В ней была душевная теплота, которая помогала Джулии пережить самые тяжелые минуты, и в то же время удивительная, несгибаемая сила духа. Она одна знала о том, насколько несчастлива ее хозяйка. В какой-то степени она заменяла ей мать и одновременно подругу.
– Ах, миледи, я все понимаю, – произнесла она со своим бесподобным и неизгладимым французским акцентом. – Но сегодня я просто ничего не могу с собой поделать. Вы слишком молоденькая и хорошенькая, чтобы заживо хоронить себя в собственном доме. Ума не приложу, почему ваш супруг желает непременно жить здесь, в Хатерлее? Ведь у него в Монастырской усадьбе так красиво. Нет, я не понимаю месье! Он обожает ваш Хатерлей прямо-таки до безумия. «Это не трогать! То не двигать! Где та картина, что висела тут вчера? Все должно оставаться без изменений». По-моему, если завтра в доме потекут потолки, он и их прикажет «оставить без изменений». Может, он не в своем уме?
Джулия едва заметно улыбнулась.
– Очень может быть, но сегодня меня это почему-то мало заботит.
Отвернувшись наконец от Габриелы, с которой, надо сказать, она была во многом согласна, Джулия еще раз внимательно осмотрела собственное отражение. Ее длинные волосы были собраны в низкий пучок, лишь на лбу и на висках дрожали легкие золотистые завитки; на голове красовался венок из искусственных белых роз, надетый наподобие диадемы. Платье из ярко-синего шелка на чехле абрикосового атласа казалось особенно легким и летящим: это было совместное произведение Джулии и Габриелы, изготовленное в строгой тайне от сэра Перрана.
Через шесть месяцев после смерти лорда Делабоула период обязательного ношения траура закончился. Джулия не могла больше видеть черного. Сэр Перран уже позволил младшим сестрам заказать себе бальные платья любых расцветок по собственному выбору – разумеется, предварительно согласовав с ним выбор ткани и фасон. Однако Джулия, в соответствии с его желанием, должна была оставаться в трауре. Баронет самолично заказал черное бальное платье для своей жены у известной лондонской модистки. Платье было из превосходного тончайшего шелка, однако с высоким глухим воротом и таким длинным тяжелым шлейфом, что танцевать в нем было бы невозможно. К тому же шлейфы уже давным-давно вышли из моды, только изредка встречался еще удлиненный сзади подол. Надеть же на себя это уродливое творение высотою в семь футов не решилась бы ни одна здравомыслящая женщина.
По словам сэра Перрана, это платье должно было придать ей царственный вид, однако Джулия прекрасно понимала, что дело не в этом. Просто он не хотел, чтобы она танцевала, особенно сегодня.
Но именно сегодня она должна была танцевать!
Нынче вечером сэр Перран устраивал грандиозный рождественский бал, на котором наконец-то собирался представить свою жену многочисленным приятелям и знакомым.
На этот бал должен был приехать Эдвард.
Долгие месяцы своего замужества, начиная от самого дня венчания, Джулия жила одной-единственной надеждой – что когда-нибудь она снова увидит Эдварда, будет говорить и, возможно, даже танцевать с ним. Сегодня эта ее надежда могла сбыться. Джулия уже представляла, как они кружатся по залу при свете трех массивных хатерлейских люстр и как руки Эдварда поддерживают ее за талию.
Возможно, после этого ее несчастливое замужество покажется ей уже не таким беспросветным.
Джулия обратила придирчивый взгляд на свое лицо. А вдруг сегодня она совсем не понравится Эдварду? В ее правильных чертах застыла напряженная сосредоточенность, какой не было даже в последние два года жизни отца. Как странно, что замужество наложило на ее наружность больший отпечаток, чем все предыдущие несчастья!
После смерти отца боль утраты улеглась в ее сердце довольно быстро. К сентябрю она поняла, что за последние два года она успела пролить столько слез по лорду Делабоулу, будто он и впрямь скончался в один день со своей женой. В сущности, к тому времени, когда он занял свое место в фамильном склепе рядом с леди Делабоул, у Джулии почти не осталось сил на то, чтобы скорбеть о нем. В последующие месяцы образ родителя, со всеми его достоинствами и недостатками, окончательно сложился в ее душе. Она уже простила ему безумства последних лет жизни и теперь помнила только любимого отца, который в детстве сажал ее к себе на колено и читал ей книжки, или, водрузив в седло перед собой, выезжал на тенистую проселочную дорогу и гнал лошадь вскачь, или учил перепрыгивать по камешкам через ручей, играя в «утку и селезня».
Теперь она с нежностью узнавала отцовские черты в собственном лице, в нежной светлой коже и в золоте волос.
Вспомнив маму, она немного погрустнела.
В последнюю минуту мама сказала: «Сделайте для меня что-нибудь красивое».
Но что? Вот наконец она вышла замуж, но вышла без любви, за человека, для которого единственным удовольствием в жизни было выслушивать обращенные к нему просьбы, милостиво позволяя одно и воспрещая другое. Он распоряжался в ее жизни всем до мелочей, начиная от круга ее повседневных обязанностей до того, сколько и в какие часы ее сестры должны заниматься музыкой, живописью и языками.
Разве во всем этом есть что-то красивое? Без любви даже величественный и прекрасный Хатерлей кажется равнодушной грудой камней.
Габриела наконец отошла от зеркала, и Джулия вздохнула. Служанка советует ей завести любовника. Может, для этого она и надела сегодня платье с таким глубоким вырезом? Чего она хочет – обольстить Эдварда? Лучше, пожалуй, оставить все эти вопросы без ответа.
Как бы то ни было, сегодня она не наденет черного платья. Сэр Перран наверняка впадет в ярость от такого непослушания и заставит ее потом ходить в трауре еще полгода, и ей придется беспрекословно ему подчиниться. Но сегодня, невзирая ни на какие его требования, она выйдет к гостям в платье из синего шелка и абрикосового атласа. Она будет танцевать, и почувствует себя счастливой, и попросит Эдварда простить ее.
Появление Джулии в дверях Красной гостиной, где уже собрались к ужину ее муж и сестры, произвело на всех ошеломляющее впечатление. Сестры невольно затаили дыхание: они слишком хорошо знали, в какой строгости сэр Перран держит свою жену. Теперь все они следили за ним широко раскрытыми глазами.
Странно, но Джулия совсем не ощущала страха. В конце концов, что он мог с нею сделать? Ударить? Вряд ли. Все же поднять руку на женщину он скорее всего не способен. Но и пригрози он ей даже физической расправой, сегодня это не имело никакого значения. Главное – чтобы на ней было платье, выбранное ею самой, и чтобы она могла танцевать с Эдвардом.
Когда Джулия остановилась перед супругом, он довольно долго разглядывал ее молча, сощурив глаза и сжав губы. Его кресло, обтянутое шелком в золотую и белую полоску, было развернуто к камину, трость прислонена к подлокотнику.
В камине жарко полыхало огромное полено, а каминная доска по случаю Рождества была украшена ветками тиса, остролиста и увита плющом, который спускался с обеих сторон до самого пола. На фоне темной зелени весело горели рождественские свечи. Праздничное убранство хорошо протопленной гостиной особенно не вязалось с молчанием, тяжело повисшим над головами.
– Итак, вы посмели ослушаться меня, – промолвил наконец сэр Перран.
Но Джулия не дрогнула и не отвела взгляда. В эту минуту, сама того не желая, она презирала его. До сих пор она никогда и ни к кому не питала презрения, тем более ненависти. Но сейчас, забыв о великолепном убранстве Хатерлея, в котором трудились теперь десятки слуг, и об обилии изысканных блюд на столе, она ненавидела сэра Перрана, потому что он подавлял ее и сестер своей холодной суровостью.
– Да, – медленно проговорила она, по-прежнему твердо глядя ему в глаза. – Я посмела вас ослушаться, потому что мне опротивело ходить в черном. Завтра, из уважения к вам, я снова оденусь в траур; но сегодня делайте что угодно, хоть велите всем своим друзьям и знакомым разворачиваться и ехать обратно, но платья, в котором вы желаете меня видеть, я не надену.
После этих слов Джулии в гостиной стало ужасно тихо, будто сестры совсем перестали дышать.
– Что ж, – еще больше сощурив серые глаза, сказал сэр Перран. – Возможно, я последую вашему совету.
Аннабелла тихонько ахнула. Джулия знала, с каким нетерпением ее младшая сестра ждала этого бала. Сэр Перран настаивал на строжайшем соблюдении траура, и сестры вот уже целых шесть месяцев были лишены привычного батского общества. Сегодня им впервые предоставлялась возможность прервать затворничество.
Но даже ради блага всеобщей любимицы Аннабеллы Джулия не могла сейчас пойти на попятный. Поэтому она еще выше подняла голову и сказала, обращаясь к мужу:
– Делайте, как вам заблагорассудится, но переодеваться в черное я не намерена.
Седые брови сэра Перрана удивленно поползли вверх, в глазах появилось знакомое задумчивое выражение: казалось, он производил в уме какие-то подсчеты. Узнав его лучше за последние несколько месяцев, Джулия пришла к заключению, что, прежде чем предпринять любой сколько-нибудь важный шаг, ее супруг как бы взвешивает все его возможные последствия на неких точнейших внутренних весах. Вот и теперь он глядел на нее, задумчиво щурясь, словно переставляя маленькие освинцованные гирьки с одной чаши на другую. Она почти наверняка могла сказать, когда он только начинал рассматривать следующее возможное наказание за ее проступок и когда отвергал его как неудовлетворительное. В тот момент, когда он перевел взгляд с ее лица на костяной набалдашник своей трости, она уже точно знала, что ему удалось уравновесить чаши весов.
– Ну что ж, в таком случае вам придется обойтись без лондонского сезона, на который вы так рассчитывали.
Аннабелла снова ахнула, а Элизабет пробормотала:
– О Боже!..
Возможность выехать в столицу на светский сезон, который тянулся, как правило, от начала марта до конца июня, имела решающее значение для судеб всех молодых английских аристократок. В продолжение этого времени им приходилось объезжать бесконечную череду балов, торжеств, концертов и вечеров, задуманных единственно для того, чтобы стрелы купидона могли достичь своей цели. Неизменным итогом сезона были многочисленные объявления о помолвках.
– Вы хотите сказать, – воскликнула Джулия, – что намерены пренебречь одним из важнейших условий нашего брачного контракта? Вы хотите лишить моих сестер возможности устроить будущее – из-за того только, что я отказываюсь надеть это платье?
Взглянув на нее внизу вверх, он насмешливо улыбнулся.
– Вот именно! Однако решение все еще остается за вами. Если вы надумаете переодеться, я обещаю великодушно забыть о вашем неприличном поведении и этой же весной вывезти вас вместе с сестрами в Лондон.
Хотя Джулия уже все решила, все же ей хотелось услышать мнение сестер. Обернувшись к Элизабет, сидевшей в кресле напротив сэра Перрана, она отметила про себя, что насыщенный розовый цвет ее шелкового платья с отделкой из легкого тюля очень идет к ее черным волосам и голубым глазам. Когда взгляды их встретились, лицо Элизабет осветилось лукавой улыбкой, и она сказала:
– По-моему, ты сегодня хороша как никогда. Я всегда считала, что синее тебе к лицу. А черное… Нет, это не твой цвет!
На сердце у Джулии неожиданно потеплело.
– Благодарю тебя, – пробормотала она и перевела взгляд на Каролину.
Средняя из трех незамужних сестер сидела на диване красного камчатного шелка, задумчиво подперев кулачком щеку. На ней было белое шелковое платье, расшитое мелким жемчугом по лифу и подолу. На коленях лежал раскрытый роман.
– В сочетании с абрикосовым синий цвет просто бесподобен, – сказала Каролина, с нежностью глядя на сестру. – Думаю, оттенки подобраны на редкость удачно. – Она улыбнулась и как ни в чем не бывало продолжила чтение.
Джулия внутренне возликовала: ведь одно дело противостоять воле супруга в одиночку, и совсем другое – ощутить поддержку сестер.
Однако стоило ей взглянуть на Аннабеллу, как ликование в ее сердце сменилось тревогой. Младшая мисс Вердель, видимо, с трудом владела собой. Она поднялась со своего места и теперь стояла перед сэром Перраном, гневно сверкая глазами. Сегодня она была в темно-зеленом шелковом платье, сочный цвет которого смягчала дымка полупрозрачного тюля. Джулия открыла рот, чтобы помешать Аннабелле высказать все, что у нее накипело на душе, но опоздала.
– Вы злой и гадкий! – выпалила Аннабелла. – Раньше я считала вас благороднейшим из людей, но теперь вижу, что это совсем не так!.. И не только потому, что вы передумали везти нас в Лондон. Если хотите знать, все ваше поведение с того момента, как моя сестра согласилась выйти за вас замуж, было сплошной низостью!
– Аннабелла! – крикнула Джулия, ошеломленная выходкой сестры.
Но Аннабелла, не обращая на нее внимания, быстро подошла к сэру Перрану. Ее зеленые глаза горели.
– Да, низостью!.. Я только не могу понять одного: что она вам такого сделала, что вы с нею так жестоки?
Сэр Перран приподнял брови.
– И в чем же, позвольте спросить, заключается эта моя «жестокость»? – язвительно осведомился он. – В том, что я уплатил долги вашего отца? Что взял вас всех под свое покровительство? Что плачу за ваши бальные платья, за содержание дома и за кухню – может быть, лучшую во всей Англии? – Он сокрушенно покачал головой. – Бедная девочка! Как она убивается из-за несчастной сестры, у которой муж – злодей!
На это Аннабелла только еще выше вздернула подбородок.
– Ваши щедрые благодеяния висят над нами, как… как гильотина! А каждый кусок с вашего стола встает поперек горла… Так что плевала я на ваш рождественский бал! – И, присев перед ним с нарочитой учтивостью, она презрительно взмахнула зеленым шелковым подолом и выбежала из комнаты.
Глядя ей вслед, Джулия думала о том, что в этих нескольких фразах Аннабелла очень точно описала жизнь в Хатерлее и ее несчастливое замужество. Сдавленный смех супруга отвлек ее от горестных мыслей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55