— Судя по всему, и леди Кэтрин, и леди Маргарет обедать с нами не будут. Распорядись, чтобы обеим почтенным дамам отнесли поесть наверх. Но попозже. А сейчас подай нам все сразу и не забудь после этого хорошенько закрыть за собой дверь. Я голоден как волк.
Эверсби кивнул, подошел к дверям, сделал знак прислуге, которая поспешно принялась расставлять на столе супницы, блюда, подносы. Наконец двери закрылись. Но целая минута прошла, прежде чем Чарити открыла глаза и сердито посмотрела на мужа:
— Рейн! Что о нас станет думать прислуга?! А бедный Эверсби, он же воплощенная благопристойность! Каково ему…
— Эверсби переживет, — засмеялся Рейн, озорно сверкая глазами. — Ангел мой, скорее всего нам никогда больше не представится возможность обедать в столовой вот так, вдвоем. Ведь нам с тобой грозит опасность стать самой модной светской парой. Так стоит ли упускать шанс?
Он обнял ее за талию и принялся оглаживать по груди, бокам, чтобы выманить у жены согласие. Затем быстро схватил со стола оливку и сунул в ее приоткрывшийся рот. Чарити только глаза шире открыла. Он засмеялся, поцеловал жену, ощутив губами вкус оливки.
Так они и обедали. Чарити сидела у мужа на коленях, а Рейн кормил ее, закусывал и сам, отвлекаясь на продолжительные поцелуи. Они насыщались, как жадные дети, одновременно разгораясь иным желанием. И скоро вкус меда, намазанного на хлеб, было уже не отличить от сладостного вкуса поцелуев, и они забыли про еду, спеша удовлетворить более насущное желание.
Он спустил жену с колен, встал из-за стола, поднял ее на руки и понес в спальню. Там он освободил ее тело от прекрасного нового платья и окутал тем особым чудом, творить которое умел он один… горячечным, чувственным волшебством своей пылкой и целительной любви.
Жизнь в Оксли-Хаус постепенно налаживалась благодаря упорству Рейна, который не жалел усилий, чтобы сделать их быт хотя бы предсказуемым. Он потихоньку проинструктировал всю прислугу, строго наказав соблюдать особую осторожность при выполнении обязанностей по дому, а о злоключениях и несчастных случаях, которые могут произойти несмотря на принятые меры, докладывать одному только Эверсби. По его приказу Вулфрам отныне и навек обосновался в кабинете, а Цезарь — в покоях леди Кэтрин, и Рейн самолично следил за тем, чтобы свободой передвижения по дому кот и пес пользовались строго по очереди. Вулфрам скоро освоился с новым порядком; но похоже, пес даже гордился своим нарядным ошейником с бляхами и наслаждался прогулками по парку, во время которых он получал возможность волочить за собой на цепи двух дюжих лакеев. Цезарь, лишившийся освоенных было территорий, также утешился и безмятежно драл когтями мебель в покоях леди Кэтрин.
У двуногих все тоже вошло в колею. Рейн поднимался с зарей, утро проводил у себя в конторе или в доках, Чарити же в это время занималась бесконечными примерками, а также осваивалась с хозяйством. Леди Кэтрин всю себя посвятила светским визитам.
Единственное, что грозило нарушить мирное сосуществование, — это соперничество между леди Кэтрин и леди Маргарет. Обе из кожи вон лезли, желая добыть для Рейна и Чарити как можно больше приглашений. Старший лакей уже на следующее утро с ног сбился, принимая посетителей.
За полтора дня выросла целая гора визитных карточек — приглашения так и сыпались, отчасти из-за усердия леди Кэтрин, но и благодаря утреннему визиту, который они нанесли герцогу и герцогине Кларендон. Чарити получила первое представление о том, что такое высший свет, но этот же визит посеял в ее душе некоторую тревогу. Все началось прекрасно. Рейн, одетый в безупречно сшитую сизо-серую пару, выглядел великолепно, держался властно. Чарити была изумительно хороша в том самом приглянувшемся ей небесно-голубом шелковом платье с квадратным вырезом, к которому полагался бархатный спенсер с вышивкой. Они приехали как раз вовремя, седовласый герцог встретил их тепло, а герцогиня с едва посеребренными висками была очень любезна. Герцог сам провел их в роскошную гостиную, где все было малиновым и золотым, и представил своим ближайшим друзьям.
Это было просто чудо, думала Чарити, что она сумела проявить себя вполне благовоспитанной молодой леди и даже кстати улыбнулась несколько раз. Но внутри у нее все дрожало от напряжения. По привычке она все время поглядывала то на каминную полку, на которой стояли венецианские фарфоровые фигурки, то на поднос с хрупкими чайными чашками. В голове ее теснились вопросы: надежны ли ножки массивных кресел? Хорошо ли повешены картины в тяжелых золотых рамах? Вид такого множества девственно-белых перчаток, дорогой парчи и шелков нервировал ее, но напряжение ее достигло предела, когда она заметила, что леди Маргарет ходит по гостиной, потихоньку сдвигая все драгоценные безделушки подальше от края, и даже перенесла пару хрустальных ваз на дальний столик.
А потом граф Албермарл, занятый разговором о собаках, по рассеянности поставил свою чайную чашку на диванчик рядом с собой, а леди Присцилла Гранвилл тут же на эту чашку и села. Чашка, разумеется, треснула, чай и сладости, лежавшие на блюдце, основательно запачкали как шелковое платье полнотелой леди Присциллы, так и обивку диванчика. Леди Маргарет нахмурилась и пробурчала, что толстуха еще легко отделалась, так как осколки довольно острые.
Чарити, без кровинки в лице, смотрела на поднявшуюся суету. Рейн, перехватив испуганный взгляд жены, мгновенно догадался, что Чарити, по обыкновению, винит себя в этом дурацком происшествии. Он поспешно схватил ее за руку, заставил поднять на него глаза.
— Чарити, — прошептал он тихо, но с большим чувством. — Ты здесь ни при чем. Виноват Албермарл, который чашки ставит куда попало!
Она нервно сглотнула, отвела глаза. Смятение и чувство вины совсем придавили ее. Прочие же гости как ни в чем не бывало вернулись к прерванной беседе, хотя лица у всех слегка раскраснелись, а глаза лукаво поблескивали. Рейн потащил жену к герцогу, выразил хозяину благодарность, пригласил заезжать в Оксли-Хаус в любое время. Чарити заставила себя пролепетать что-то любезное герцогине, получила приглашение прийти еще раз. Они попрощались с остальными гостями, которые все как один высказали надежду, что вновь увидят их в субботу, на балу у герцога Сазерленда…
Всю дорогу домой Чарити молчала, а дома объявила, что у нее мигрень, и удалилась в их спальню, очевидно, желая избегнуть общества Рейна. Она чувствовала, что муж не сводит с нее глаз, но понадеялась, что он не пойдет за ней наверх.
Рейн проводил ее глазами. Он был вне себя от бессильной ярости. До чего же сильна оказалась ее вера в это злосчастное проклятие. Как долго еще ему предстоит бороться за жену? Хватит ли всей его любви на то, чтобы освободить ее из сетей суеверных заблуждений?
Рейн круто развернулся и выскочил на крыльцо. Нужно было глотнуть свежего воздуха и пройтись, чтобы прояснилось в голове.
Чарити прилегла на их огромную кровать, но заснуть не смогла. Ей все вспоминалось, какое отчаяние было написано на лице у Рейна. Она от всей души жалела, что не может так просто усвоить его веру в рациональность мира и его скептицизм. Он говорил, что всякому явлению есть разумное объяснение. Посуда бьется потому, что прислуга — или титулованные графы — проявляет неловкость либо небрежность. На дорогущих шелковых платьях и на обивке мебели могут появляться несмываемые пятна, потому что люди не смотрят, куда садятся. Однако никакая логика не объяснит, почему подобные вещи неизменно происходят в ее присутствии. В последние дни число домашних катастроф в доме Рейна сошло на нет, это притупило ее бдительность. Только визит к герцогу заставил ее вновь трезво взглянуть на себя.
Она поднялась с кровати и принялась бесцельно бродить по комнате. Ей так хотелось дать мужу то, чего он страстно желал, — совместную жизнь с ней. Когда смятение и душевная мука стали невыносимы, она сбежала из спальни и незаметно забрела в кабинет Рейна, где ее встретил обрадованный Вулфрам. Пес встал лапами ей на плечи, начал лизать лицо и едва дал протиснуться внутрь. Она обняла старого верного друга, повосхищалась его новым красивым ошейником… и элегантной обстановкой помещения, где он жил. Нов конце концов пришлось все-таки идти к столу Рейна, на котором громоздилась гора визитных карточек.
Она боязливо обошла вокруг стола, чувствуя, как по спине бегут противные мурашки. Когда она приняла решение помочь Рейну проникнуть в высшее общество и раздобыть для него вожделенное приглашение на бал, она не подумала, что ей ведь придется сопровождать мужа. Каждая из этих карточек из дорогой бумаги, возможно, таила в себе зародыш несчастья, готового обрушиться на головы ни о чем не подозревающих новых светских знакомых. Но ее Рейн так хотел получить эти приглашения!
Она заставила себя взять один конверт, сломала печать. Маркиз Уэймот изъявлял желание видеть их у себя на званом обеде через два дня. Дрожащими пальцами она вскрыла второй конверт. Граф Брейнерд приглашал их на суаре в узком кругу друзей… Что это такое, бог его знает. Когда она сломала третью печать, колени ее уже слабели и подгибались, а голова кружилась. Она отложила приглашение не прочитав и пошла к двери, чувствуя, как все вокруг качается, кружится. Открыв дверь, она нос к носу столкнулась с Рейном.
— Чарити? — Он едва успел подхватить жену, которая вдруг стала падать.
Она пробормотала что-то в свое оправдание и попыталась высвободиться. Лицо ее было бледно, полные тревоги глаза казались черными. Он крепче охватил ее руками, прижал к себе.
— Чарити, что случилось?
— Ничего. Пустяки. — Она натужно улыбнулась мужу, надеясь отвлечь его. — Я спустилась, чтобы ответить на приглашения… но, должно быть, зря не полежала подольше. У меня вдруг закружилась голова…
— Чарити, посмотри на меня. — Но прошло долгое мгновение, прежде чем она сдалась и подняла на него взгляд; Темная тревога и страх были в этих ясных золотисто-карих глазах. Рейн оторвался от глаз жены, бросил взгляд на гору приглашений и понял, что необходимо как-то развеять ее страхи, причем немедленно. — Скажи мне, в чем дело?
— Рейн, я… я не могу идти в гости к этим людям… зная, что у них сразу же начнут происходить всякие кошмарные вещи.
Он смотрел в глаза жены, видел в них любовь к нему, томящуюся в темнице предрассудка, и понимал, что необходимо эту любовь освободить. Надо переломить заблуждение жены, отвлечь ее. Ему был известен только один способ. Он подхватил ее на руки и понес по коридору к лестнице. И чем сильнее она сопротивлялась, тем больше крепла его решимость. Проклятые суеверия! Он вытравит из нее эту глупость, вытравит своей любовью!
— Рейн, прошу тебя…
Но он уже ничего не слышал и вряд ли был способен к переговорам. Он открыл дверь спальни пинком, приказал перепуганной горничной выйти, свалил жену на кровать и встал над ней, уперев руки в бока, темный, яростный и… полный желания. Новый страх и, как ни странно, возбуждение охватили ее, мороз пробежал по позвоночнику. Неужели то же самое чувствовали лондонские дамы при виде ее мужа?
— Раздевайся, ангел мой, — приказал он. Голос его звучал угрожающе. Недобрая и хищная улыбка исказила его черты, когда он увидел, что жена от изумления раскрыла рот. — Я желаю полюбоваться твоей бледной английской кожей и обнять тебя своими смуглыми руками. Я хочу ощутить твое мягкое прохладное тело под напором моего тропического пыла.
Однако она медлила, и тогда он подтащил ее к краю кровати и принялся стаскивать с плеч легкий спенсер, теребить шнуровку шелкового платья. Перепугавшись, что вот сейчас придет конец ее небесно-голубому платью, она поспешила помочь ему, и скоро он уже снимал платье, а затем вышитую нижнюю сорочку с ее дрожащих плеч. Она стояла перед ним в одних чулках. Он взял ее руки и положил себе на грудь.
— Теперь ты раздень меня.
Она вся холодела и дрожала, и от возбуждения, и от тревоги. Трясущимися пальцами она принялась расстегивать его пуговицы, потихоньку продвигаясь вниз. Когда она добралась до клапана панталон, он наклонил голову, схватил ее руку и прижал к своей обнажившейся возбужденной плоти.
Внезапно она почувствовала, что его желание захлестывает ее как волной, окружает со всех сторон, проникает внутрь. Он стянул с себя одежду, затем поднял ее и направился в угол комнаты, где стояло зеркало во весь рост.
— Рейн! Что ты…
— Посмотри на нас, — приказал он, ставя ее перед зеркалом и крепко держа руками. Шокированная, она крепко зажмурила глаза.
— Я не могу: это очень плохая примета — смотреться вдвоем в одно зеркало!
— Это всего-навсего стекло с серебряной амальгамой, которое отражает все, что оказывается перед ним. Ты когда-нибудь видела свое обнаженное тело, ангел мой? Ты хоть знаешь, насколько ты прекрасна? — Он склонился к уху жены и прошептал: — Посмотри на нас, Чарити… посмотри, какая светлая у тебя кожа и какая смуглая у меня. Ты прекрасна!
Его жаркий шепот щекотал ей ухо, горячее дыхание обжигало шею, грудь. Она открыла глаза и увидела себя на фоне его большого темного тела. Увидела свои груди, округлые, с напряженными сосками. Взгляд ее сам собой скользнул ниже, к изгибу талии, крутым бедрам, испуганно остановился на треугольнике, покрытом темнеющими завитками.
Она немного успокоилась, и крепкая хватка его мускулистых рук ослабла, большие ладони легли ей на талию, скользнули по крутым бедрам. Его прикосновение было как жидкий огонь, и вид этих загорелых рук, так властно, по-хозяйски ласкающих ее, воспламенил ее сознание. Сердце отчаянно билось, нервы трепетали, а его ладони скользнули снизу вверх по ее животу и легли на груди.
Ее руки накрыли его ладони, прижимая их еще крепче, тонкие белые пальчики переплетались с его пальцами, ласкали их, направляли. Короткий вздох сорвался с ее уст, и она прильнула спиной к его жаркому телу, нежась в его властных руках и наслаждаясь волнующей возможностью наблюдать за этим в зеркале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53