https://wodolei.ru/catalog/dushevie_paneli/s-dushem-i-smesitelem/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Она чувствовала его прикосновение, его ласки. Легкий, но настойчивый поцелуй заставлял ее хранить молчание. Она ощутила напор его тела, нечто, пронзающее ее…
Металл, чуть не плача, подумала она, настоящий металл: разгоряченный, сильный, живой, полный жизни и требовательный. На мгновение страх заслонил все остальные чувства: он мог убить ее, ранить, разорвать силой своего копья…
Внезапно откуда-то всплыла еще одна мысль: узнает ли он, что она не была любовницей Генриха, или его удастся обмануть? Можно ли обмануть мужчину…
Огонь! Он вонзился прямо в нее, вспыхнув ослепительным белым светом, заставляя ее тело содрогаться вновь и вновь. Жжение и острая боль были так сильны, что Элиза наконец прервала его страстный поцелуй, невольно прижавшись головой к его плечу и до крови закусив нижнюю губу, чтобы не разрыдаться. Казалось, в нее ворвался ветер, разрывая на части, сначала невероятно сильный, как в бурю, а затем медленно стихающий, удаляющийся, посвистывающий вдалеке. Элиза отчаянно сдерживала слезы.
Стед… Как она презирала его, а теперь он… стал ее частью, оказался внутри ее. Она была близка с ним так, как только возможно. С каждым мощным ударом он заполнял ее все сильнее, завладевая ею так всецело, что это должно было навечно оставить на ней клеймо. И Элиза уже знала, что никогда не забудет ни Стеда, ни эти минуты бури, не забудет всю жизнь…
Боль утихла, но огонь жег ее по-прежнему. Она еще не оправилась от потрясения, и хотя ее сердце и рассудок еще не смирились со случившимся, тело невольно подчинилось чужому приказу. Она прижалась к Стеду, запустила ногти в его тело и задвигалась в ритме его движений, принимая его. Она не хотела умирать или быть разорванной. К тому же…
Во всем этом она почувствовала некое обещание: в пляске пламени, в реве ветра… ей стоило всего лишь прислушаться. Постепенно его прикосновения наполняли ее теплом, обещая яркий свет и наслаждение, головокружительный полет вместе с ветром. Если только она желает…
Нет! С ней был не Перси, а Стед, и он вел себя как исчадие ада. Он отнял у нее все, сдавил ее, сковал ее волю навсегда, схватил, впился. Наконец с хриплым и диким стоном он рухнул на нее, наполняя собой…
Ветер утих, огонь померк.
Элиза вновь прикусила губу и напряглась, чтобы отстраниться. Брайан не удерживал ее.
В ней закипали и ярость, и горечь. Ей хотелось оказаться как можно дальше от этого человека, чье мощное и влажное тело было так близко. Ей хотелось кричать, плакать, призывать Бога на помощь, но горше всего было то, что всего этого она не могла себе позволить, ибо до сих пор оставалась пленницей. Следовало молчать и довершить роль, и он, может быть, отпустит ее или позволит бежать…
Брайан зашевелился и приподнялся на локте, положив голову на руку и взглянув на нее. Все надежды Элизы развеялись при первом же его слове:
— Значит, ты любовница Генриха?
Она сжалась.
— Любовница Генриха и герцогиня Монтуанская? — Он рассмеялся. — Да, миледи, в таком случае я король ночного ветра! За кого ты меня приняла, герцогиня? За неопытного мальчишку?
Его голос был негромким и вполне любезным, таким, что скрытая в нем насмешка привела Элизу в ярость. Она обернулась и выпалила:
— За мальчишку? О нет, сэр Стед! Я приняла тебя за надменного ублюдка и бессовестного лжеца! Твой язык лжет, не зная стыда! Гриф, змея, самое гнусное из чудовищ…
— Кстати, о языках, — небрежно перебил ее рыцарь, и Элиза увидела, как угрожающе прищурились его чистые темные глаза, — твой язык — настоящий твой враг. В чем же солгал я?
— Он еще спрашивает! — выкрикнула Элиза, пытаясь вытащить волосы из-под его тела и глядя в лицо Стеду разъяренными глазами. — Насилие!.. Ты же сказал, что никогда не думал о нем! Никогда не принуждал…
Он протянул свободную руку и взял ее за подбородок, угрожая сломать хрупкую кость.
— Герцогиня, ты сама просила меня и, напомню, просила, стоя на коленях. Я не мог устоять.
— Устоять! — Слезы наконец навернулись на ее глаза, но ярость подавила их. — Как можно устоять против тебя! Ты набросился на меня, как взбешенный жеребец, схватил и…
— Предупреждаю, придержи язык, герцогиня! — произнес он. Глаза Стеда вновь потемнели, лицо стало мрачным. — Никто на тебя не бросался и никто не мучил. Если бы ты не солгала мне, я мог бы облегчить боль, однако в таком случае этого и не пришлось бы делать. Мне жаль, но я слышал, такая боль вполне естественна.
— Ты слышал? О, Боже! Клянусь, Стед, придет тот день, когда я прикажу разрезать тебя на куски и скормить волкам…
Он слушал ее угрозы, постепенно стискивая зубы. Фурия, которая сейчас осыпала его проклятиями, ничем не напоминала соблазнительницу, стоящую перед ним на коленях. Она уже солгала ему однажды, однако он забыл об этой вине и теперь досадовал на то, что поддался ее словам. Он понял все слишком поздно, чтобы отстраниться и оставить ее нетронутой, но в конце концов именно этого она и добивалась. Она не кричала, не плакала, и это каким-то образом усиливало его чувство вины, вероятно, потому, что он должен был восхищаться ее смелостью и не мог пожалеть об обладании ею. Сама не подозревая об этом, она оказалась удивительно чувственным созданием. Она вызвала в нем вихрь чувств, принесла удовлетворение, помогла сбросить напряжение, приняла его семя.
И сразу же после этого превратилась в гарпию. Как раз тогда, когда физическое удовлетворение в сочетании с длительной бессонницей вконец утомили его.
— Прекрати! — приказал он. — Во всем виновата твоя ложь, воровка!
Она замолчала, глубоко вздохнула, а ее щеки под блестящими от ярости глазами побелели.
— Я… я не воровка…
Эти слова, произнесенные почти что шепотом, вызвали у него жалость. Что бы он ни говорил, он остро ощущал ее отчаяние и, хотя уже ничего не мог изменить, сочувствовал ей. Она была прекрасна. Особенно сейчас, когда пыталась закрыться от него волнами волос, она казалась жалким остатком былой гордости и чистоты.
— Не бойся, герцогиня, я не намерен ломать твою красивую шейку, пока. Твои нежные слова слишком сильно очаровали меня. Я позабочусь о тебе так, как сделал бы это твой «любовник».
— Что? — недоуменно переспросила Элиза, а затем все поняла. — Да я скорее лишусь головы, чем вновь допущу такую…
— Чудовищную мерзость? — с учтивой иронией подсказал он.
— Самое подходящее название! — гневно подтвердила Элиза.
Его короткий смешок мало чем смягчил ее гнев.
— Первая жалоба, какую я когда-либо слышал, — сообщил он, беспечно усмехаясь. — Но сомневаюсь, что ты найдешь причины жаловаться в следующий раз. Поскольку прежде я ничего не знал, думаю, будет поистине блаженством оказаться с тобой в постели, когда ты станешь сгорать от страсти. Сомневаюсь также, миледи воровка, что тебе понадобится много времени, чтобы достичь высот страсти и желания. Ты создана для наслаждения мужчины — ты испытала удовольствие даже в первый раз.
На мгновение Элиза уставилась на него, как на безумца, а затем услышала скрежет своих ногтей по одеялу.
— Клянусь тебе, Стед, и призываю Бога в свидетели, что я…
— Знаю, знаю, — перебил он с разочарованием и нетерпением в голосе, — ты живьем спустишь с меня кожу, скормишь волкам и так далее. А теперь, герцогиня, я предлагаю тебе закрыть рот, иначе ты рискуешь заполучить в него кляп. Я хочу спать.
Секунду она молчала, вновь окидывая его таким взглядом, каким глядела бы на помешанного.
— То есть как?
— В чем дело?
— Ты собираешься спать? Ты оскорбил меня, изнасиловал, погубил — и ты хочешь спать?
— Вот именно.
— Сукин…
Он рванулся вперед, как молния, зажимая ей рот ладонью и опасно склоняясь ближе.
— Предупреждаю тебя в последний раз, герцогиня, не испытывай мое терпение! Еще одно слово, вопль, оскорбление, шепот, и обрывки твоей рубашки быстро станут кляпом и веревками. Или же…
Элиза подметила, что, когда он забывает о насмешках, улыбка совершенно преображает его. Стед был действительно красив, видимо, от рождения; годы придали его лицу силу и грубость. Однако улыбка Молодила его, и Элиза с горечью поняла, что слишком много женщин находят его соблазнительным. Она уже ощутила, что его тело не могло быть более стройным и мускулистым, его рост и темные глаза наверняка вызывали у противников трепет страха во время боя и трепет желания у покоренных им женщин…
— Или… — он улыбнулся шире, и Элиза почувствовала, что ее сердце странно дрогнуло, — если ты намерена лишить меня сна, я не желаю зря терять время.
Элиза вдруг почувствовала, как ее груди напряглись, ею овладело желание прижаться к его груди, и оба невольно потянулись друг к другу. Даже через ткань, покрывающую выпуклые мускулы груди Стеда, она чувствовала его плоть. Ее щеки зарделись от ужаса, когда он поднял руку, провел по ее груди, нежно задев предательски затвердевшие соски. Его ладонь, мозолистая и грубая, двигалась с раздражающей нежностью, и, погружаясь в море беспомощной ярости и унижения, Элиза поняла, что это прикосновение возбуждает ее. Внезапно собственное тело показалось ей пустым, огонь вновь пробежал волнами…
Стед коротко рассмеялся и отстранился.
— Ложись спать, герцогиня, прежде чем я получу шанс услышать еще одно обвинение в грубости.
Это было уже слишком. Даже зная, что она пропала, Элиза была готова к бою. Она обернулась, резко ударив ладонью его по щеке. Он оборвал смех, схватил ее за руку и одним движением повалил на спину.
— Я постараюсь понять тебя, герцогиня, но сейчас для тебя слишком поздно защищать свое достоинство, прикрывать наготу и оберегать от прикосновений то, чем я уже обладал. Спи, оставь меня с миром. Обещаю, я стану заботиться о тебе так, как любой король, и защищу тебя от топора и меча.
— Да я скорее умру… — прошептала Элиза, чувствуя, что слабеет.
— Нет, обещаю тебе, этого не будет. Скоро ты узнаешь, что твоя жизнь гораздо дороже любой связи между мужчиной и женщиной. Спи, плутовка, а утром все уладится. Не пытайся сбежать, я просыпаюсь мгновенно.
Он вновь улегся рядом, обхватил ее рукой за талию и крепко прижал к себе. Элиза слышала только тихое потрескивание огня в очаге и шелест листьев на ветру.
— Клянусь тебе, Стед, я никогда не буду твоей любовницей! Даже под страхом смерти! Вскоре я стану женой другого человека, и ты ответишь за эту мерзость…
— Замолчи, герцогиня…
Его голос был глухим и угрожающим. Элиза закрыла глаза и крепко сжала зубы. Хватит беспомощных угроз, напомнила она себе. Надо только ждать… ждать…
Проходили секунды и минуты, а она мучилась от отчаяния. Затем она услышала глубокое, ровное дыхание и повернулась, чтобы взглянуть в лицо Стеда.
Он лежал с закрытыми глазами, его лицо расслабилось. Элиза прикусила губу, заставляя себя лежать не шевелясь. Время еще не пришло, надо было ждать…
Она не сомневалась, что Брайан действительно просыпается мгновенно. Но он очень устал и сразу же заснул… Если дать ему время глубже погрузиться в сон…
Она вновь прикрыла глаза, молясь, чтобы время шло побыстрее. Ей было ненавистно прикосновение этого человека, его руки, так беспечно обхватившие ее за талию, касающиеся груди… Ей было отвратительно лежать рядом с ним, ощущать себя обнаженной и беспомощной; она ненавидела Стеда за все, что он сделал.
Какое отвращение вызывала у Элизы мысль, что он побывал внутри нее: ей казалось, что от этого на ней осталось несмываемое пятно, снаружи и внутри. Она ненавидела его силу, власть, мужественность, так ошеломившую ее.
Ненавистно было даже то, что за одну ночь она полностью изменилась.
Она была глупа. Прежде жизнь защищала ее, Генрих помогал почувствовать себя всесильной.
Сегодня она узнала, что может быть беззащитной, что все ее уловки — детское оружие в настоящем бою.
Она ждала, что этот человек станет вести себя так, как и подобает мужчине… и не ошиблась. Но прежде она не представляла, что существуют мужчины, которых нельзя дразнить или обманывать.
Полученный урок был суровым. Суровым и горьким. Семя мщения прорастало в ней. Встретившись со Стедом вновь, она не станет сомневаться, что это за человек. И больше никогда не будет недооценивать его.
Элиза осторожно выскользнула из его рук и вновь подождала, а затем медленно поднялась с постели.
Он спал.
Если бы не бурная ненависть, она бы испытала сочувствие при виде его утомленного лица, только сейчас начинающего расслабляться. Ее могло бы восхитить тело этого воина, если бы воспоминания о недавней беде не были так живы.
Она наткнулась на остатки разодранной рубашки и туники и с трудом подавила желание закричать. Это были улики ночи, такие же, как и мужской запах, которым пропиталось ее тело, как засохшая влага на ее бедрах, как воспоминания о жжении тела, которое словно раздирали на части…
Ей не следовало кричать. Ненависть и ярость дождутся другого времени и другого места. А пока она должна найти убежище, чтобы побороть свою ярость и зализать раны.
Ее одежда была почти бесполезна, но Элиза набросила ее. По крайней мере, плащ остался целым и уже почти высох. Закутавшись в плащ, она заметила чулки и сапоги Стеда и его плащ. Повинуясь внезапному порыву, она взяла вещи, тревожно поглядывая на спящего.
Меч лежал на столе, Элиза с вожделением взглянула на него. Как приятно было воображать, что этот меч вонзается ему в глотку!
Она не коснулась меча: опыт подсказал ей, что от оружия следует держаться как можно дальше.
Как жаль, что Стед не успел стащить свою тунику и рубашку! Элиза с радостью оставила бы его здесь раздетым и беспомощным — таким, какой была она сама. Но… по крайней мере, ему придется возвращаться в замок босиком и пешком.
Она вновь окинула его взглядом, ощущая, что начинает дрожать от очередного прилива ярости. Да, он даже не удосужился снять тунику, в то время как она сама была полностью раздета. Стед слишком спешил.
Он заботился только о своем удовольствии и, достигнув его, вновь напустил на себя отвратительное высокомерие и заявил, что Элиза не сопротивлялась.
Она вновь жадно взглянула на меч, но рассудок убедил ее, что лучше оставить Стеда живым, чем рисковать его пробуждением, если она действительно хочет бежать и добиться своего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64


А-П

П-Я