Наконец дверь распахнулась, и маркиза, в платье великолепного сапфирового цвета, появилась в дверях. От быстрой ходьбы она задыхалась. Лицо ее было бледно.
– Все произошло так быстро, – растерянно проговорила она. – Веллингтон уехал прямо посреди бала. Перед самым отъездом Тревонанс успел перекинуться с ним двумя словами, потом забрал меня, и мы тоже уехали. Джулия, французы перешли Самбр!
– Что?! – Джулия покачнулась. – Как они могли оказаться так близко от Брюсселя? Кто-нибудь знал об этом раньше?
– Нет. – Войдя, лорд Тревонанс затворил за собою дверь. – Это все хитрости Бонапарта! Насколько я понимаю, он хочет воспрепятствовать соединению наших войск. Теперь он попытается оттеснить пруссаков от армий Веллингтона и разбить по отдельности тех и других. Проклятый корсиканец! Все-таки сшельмовал! Нанес удар, когда мы еще не успели подтянуть все силы. Дорого же нам теперь придется платить за эту медлительность!
У Джулии вдруг подкосились ноги, и она неловко опустилась в кресло. Того, что случилось, не ожидал никто. Союзники предполагали начать общее наступление не раньше первого июля: к этому времени все европейские армии уже должны были подтянуться к южной окраине Брюсселя. К тому же многие полагали, что французы восстанут против своего бывшего императора и дело вообще не дойдет до войны. Отчасти именно этим объяснялась некоторая безмятежность союзников. Все, однако, обернулось иначе: французы неожиданно перешли Самбр, и война сама явилась в Брюссель.
Сцепив руки на коленях, Джулия бессмысленно глядела на абрикосовый шелк своего платья. Пальцы ее побелели от напряжения; она попыталась разжать их, но не смогла. Кажется, маркиз что-то говорил ей, но смысл его слов не доходил до нее. Ей хотелось моргнуть, но глаза словно остекленели; не было сил даже для того, чтобы дышать. Война. Почему все так смешалось у нее в голове? Откуда это нелепое ощущение, будто снаружи она вся, с ног до головы, опутана веревками, а внутри одеревенела от страха?
Эдвард. Вернется ли он?
Леди Тревонанс, опустившись перед нею на колени, гладила ее сцепленные пальцы и заглядывала в лицо.
– Джулия? – долетел словно откуда-то издалека ее голос.
Джулия с трудом оторвала взгляд от своего платья и стала смотреть в участливые глаза маркизы – карие, как у лорда Питера. Как они все-таки похожи! Джулии казалось, что ее мимолетная помолвка с лордом Питером произошла бесконечно давно – сто лет, а не год назад. Выйди она тогда за лорда Питера, теперь ей не пришлось бы сидеть так, цепенея от страха.
Но ведь она не любит лорда Питера.
Она любит Эдварда, только его.
– Он может погибнуть, – наконец сказала она.
– Да. – Глаза леди Тревонанс наполнились состраданием. – Но может и вернуться к вам. Все в руках Господа.
– Руки Господа не удержат всех, – рассеянно отозвалась Джулия.
– Что тут скажешь? Только одно: ради нашего блага Господь доверил нас друг другу. Мужайтесь, милая. Ваш любимый – прекрасный солдат.
– Я знаю.
От окна послышался голос лорда Тревонанса.
– Войска идут и идут. Вон брауншвейги в черных мундирах. Боже мой, кто бы мог подумать!.. – От волнения горло у него сжалось, и он умолк.
Джулия обернулась. Маркиз стоял, опустив плечи и прикрыв глаза рукой.
Роковой час решающего сражения неумолимо приближался.
* * *
Весь день шестнадцатого июня стояла жара, но Джулия бродила по дому с ледяными руками и ногами. Ее сердце было сковано страхом. Со стороны Катр-Бра, расположенного по дороге на Шарлеруа милях в двадцати южнее Брюсселя, доносились приглушенные раскаты канонады, но никто толком не знал, что там происходило. Семнадцатого июня небо заволокли серые облака, и вчерашняя жара сменилась проливным дождем.
– Так-то, господа бонапартисты! – приплясывая от радости, говорил маркиз Тревонанс. – Потаскайте-ка теперь свои пушки по грязи!..
Джулия проплакала всю ночь. Еще вчера днем в город начали прибывать раненые из Катр-Бра и Лигни. До сих пор она знала о муках и страданиях, которые несет с собою война, лишь понаслышке. Теперь впервые она собственными глазами увидела все то, о чем писали газеты и говорили очевидцы. Конечно, она догадывалась, что и сейчас ее взору открыто далеко не все. Однако этого оказалось достаточно, чтобы понять, как далеки были письма Эдварда от правдивого изображения ужасов войны: в них не было ни удушающего порохового дыма, ни безруких и безногих калек, ни душераздирающих стонов раненых.
Все упорнее становились слухи о том, что Наполеон обещал своим солдатам отдать город на разграбление, – а для каждой женщины это могло означать лишь одно. Волна страха захлестнула Брюссель. Многие пытались – по дороге или по реке – бежать на север, в Антверпен, однако все лошади и экипажи были реквизированы для армии, и уже на следующий день – то есть в воскресенье, восемнадцатого июня – Джулия смирилась с мыслью, что вырваться из Брюсселя ей не удастся. Вскоре после полудня пушечная пальба стала доноситься со стороны деревень Ватерлоо и Мон-Сен-Жан, милях в двенадцати южнее Брюсселя. Около трех часов в городе появились солдаты-кавалеристы, вероятно, покинувшие поле боя. Они неслись по улицам города во весь опор и кричали, что все погибло и французы скоро будут здесь. Этих солдат становилось все больше, и все они говорили одно и то же: французы победили, армия Веллингтона разбита.
Джулия и леди Тревонанс сидели на диване, прижавшись друг к другу, маркиз, с заряженным пистолетом в руке, стоял у двери. Джулии хотелось закричать, но она понимала, что стоит ей сейчас издать хоть один звук, она уже не сможет остановиться и будет кричать, пока не охрипнет. Поэтому она молча покачивалась из стороны в сторону, зажав рот носовым платком и задевая плечом бледную от страха леди Тревонанс.
С наступлением сумерек пушки смолкли.
А в девять часов до города долетела весть, противоречившая всему, что говорилось до сих пор: Веллингтон отбил все атаки императорской гвардии, а к концу дня к месту сражения прибыли наконец прусские войска, и Наполеон был разбит наголову.
Женщины плакали, обнявшись. Лорд Тревонанс обессиленно опустился в кресло около дивана и закрыл лицо руками.
* * *
На другой день Джулия вместе с лордом и леди Тревонанс сидела в гостиной и вышивала – точнее, пыталась вышивать, так как каждый второй стежок ложился у нее сегодня кое-как. Она только что вдела новую нитку в игольное ушко, когда дверь отворилась и на пороге появился дворецкий.
– Майор Эдвард Блэкторн! – торжественно возвестил он.
Обе женщины одновременно ахнули, и работа выпала у Джулии из рук. Поднявшись с дивана, обтянутого шелком в бело-розовую полоску, она молча глядела на Эдварда, который уже твердой поступью вошел в дверь. У него был такой вид, словно за время его отсутствия ничего особенного не произошло.
Очевидно, он успел заехать к себе, чтобы привести себя в порядок. Все солдаты и офицеры возвращались в город после Ватерлоо с лицами, черными от пороха, и были перепачканы грязью и кровью с ног до головы; Эдвард, напротив, сиял безупречной свежестью и чистотой, и лишь глаза ввалились и покраснели, выдавая многодневную усталость.
– Эдвард!.. – прошептала она.
Что это – явь, сон, призрачное видение?
– Джулия, милая. – Он с улыбкой приближался к ней.
– Это правда ты?.. Но как? Откуда? – Она все еще не верила, что Эдвард, живой и невредимый, идет к ней.
Лишь убедившись, что перед нею не сон и не видение, она шагнула навстречу и припала к его груди. Так они стояли очень долго; наконец он отпустил ее и обернулся к леди Тревонанс. Маркиза, не пряча слез, обхватила его руками за шею, потом передала его в отеческие объятия лорда Тревонанса.
Теперь маркизе не терпелось выслушать рассказ Эдварда о Ватерлоо – ибо сражение уже успели окрестить по названию местечка, где находился штаб Веллингтона, – и она придвинула к дивану черный лакированный с позолотой стул и усадила на него Эдварда, сама же, вместе с лордом Тревонансом, села напротив. Джулии был предложен второй стул, однако она почему-то не стала садиться, а отошла к окну, откуда ей хорошо было видно лицо Эдварда.
Странно, подумал Эдвард, но тотчас забыл об этом и приступил к рассказу.
Джулия и сама бы не взялась объяснить, почему вдруг ей захотелось быть от всех в стороне. До этого она много долгих часов ждала каких-нибудь вестей о нем, а когда оказалось, что его полк тотчас по окончании сражения был переброшен в Париж, и вовсе потеряла надежду выяснить в ближайшие дни его судьбу. Увы, поток убитых в столицу не прекращался, и майор Блэкторн вполне мог оказаться среди них.
Но вот он появился сам, и от неожиданности Джулия не могла разобраться в своих чувствах. В груди ее теснились самые противоречивые чувства. Пожалуй, главным из них была радость от того, что он выжил. По предварительным подсчетам, потери англичан в этом сражении составляли десять-пятнадцать тысяч человек, и тем не менее Эдвард сидел перед нею на стуле, целый и невредимый, не считая шишки на голове, о которой он как раз сейчас рассказывал маркизу.
– Тогда наконец мы начали теснить французов. Императорская гвардия не выдержала натиска – а дальше я уже ничего не помню. Мушкетная пуля царапнула мне затылок, и меня выбросило из седла. Рана сама по себе неопасная, но при падении я ударился головой обо что-то твердое – скорее всего о камень – и потерял сознание. После меня унесли с поля боя – и вот я здесь.
– Вы должны благодарить судьбу за это везение, – выдохнула леди Тревонанс. Рука ее была прижата к груди.
– И я благодарю ее от всего сердца, – серьезно сказал Эдвард.
– Однако, мой мальчик, мы хотим знать все, все подробности, – объявил маркиз. Он сидел на диване, немного наклонясь вперед, и его поза выражала величайшее внимание.
Кивнув, Эдвард стал смотреть прямо перед собой или скорее внутрь себя. Когда он заговорил, голос его звучал неспешно и строго.
– В общем наступлении мой полк участвовал только дважды. Первый раз нас бросили в поддержку бригады тяжелой кавалерии Понсонби, которая до этого слишком рьяно отбивала первую атаку французской пехоты. Несколько полков из бригады – в их числе и Первый пехотный, и Второй драгунский – в пылу преследования пересекли оборонительный рубеж противника, за что и были жестоко наказаны: тотчас французские уланы атаковали их со всех сторон и разбили в пух и прах. Тогда-то нас и послали к ним на выручку – и мы постарались на славу. Положение, конечно, было аховое – но мы ведь кавалерия легкая, маневренная. Вместе с Двенадцатым полком мы быстро и без всякого шума обошли их оборонительный рубеж и ударили с тыла, когда французы меньше всего этого ожидали. Остатки бригады Понсонби, которые еще можно было спасти, мы спасли… – Он вздохнул и надолго умолк. Джулия заметила, что в его покрасневших глазах блеснули слезы. После этого он перешел к рассказу о том, как его полк был брошен в подкрепление пехотной дивизии Пиктона, и о втором наступлении на противника, с участием Шестнадцатого легкого драгунского полка.
– …К этому времени уже начало темнеть. Императорская гвардия в последний раз предприняла попытку атаки – и развалилась. Веллингтон, размахивая шляпой в воздухе, проскакал перед нашими измученными полками, призывая преследовать врага до конца. Французы уже оставляли свои батареи, их пушки одна за другой умолкали.
– Когда дым наконец рассеялся, мы увидели то, что Веллингтон еще раньше разглядел в подзорную трубу: французы, бросая на ходу оружие, беспорядочно бежали с поля боя. Наконец-то прибыло многотысячное прусское войско, которого мы ждали весь день. Оказалось, что после дождя дорогу из Вавра безнадежно развезло, орудия утопали в грязи, и пруссаки просто не могли пробиться на Мон-Сен-Жан. Потом мы еще какое-то время добивали остатки французской кавалерии и императорской гвардии – которая, кстати, стойко держалась до последнего, прикрывая отход Бонапарта. Мы наносили удар за ударом, и в конце концов гвардейцы не выдержали.
А потом мы гнали их по вытоптанному полю… – Словно не веря, Эдвард помотал головой, и из его глаз выкатились слезы. – Теперь все кончено. После такого страшного разгрома Наполеон Бонапарт уже не сможет подняться.
На щеке маркиза тоже блеснула слезинка. Он смахнул ее и, привстав, крепко сжал плечо Блэкторна.
– Хорошо, сынок, – хрипловато сказал он.
Леди Тревонанс, у которой слезы лились из глаз куда обильнее, наклонилась вперед и снова обняла Эдварда. От рыданий маркизы у Джулии тоже защемило в груди, однако плакать она почему-то не могла. Она как бы не совсем верила, что все это происходило на самом деле.
Когда леди Тревонанс наконец отпустила Эдварда, ее муж, которого всегда интересовали подробности, задал новый вопрос:
– Простите мое любопытство, Блэкторн, но – где был Веллингтон во время сражения? Приходилось ли вам его видеть – ведь, если я правильно понял, большую часть времени вы сами находились далеко на левом фланге, позади пехотной дивизии Пиктона?
– Да, как и бригада Вивьена. Что до Веллингтона, то он, кажется, был везде. И, хотя наши позиции растянулись на целые две мили, все офицеры, с которыми я потом беседовал, говорили одно и то же: в самые ответственные минуты Веллингтон появлялся с ними рядом, подавая солдатам пример мужества и стойкости.
Маркиз кивнул и улыбнулся весьма довольной улыбкой.
– Я слышал, он никогда не носит мундира и даже в дни сражений надевает старенький серый плащ с одинарной пелериной и простую треуголку. Вам это не кажется странным?
– Пожалуй, – с улыбкой отвечал Эдвард. – Но зато остальные офицеры так любят щегольнуть изяществом мундира, что его просто невозможно ни с кем спутать. В нем вообще нет ничего показного, и даже речи его до крайности просты. Помню, в одну из самых напряженных минут, когда Бонапартовы пушки палили без перебою, он сказал: «Да, дымновато, господа! Но хорошо стреляет тот, кто стреляет последним».
Лорд Тревонанс рассмеялся.
– Воистину: простота великого человека – великая простота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55