он прищурился и высунулся меж зубцов, насколько было возможно.
На углу дома стояли Чарити и этот противный барон — и они… Рейн прищурился, вытянул шею, чтобы разглядеть их под другим углом. Целуются! Он отвлекся на миг, чтобы упрекнуть злобного Вулфрама:
— Какого черта ты сидишь здесь сиднем, а?! Этот паскудный барон целует ее! А тебе хоть бы что. Всякий раз, когда я целую ее, ты меня сожрать живьем готов! Почему же ты не защищаешь ее от барона?!
Но вот он увидел, как девушка отшатнулась и кинулась бежать к дверям дома. Рейн мысленно прокрутил эту сцену несколько раз, в то же время наблюдая за бароном, который, помедлив немного, жизнерадостно запрыгнул в седло.
— Она ни разу не убегала, когда я целовал ее. — И ноги под ним подогнулись от неимоверного облегчения. — Ей не понравилось! — А в следующее мгновение в нем бушевало пылкое, хотя и непонятное, негодование. — Ну еще бы ей понравилось! Наглый ублюдок! Полез целоваться! Да как он посмел?! Она моя…
Он припал к каменной стене, а фраза эта звучала и звучала в его ушах, все громче и настойчивее. «Она моя». Каждый его взгляд на эту девушку, любое прикосновение, всякий душераздирающий поцелуй имели смысл — это он предъявлял права на нее. Он завлекал ее, заманивал, овладевал ее душой. Он знал, что она совершенно невинная девица, и тем не менее, невзирая на все попытки блюсти приличия, последовательно вводил ее в мир наслаждений… развивал ее сообразно своим вкусам. Эта мысль и ужаснула, и пленила его.
Он хотел Чарити Стэндинг; он понял это еще много дней назад. Он желал и ее восхитительное тело, и ее сияющую чувственность, и ее открытость, и неопровержимую логику, и очаровательное самопожертвование. Он жаждал ее всю, едва с ума не сходил от желания. А может быть, уже и потерял разум, как когда-то его распутные отец и дед. Для них безумная погоня за женщинами, которыми они не могли обладать, кончилась бедностью и изгнанием.
Он закрыл глаза, почувствовал жар весеннего солнца на лице… и ощутил эту девушку, которая вошла в его кровь и струилась по жилам. В памяти вновь ожил сладостный вкус ее губ, похожий на нектар тропических цветов. Он представил, как ее мягкие груди прижимаются к его груди, ласкают его, и почти ощутил их упругость. И припомнилось ему, как вырвался у нее полувздох-полувсхлип наслаждения, похожий на шелест знойного ветра, когда она открыла для себя собственную чувственность, пробужденную его руками.
Все тело его напряглось. Она тоже хотела его; это чувствовалось по тому, как вздрагивали ее милые плечи, как застенчиво гладили его ее любопытные ладони, как двигался ее горячий язычок. Ее не смутили ни его дурной нрав, ни напускная сдержанность, ни его прошлое — она преодолела все, чтобы добраться до человека, который жил внутри его. И всего несколько минут назад она сама, в свойственной ей соблазнительно-чувственной манере, объявила ему, что он вовсе не обязан вести себя как образцовый джентльмен, добиваясь ее, — он может быть просто мужчиной.
Глаза у него так и вспыхнули голубым пламенем при этой мысли. Его стремление заполучить Чарити Стэндинг не было ни безумным, ни безнадежным! Она уже принадлежала ему. Все, что требовалось от него, — заявить свои права на эту девушку.
А Чарити внизу убежала в свою комнату и затворилась там. Она опустилась на ларь возле окна и принялась судорожно вытирать губы тыльной стороной ладони.
Да как он посмел, этот барон, целовать ее и лапать так нагло?! Итак, разрешилась наконец загадка, отчего она так недолюбливала долговязого бледнокожего Пинноу. Эти его взгляды, которые так неприятно было ощущать на себе, привычка хватать ее руками с хозяйским видом. Он хотел заполучить ее для ночных трудов! Ее так и передернуло.
Она не испытывала отвращения, когда Рейн предъявлял на нее свои права. Поцелуи его были долгими, сладостными, в них чувствовалась ласка и благоговение. Его прикосновения жгли… как прохладное пламя. Его тело и его объятия были попеременно жесткими и мягкими, но всегда нежными. Рейн Остин дарил ей… близость, наслаждение, радость. Салливан Пинноу умел только брать. От внезапного прозрения у нее даже голова закружилась. Так вот в чем разница между ночными трудами и ночным волшебством! Она улыбнулась, радуясь, что поняла все до конца, и еще больше утвердилась в намерении заполучить этого мужчину, в руках которого заключено ночное волшебство.
В течение следующих трех суток леди Маргарет была занята тем, что целыми днями наблюдала за Чарити и Рейном, которые то и дело обменивались многозначительными взглядами, а ночами наблюдала за растущей луной, ожидая полнолуния. Катастрофа, которую старуха ясно предвидела как результат схождения двух этих феноменов, приближалась. И потому она обдумывала, как бы ей разлучить молодых людей.
Чарити, заметив бабушкины маневры, лишь раздраженно вздыхала. Леди Маргарет выдумывала все новые и новые этапы весенней генеральной уборки, дабы занять внучку, и вместе с тем начала относиться к ежедневным визитам противного барона с подозрительным энтузиазмом. Не улучшало ситуации и то, что свои суеверные обряды она стала выполнять с истовостью фанатички. Под запрет попали столовые ножи — а то вдруг кому-нибудь вздумается отрезать масло с обоих концов; на какой бы стул Рейну ни захотелось сесть, старуха немедленно выкладывала потухшие угли под него; она приказала повернуть кровати Рейна и Стивенсона так, чтобы раненые головой лежали на север, а ногами на юг; кроме того, старуха собирала в конюшне пауков и пускала их гулять по потолкам — для привлечения удачи. Мишенью этой последней меры, как ясно понимала Чарити, был именно Рейн.
Было очевидно, что бабушка не одобряла ее возрастающей привязанности к Рейну и изо всех сил стремилась помешать их сближению. Чарити не совсем понимала, в чем причина этого неодобрения, так как Рейн был не женат и не обручен. Она не знала, как убедить бабушку, что Рейн Остин — человек чести и не причинит ей вреда…
Когда Чарити объявила, что Рейн уже достаточно хорошо себя чувствует, чтобы они могли предпринять пешую прогулку вдоль берега моря и дойти до руин аббатства, она хотела просто побыть с молодым человеком наедине. Но леди Маргарет незамедлительно призвала на помощь эксперта по вмешательству в чужие дела. Барон откликнулся на призыв старухи с энтузиазмом и тут же примчался в Стэндвелл. Старая дама, притворно изумившись появлению барона, предложила ему сопровождать Рейна с Чарити, да еще настояла, чтобы взяли и Вулфрама.
Таким образом, девушка отправилась на прогулку, зажатая между Рейном и Салливаном Пинноу. Ни один из мужчин не желал уступать сопернику право идти с ней под руку, а потому они вынуждены были шагать единой шеренгой, не столько по тропинке, вившейся по краю обрывистых утесов, сколько вне ее. Вулфрама такой способ гулять по обрывам привел в восторг. Барон не переставая болтал о местных делах и здешнем дворянстве, о которых Рейн понятия не имел, а Рейн платил ему той же монетой, рассказывая о жизни лондонского света.
Чарити, которая почти чувствовала, как гневные взгляды мужчин скрещиваются над ее головой, в отчаянии предложила остановиться и посидеть на камнях, с которых хорошо были видны развалины аббатства. Она осторожно пошла меж громадных глыб, в свое время бывших внешней стеной старинного аббатства, барон кинулся вслед за ней и ловко подвел ее к камню, на который сесть можно было только вдвоем.
Рейн, молча исходивший злобой, прошел к камню позади того, что выбрал барон. Лицо его было так же мрачно, как и мысли. Настырный барон снял модный высокий цилиндр, дабы промокнуть платком вспотевший лоб, и водрузил на камень.
Мгновение спустя явился Вулфрам и благоразумно остановился подальше от Рейна. Рейн посмотрел на шляпу, затем перевел взгляд на пса, на его вываленный язык, тяжелые челюсти. Бронзовое лицо виконта медленно расплылось в нехорошей усмешке, он поднялся на ноги, подошел к камню, на котором расположились барон и Чарити, и встал за их спинами. Подчеркнуто игнорируя виконта, барон подсел еще ближе к Чарити — что, разумеется, сильно облегчило Рейну задачу.
Он схватил дорогой цилиндр барона и отошел назад. Дьявольская усмешка исказила лицо виконта, когда он обернулся к Вулфраму и помахал головным убором Пинноу перед носом пса самым соблазнительным образом. Вулфрам тотчас же насторожился, подобрал язык и уставился на крытый шелком касторовый цилиндр. На морде пса было написано: «Как славно было бы погрызть такую красивую вещицу…» Он вскочил на ноги. Глаза его горели огнем, хвост так и хлестал по бокам.
Рейн хорошенько размахнулся, и цилиндр, подхваченный легким ветерком, полетел на соседнее поле… а вслед за ним помчался Вулфрам. Рейн с дьявольской ухмылкой дождался, пока пес догонит цилиндр и надежно прихватит своими слюнявыми челюстями, и с притворным ужасом воскликнул:
— Боже мой, Пинноу! Проклятый пес утащил вашу шляпу! Такая дорогая вещь… —Рейн выпрямился и, изобразив страшный гнев, крикнул: — А ну неси сюда шляпу, негодник! Она стоит не меньше двух гиней!
— Д-десять ф-фунтов семь шиллингов! — взревел барон так, будто его бык боднул, и вскочил на ноги. Вулфрам игриво потряс цилиндром, явно довольный суматохой, которую он и его новая игрушка произвели на окружающих. Барон застонал и кинулся за псом.
Вулфрам, внимательно наблюдавший за бароном, который с налитым кровью лицом бежал к нему, сообразил, что ему представилась прекрасная возможность поиграть в догонялки. Большие карие глаза его возбужденно сверкнули. Пес мог играть в догонялки часами…
Разгневанный барон метался, рычал, бранился. Вулфрам ловко уворачивался от него, притворялся, что ему надоело бегать, и кидался бежать снова… все время оставаясь возле барона, которому казалось, что шляпа вот-вот будет в его руках.
Рейн, у которого плечи так и тряслись от беззвучного смеха, потянул Чарити за руку. Когда она попыталась заговорить, он приложил палец к губам, призывая к молчанию, и повел девушку по крутой тропинке к развалинам настолько быстро, насколько ему позволяла нога.
— Тсс! — Рейн даже шаг замедлил при виде ее сияющих глаз и раскрасневшегося лица. — Разве что ты хочешь, чтобы он увязался за нами… — Девушка подняла на него глаза, озорно блеснувшие, и отрицательно покачала головой. Дьявольская ухмылка на лице виконта стала еще шире. — Тогда пошли!
Глава 11
Держась за руки, они быстро шли меж раскиданных обломков камня и высоких трав, направляясь к часовне, которая одиноко высилась среди развалин. Внутри было прохладно, темно и так тихо, что им чудилось, будто эхом отдается под каменными сводами стук их сердец. Она повела его к лестнице, по которой они спустились в лишенный крыши коридор, состоявший из каменных арок, по нему прошли до следующей лестницы, которая вела в монастырский дортуар. Очень скоро они услышали голос барона: он звал их.
Рейн потянул Чарити за собой, увлек за каменную колонну и, прижав к себе, приложил палец к усмехающимся губам, призывая к молчанию. Пинноу рано или поздно придется бросить поиски и уйти несолоно хлебавши.
Дважды барон оказывался настолько близко, что вполне мог бы их обнаружить; они слышали, как он пыхтит и отдувается, топает ногами и бормочет что-то себе под нос. Затаив дыхание, молодые люди бесшумно скользнули из-за своей колонны к дверям и, неслышно ступая, спрятались в молельной нише. Их распирал дурацкий смех, как если бы они были проказливыми детьми. Через некоторое время призывные вопли барона смолкли. Чарити подвела Рейна к окну. Они увидали Салливана Пинноу, с непокрытой головой шагавшего к Стэндвеллу. Вокруг барона скакало и описывало круги нечто серое, четвероногое… державшее в зубах дорогой кусок крытого шелком войлока.
Холодные мрачные монастырские стены наполнились раскатами хохота. Она подняла голову и смотрела, как веселье, прыгавшее в его глазах, смягчается и начинает сиять более нежный свет. Он наклонился и коснулся губами кончика ее носа, подбородка, губ. Она замерла, сосредоточившись на этом изысканном наслаждении. Затем, к ее великому удивлению, он выпустил ее, взяв за руку.
— Покажи мне развалины.
Она кивнула. Неожиданная нежность этих легких прикосновений сделала их ближе друг другу, чем прежние, куда более страстные поцелуи. Захваченная новым чувством приятного предвкушения, она стала водить его по аббатству, рассказывая историю этого места, а заодно и то, как оно связано с прошлым ее семьи.
Не раз взгляд его обращался к ее юбке, изящно колыхавшейся вокруг ног. Ее глаза нечаянно останавливались на его длинных, обутых в сапоги ногах, мышцы которых так и перекатывались под шерстяной тканью. Оба поглядывали украдкой на свои сцепленные руки: его рука была такая темная и сильная, ее — светлая и тоненькая…
Когда они спустились ниже уровня дортуаров, туда, где когда-то расположены были кладовые и винные погреба, Рейн вдруг напрягся и непроизвольно сжал пальцы. Она обернулась посмотреть, но увидела только, что лицо у него каменное, точь-в-точь как окружающие их стены, а взгляд тревожный и устремлен куда-то за ее плечо.
— Давай уйдем отсюда, — процедил он сквозь зубы. Паутина! Здесь все было затянуто паутиной! Она потянула его к дверям. Как только они оказались на ярком солнце, он немного расслабился. Она повела его через заросшую травой поляну, некогда бывшую монастырским двором. Несколько минут они шли, держась за руки, в глубоком молчании, уходя все дальше от сырости и холода, навстречу солнцу и скалистому склону, сбегавшему к морю.
Подле развалин круглой сторожевой башни на самом краю аббатства, где было полным-полно каменных глыб, они нашли укромное местечко. Высокие густые травы стелились под их ногами, их окружил тихий и мерный шум волн. Он приостановился, она обернулась к нему.
— Извини. — Она вгляделась в его лицо: челюсти были упрямо сжаты. — Я забыла. А почему ты так ненавидишь пауков?
Рейн кинул на нее беспокойный взгляд, и она испугалась, что он рассердится на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53