Клод перестал набирать номер, его темные глаза обратились к лицу Элизабет. Она знала, что он добр, но не хотела иметь ничего общего ни с кем, а в особенности с американцами. Тем более с американцем, знавшим Тимоти. Она застыла в нерешительности и смотрела, как Клод мягко опускает трубку на рычаг.— Поедешь со своим другом, а, Элизабет? Марта и я надеемся еще увидеть тебя до отъезда домой.Элизабет все не могла ни на что решиться, и ее это страшно нервировало. За последние месяцы она как-то совсем растерялась. Чувство уверенности приходило только тогда, когда она играла — Обещаю быть во всем, как Клод, — сказал Роуи Чалмерс. — Буду бранить вашу технику, без конца критиковать ваши пассажи, если угодно, могу даже назвать вас кретинкой.— Очень хорошо, — ответила Элизабет. Она внезапно почувствовала, что ведет себя некрасиво, грубо. Этот человек просто вежлив, не более того.— Если хотите взять какие-нибудь ноты у Клода, я могу размахивать ими перед вашим носом и говорить, что вы недостойны полировать клавиши фортепьяно.Теперь ее улыбка стала естественнее.— Благодарю вас, — повторила она. “Пежо” шел легко. Элизабет откинула голову на кожаную спинку сиденья и закрыла глаза.— Откуда вы знаете Марту и Клода? — спросила она, поворачиваясь к нему лицом.— Я нечто вроде эмиссара патронов Клода, — ответил он. — Они не могли приехать сами и посмотреть, как идут у него дела, а также передать ему чек на солидную сумму, конечно, — Кто они? Возможно, я их знаю.— Они пожелали остаться анонимными. С другой стороны, мне было приятно передать ему деньги, а всю славу за хороший поступок присвоить. А вы тоже патронесса? Она улыбнулась:— Да, тоже. Уже три года.— Я в Париже один и пробуду здесь еще недели две или чуть больше. Я разведен. Детей у меня нет. Я не насилую женщин, не издеваюсь над животными и не рыгаю после хорошего обеда. Я совершенно безобиден. Не проведете ли завтра день со мной? Мне хотелось бы промчаться по Лувру. Если ходить там медленно, то это заняло бы по крайней мере три дня.Элизабет медленно повернула голову. Его лицо большей частью оставалось в тени. Он красив, решила она бесстрастно. Лет тридцать пять, не больше. Густые светло-каштановые волосы, хорошо и модно подстриженные, умные карие глаза. По многолетней привычке она уже успела рассмотреть его руки — крупные руки с пальцами длинными и красивой формы, ногти коротко подстрижены и отполированы. Как и ее собственные. “Почему бы и нет? — подумала она. — Побыть с кем-то, поговорить о мелочах, о какой-нибудь чепухе, о чем угодно, только не о прошлом”.— Хорошо. — произнесла она наконец. В этот момент он повернул голову и открыто ей улыбнулся.— Благодарю вас. Я был уверен, что услышу “нет”. Я уже начал сомневаться в своем умении обращаться с женщинами.Она опять немного съежилась от этих слов, но улыбка была теплой и без намека на самоуверенность или самодовольство.— Или, — подумал я, — может быть, у меня между зубами застряло немного суфле из шпината.— Нет, ваши зубы в порядке, — сказала Элизабет. — А где можно взять в аренду роликовые коньки, чтобы промчаться по Лувру?
Элизабет проснулась с улыбкой и без чувства тяжести на сердце, которое в последние несколько месяцев стало неотъемлемой частью ее существования.Она что-то мурлыкала себе под нос, пока умасливала кран выделить хоть немного ржавой горячей воды, затем занялась своим туалетом. Черные шерстяные свободные брюки от Лагерфельда и свитер под горло такого же цвета — пожалуй, то что надо. Элизабет уложила свои волосы в тяжелый узел и надела черную шляпу, потом длинное ярко-красное кашемировое пальто от Лагерфельда и черные перчатки. Она чувствовала себя бодрой, молодой и беззаботной. Странное, давно забытое чувство.Роуи Чалмерс остановился в отеле “Бристоль”, и именно туда повел ее завтракать. В шерстяных свободных брюках и сером кашемировом пальто спортивного покроя он выглядел подтянутым и очень по-американски. А он, оказывается, высокий, гораздо выше, чем ей представлялось. Казалось, он почувствовал ее вновь возникшую настороженность и не старался направлять разговор в определенное русло, а рассуждал в основном о том, какой ненастный и пасмурный день.Они наняли такси до Лувра, и Элизабет почувствовала, как ее неуверенность и робость в присутствии этого человека, знавшего Тимоти, слабеют и исчезают. Они разрабатывали план действий — Элизабет хотела увидеть “Джоконду”, а он “Крылатую победу” и, конечно, импрессионистов.— Здесь так мало женщин, — сказала Элизабет с отсутствующим видом в то время, как они бродили по обширным залам.— Берта Морисо и Мэри Кэссет [Морисо Берта — французская художница (1841 — 1895);Кэссет Мэри — американская художница (1845 — 1926).], — ответил он, когда они добрались до импрессионистов. — По правде говоря, я пытаюсь купить картину Кэссет, но сомневаюсь, что мне это удастся, конечно, если не решусь ее украсть.Она не моргая смотрела на него, уверенная, что он шутит, но Чалмерс выглядел совершенно серьезным.— Если бы вы ее украли, тогда люди вроде меня не увидели бы ее.— Такие люди, как вы, Элизабет, тоже могли бы украсть ее."Деньги Тимоти, — подумала она. — Их так много”. Она просто покачала головой.— Мне хотелось бы посетить могилу Наполеона, — сказала Элизабет. И они отправились туда, а потом казалось вполне естественным вместе пообедать, и Роуи, как бы почувствовав ее отвращение к местам, где ее могли узнать, предложил пойти в маленький ресторанчик на Монмартре.Элизабет любила устрицы и съела целую дюжину.— Я выросла на Среднем Западе, — сказала она, облизывая пальцы. — Есть устрицы там почему-то считалось греховным. Меня приучил к ним Клод, когда я приехала сюда в первый раз, чтобы брать у него уроки. Теперь при виде устрицы жадность затуманивает мои глаза.Роуи поднял взгляд от своей телятины.— Я вырос в Бостоне, — сказал он, — и каждый раз при виде горшка техасского чили Острое мексиканское блюдо — рагу из мяса и овощей с перцем.

жадность и слезы затуманивают мне глаза.— Вы все еще живете в Бостоне?— Примерно половину времени провожу там. Мои родители живут в Бостоне и делают отчаянные усилия, чтобы отвадить застройщиков от Бэк-Бей Бэк-Бей — богатый район Бостона.

. Остальное время занимаюсь делами в Нью-Йорке, там у меня квартира.— Понимаю, — отозвалась Элизабет и оживленно заговорила о Тюильри Тюильри — один из королевских дворцов в Париже.

.Они договорились о том, как проведут следующий день, и он довез ее до дверей отеля. Его поцелуй был прохладным, скорее дружеским, чем любовным, и ее не мучили угрызения совести.На следующий вечер они обедали на прогулочном пароходике, неспешно следующем по Сене.Ночь была ясной, температура выше сорока По Фаренгейту.

, звезды ярко сверкали.В начале февраля туристов было еще немного, но среди них она угадала нескольких, явно проводивших здесь свой медовый месяц. Пока они стояли у поручней, Роуи сжал ее руку в перчатке.— Я, конечно, слышал о вашем отце. И сожалею, что мне не довелось послушать его игру.— Он принадлежал к старой школе, — ответила Элизабет, изо всех сил стараясь сделать так, чтобы голос звучал ровно. — Невероятно талантливый, он был ужасно смущен и разочарован, что родился не мальчик. Ждали мальчика, но к тому времени, когда мне исполнилось три года, он уже привык, и вопрос о моей профессии был решен.— Когда он умер?— Семь лет назад моя мать и он погибли в автокатастрофе — на них налетел пьяный шофер.— У вас нет ни братьев, ни сестер?Элизабет покачала головой, и слабая улыбка тронула губы.Они заговорили о годах, проведенных ею в Жульярде, о том времени, когда она брала уроки у Клода, но Роуи замолчал, когда речь зашла о ее браке с Тимоти.Из его рассказов она поняла, что он тоже единственный ребенок и происходит из бостонской семьи, где деньги передавались из поколения в поколение — это были “старые” деньги.— Собственно говоря, я занимаюсь банковским делом, делом семьи, и, по словам моей матери, это уберегает меня от неприятностей. Моя мать — горгона Медуза Горгона — мифическое существо, обладавшее, согласно греческим мифам, способностью превращать взглядом в камень каждого, кто смотрел на нее.

, от одного ее взгляда устрицы бы выскочили из своих раковин и помчались наутек.В кафе недалеко от отеля Элизабет они распили бутылку Алокс-Кортона.— Вы очень славный, — сказала она, когда наступила благоприятная пауза. Он поднял бровь.— Я бы предпочел, чтобы в вашем тоне не было столько удивления, — и провозгласил тост за ее здоровье.— И такой нетребовательный, — добавила она. Он рассмеялся в ответ на эту реплику.— О, я с радостью затащил бы вас в постель, Элизабет, но в жизни есть вещи поважнее.Она склонила голову и ничего не ответила, несколько шокированная тем, что он так, мимоходом, заговорил о сексе. Но ведь в конце концов ей двадцать восемь. Она побывала замужем.., у нее был и другой опыт. Она содрогнулась и заставила свою память умолкнуть.— Такие, как доверие, — продолжал он, и голос его звучал серьезно. — Общие интересы, дружба.— Странные слова в устах мужчины.— Вовсе нет. По крайней мере я так не считаю. Чем вы займетесь, Элизабет, когда вернетесь домой?— Я не вполне уверена. Мой.., адвокат не советует пока возвращаться к концертной деятельности.Она замолчала, и глаза ее на мгновение потеряли живость и блеск, будто остекленели.— Возможно, он прав. Но публика так непостоянна. Может быть, через год или чуть позже все будет иначе. И вы кое-чем обязаны этой непостоянной публике. Ваш талант не должен принадлежать вам одной, вы должны его разделить, а не скрывать.— Благодарю вас за эти слова.— Не стоит благодарности. А может быть, вы предпочитаете остаться здесь и еще поучиться?— Нет. Теперь на моей ответственности империя Тимоти.— Но ведь корпорация Тимоти — дело его семьи. Какое отношение это имеет к вам?Он заметил, что лицо ее моментально замкнулось, а глаза затуманились, и быстро сказал:— Прошу прощения. Я вовсе не имел намерения влезать не в свое дело и огорчать вас.— Благодарю, — повторила она снова, и он ответил ей легким кивком головы.На следующий день они ехали вдоль Луары и потом остановились, чтобы посмотреть Фонтенбло Фонтенбло — королевский замок в департаменте Сены и Марны.

.В этот вечер Чалмерс повел ее в “Мулен-Руж” “Мулен-Руж” — кабаре в Париже.

.Позже она вернулась с ним в отель “Бристоль" выпить бренди, прекрасно сознавая, что делает. Когда они вошли в его роскошные апартаменты, он закрыл за собой дверь и повернулся к ней лицом.— Вы не обязаны со мной спать, Элизабет. Она чувствовала себя до смешного сконфуженной, робкой, и ее уверенность женщины, чувствующей себя желанной, упала до нуля.— Я считаю вас очень красивой женщиной и хочу заниматься с вами любовью, но не хочу на вас давить.— Знаю, — ответила она, и голос ее казался слабым и будто доносился издалека.Он не подошел ближе, а издали смотрел, как она играет браслетом на левом запястье. Браслет недорогой, хотя и старинный, вероятнее всего, она купила его где-нибудь на “блошином рынке” еще до того, как встретила Тимоти. Внезапно она сказала, запинаясь:— Я ни с кем не спала с тех пор, как Тимоти.., задолго до того, как он умер.Он представил ее в постели со стариком и вздрогнул. Потом произнес спокойно:— Музыканты — странный народ, да? Они часто проводят время со своими фортепьяно или скрипками. У них нет времени для настоящих отношений. Возможно, вы, Элизабет, впервые присоединились к стаду обычных людей. Я думаю, это меняет положение вещей."Почему бы и нет?” — подумала Элизабет. Она в Париже, рядом с ней человек, чье общество ей приятно. Он заставил ее смеяться, заставил забыться. Кажется, он ее даже понимает, а большую часть жизни она жила в уединении — ее муштровали, ею командовали. И три года, прожитые с Тимоти, заставили еще больше замкнуться в себе.«Да, — думала она, — я взрослая женщина и имею право делать, что хочу. Я свободна. А это означает — почувствовать снова…»— Возможно, вы правы, — ответила Элизабет и попыталась доверчиво улыбнуться ему — усилие, достойное жалости, но он как бы и не заметил этого.— Вы носите эти женские вещички, которые выглядят так сексуально?— Да, — ответила она, — да, ношу.., сиреневого цвета.— С кружевами?— Да, с кружевами.— Мне бы очень хотелось взглянуть на них, — сказал он и шагнул к ней. Глава 4 — Практика ведет к совершенству, — сказал он, и в его глубоком голосе слышался смех. Он слегка прикусил мочку ее уха. — Ты хоть слышала когда-нибудь об этом или нет?— Да, — ответила Элизабет. — Слышала, но не в этом смысле.Она усилием воли заставила себя открыть глаза, размышляя, все ли мужчины так любят говорить о сексе. Тимоти всегда был готов поговорить, всегда казался довольным, если ему удавалось быть на высоте. Правда, она не всегда знала, что это значит для него. Она чувствовала себя сонной. Все тело было опустошено, и мускулы, о существовании которых она даже не подозревала, болели. Именно в этот момент Элизабет осознала, что ее слова его удивили, — в тусклом свете его зрачки удивленно поблескивали. Она услышала свой голос, и он показался ей невыразительным и фальшивым:— Похоже, ты поверил словам окружного прокурора, что я переспала со всеми мужчинами Нью-Йорка.Он улыбнулся, чувствуя облегчение: слава Богу, юмор ей не изменил.— Ну, положим, глядя на тебя, не могу поверить, что мужчины не пытались тебя расшевелить.Он провел рукой по ее боку и оставил ладонь покоиться у нее на бедре.Внезапно она почувствовала, что ей хочется заплакать. Дело было не только в сексе. Дело было… Она снова закрыла глаза. Находиться так близко, совсем близко от другого существа и чувствовать, что это тебе необходимо…— Я обидел тебя. Все мой длинный язык! Да? Она ничего не ответила.— Прости меня, Элизабет. Ты особенная, ни на кого не похожа. Я просто воображал, что женщина твоих лет должна знать немного больше о сексе, не просто элементарные вещи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44