— Эге! Да ты никак ревнуешь? Люблю, когда ты так вот сердишься.
— Была бы охота ревновать! Не обольщайся.
— Ах, ты так? В таком случае, я еще успею догнать милейшего Джеймса. — В глазах девушки прыгали чертики.
Адам небрежно швырнул на пол все вещи, шагнул к Флоре и порывисто обнял ее. Не век же им топтаться в прихожей!
Держа Флору в своих объятиях, он по инерции бросил:
— Если хочешь, беги за ним.
— А если не хочу? Что мне будет, если я останусь здесь? Стоило ли мне претерпевать такие трудности, чтобы пробраться к тебе?
— Будет хорошо — гарантирую.
— Не слишком ли вы самоуверенны, милорд?
— С тех пор, как я уехал с ранчо, я только о тебе и думал… А сейчас я ждал тебя, — тут он метнул взгляд на часы, — я ждал тебя, ерзая в кресле, час и семнадцать минут.
— Ты провел время так бездарно? Только ерзал в кресле — и ничего больше? — рассмеялась девушка.
— Нет, я ерзал со смыслом, — сказал Адам с понимающей улыбкой. Для обоих этот полунелепый обмен репликами был полон чувственных обертонов.
— Ты бывал так великолепен в своих жарких импровизациях, — шепнула Флора, горячо дыша ему в подбородок. — Я вся дрожу при мысли, как хорош ты будешь во время тщательно спланированной встречи.
— Тщательности тут не ахти сколько! — воскликнул Адам, наклоняясь и с ласковой шутливостью целуя ей кончик носа. — Это, считай, опять встреча на ходу — каких-то жалких сорок восемь часов!
— Целых сорок восемь часов! — упоенным шепотом возразила девушка. — Благословение Божье! Ты разве забыл, что прежде нам не доводилось проводить вместе больше одной ночи подряд — да и то все эти ночи были обрезаны по краям. Господи, какое счастье, что я проиграла свою дополнительную ставку!
— Для меня это тоже великое счастье, — сказал Адам, обжигая ее страстным взглядом. — А теперь — к черту твою одежду. Она не надобна для той верховой езды, которой ты здесь займешься.
Он подхватил девушку на руки и понес в спальню. Там усадил возлюбленную на край постели и принялся дрожащими руками расстегивать пуговки ее блузки, заправленной в амазонку. На третьей пуговице внезапно брызнула в глаза голая плоть — под шелком ничего не было.
— И Джеймс видел тебя в таком виде! — укорил Адам. — На тебе же нет ни корсета, ни нижней сорочки!
— Не будь ханжой, — поспешно сказала Флора, видя что он готов вот-вот нахмуриться. — Извини меня, но я так спешила! После бала я Бог весть сколько времени снимала свои вечерние доспехи: нижние юбки, шнуровка и все прочее — рехнуться можно! Ты же сам понимаешь, без служанки это целое приключение! Поэтому у меня не хватило сил возиться с одеванием: я набросила на себя только самое необходимое…
— Он небось видел торчащие соски под тонкой тканью блузки!
Адам натянул шелк — и действительно набухшие соски выдавались вперед самым неприличным образом.
— Я не хотела дразнить его или нарушать приличия, — вздохнула Флора. Ей было так приятно это его баловство с шелком. От сосков по всему телу расходились сладостные мурашки. — К тому же ночь, света мало, никто и не заметил мою маленькую шалость…
— Возможно, возможно, — тихо бормотал Адам, продолжая расстегивать блузку. — А теперь оставайся здесь. — Он слегка надавил руками на ее голые плечи, как бы подчеркивая свой приказ. — А когда я сяду вот там, — сказал он, кивая головой в сторону окна, — иди ко мне.
Молодой человек снял руки с ее плеч, пересек комнату и опустился в кресло у окна, критически щурясь на ее фигуру.
С расстегнутой на груди блузкой Флора продолжала сидеть на краю кровати — ноги не касаются пола, руки разбросаны у бедер, а в голове сущий сумбур: она не знала, как реагировать на команды Адама. Охваченная вожделением, девушка всегда терялась, когда он становился властным: начинало тянуть в разные стороны — плоть звала к утехам, а разум закипал от сознания, что ее используют как вещь. Щеки у нее горели, во рту пересохло, во всем теле была истома давно лелеемого желания.
Даже в простенькой блузке и заурядной амазонке Флора излучала такую животную страсть, что Адам закипел ревностью — темной, беспредметной. Ее неподвижность была полна внутреннего движения, и ему чудилось, что сейчас блузка сама по себе сползет с плеч, гонимая прочь одной лишь силой хозяйкиной похоти.
Еще несколько минут назад, до ее долгожданного прихода, он готовился немедленно опрокинуть Флору и овладеть ею чуть ли не в прихожей. Теперь же он сидел и внутренне кипел от злобы по поводу ее чрезмерной, бьющей через край чувственности. Эти пламенеющие щеки, этот порочный взгляд, эта лестная для него и все же такая мерзостная готовность расстелиться под ним с раскинутыми ногами — наглая, красивая, волшебно-манящая тварь! Черт возьми, ведь, в конце концов, неприлично — возбуждаться так вот легко! А может быть, он вправе обвинять ее в том, что у него возникает какое-то торможение по отношению к ней и он становится пленником сомнений и подозрений? Нет ли в ней некоего отталкивающего избытка женственности и чувственности? Должен ли он подавлять свои животные импульсы и отчаянное желание смять ее, покорить… и в конечном счете обуздать? Плыть по течению ее страсти для него было нестерпимо, почти унизительно. Она руководит их отношениями и направляет их по своему усмотрению — это касается даже хода интимных встреч. Тогда как главный — он, и это ей должно плыть по течению его страсти! Тонкость не такая уж глупая, если вдуматься хорошенько.
Эти полубессознательные, почти не расчлененные на слова размышления в действительности заняли секунду-другую, но после месяца разлуки, при распахнутой блузке, рдеющих в свете лампы щеках две секунды — суть половина вечности.
Наконец Адам произнес с хрипотцой:
— Сюда.
Однако мощь внутреннего протеста была такова что это «сюда» прозвучало словно «к ноге!» или «пиль!».
Флора так и подхватилась с постели навстречу этой грубой команде. К ноге так к ноге! Она уже не могла прислушиваться к интонации. Она не виделась с возлюбленным больше месяца, она его хотела каждой клеточкой своего тела — и он был великолепен, истинный самец, уверенный в себе и потому подзывающий ее одним коротким словом.
И все было бы хорошо, не будь эта комната так велика — и охота же им затевать такие хоромы в Богом забытой Хелене, от которой до Вашингтона, кажется, за три года не доскакать! Флора все шла и шла к Адаму, а комната все не кончалась и не кончалась… Бальный зал в Тюильри можно было бы вдвое скорее перейти! А он все смотрит, и так угрюмо, так испытующе, так безлюбовно… И груди — ее прекрасные легкие и красиво поднятые груди — вдруг превратились в две неподъемные дыни, которые нарочито, отвратительно бухали под блузкой при каждом шаге. Собственное тело вдруг стало противно Флоре.
— Ну видно же, видно, что под блузкой у тебя голые сиськи! — мрачно сказал Адам.
— Я это не нарочно… — пролепетала Флора. Она остановилась в паре шагов перед ним и, как нашкодившая девочка, пыталась оценить глубину неудовольствия «папочки».
Похоже, Адама заклинило на Джеймсе, потому что в следующий момент он с маниакальным упрямством вернулся к этой теме:
— Джеймс, наверное, просто млел, на тебя глядя.
— Он… он не подал виду…
Она пыталась говорить нормальным голосом и вернуть Адама к реальности. Нельзя же так замыкаться на пустяке!..
Адам, казалось, не слушал ее слов. ОН медленно, не глядя на нее, снял сюртук, предварительно вынув из него четыре карты, сунутые в карман по завершении последней партии в покер. Откинув сюртук на ближайший стол, Адам откинулся в кресле и, далеко выставив правую руку с четырьмя картами, потряс ею перед Флорой, которая стояла перед ним, растерянно переминаясь с ноги на ногу.
— Ну-с, скажи-ка мне, случалось тебе раньше ставить себя на кон за карточным столом? А впрочем, зная тебя, даже глупо задавать подобный вопрос.
— Всегда удивлялась тому, что ты такой оголтелый собственник! — дрогнув ноздрями, сказала Флора. Чем больше в ней гасло желание, тем сильнее разгорался гнев.
Было бы много чести ответить ему простым и честным «нет». «Нет, мне не случалось ставить себя на кон за карточным столом». Коротко и ясно.
Но ее прошлое — это ее прошлое. Она не намерена отчитываться перед ним за каждый прошлый день и за каждый прошлый роман.
Адам в сердцах швырнул карты на стол и тяжело вздохнул.
— Что ж, мы оба это затеяли, и рыло в пушку у обоих… Извини, что я вдруг закатил сцену… — Он раздраженно передернул плечами. — Ума не приложу, отчего я реагирую на тебя с каким-то варварским ожесточением…
Тут он внезапно сверкнул белозубой улыбкой, обворожительной и зовущей. Как будто маска угрюмости слетела с его лица, и перед ней опять возник страстный, трепещущий любовник. Голова кругом шла от этих мгновенных метаморфоз!
— Ну а коль скоро ты здесь… Потешь меня — разденься передо мной.
Он удобно развалился в кресле — так, что почти лежал в нем, и смотрел на Флору чуть исподлобья. Даже сейчас, когда Адам был хмур, его темные глаза влажно блестели в слабом свете лампы и были непередаваемо прекрасны.
Она вздохнула про себя, тряхнула головой и томно улыбнулась. Ссориться не хотелось.
— Только обещай, что не будешь злиться!
— Договорились, — сказал он и снова одарил ее восхитительной, слепящей улыбкой. — Так лучше?
— В тысячу раз лучше! — отозвалась Флора весело и тоже улыбнулась, светозарно и вместе с тем вызывающе игриво. — А теперь, господин граф, все внимание на меня. Оп-ля!
Залихватским движением она сбросила одну туфлю, другую и затем принялась расстегивать остальные пуговицы блузки.
Адам рассмеялся.
— Не родился еще дурак, который отвел бы от тебя глаза в такой момент!
— Считать это комплиментом?
— А это и есть комплимент! Разве я не говорил тебе, что нахожу совершенно неотразимыми женщин с золотисто-каштановыми волосами и наклонностью изучать абсарокскую культуру?
— Это удачное совпадение, — посмеиваясь, заявила она, — потому как мне, ты нравишься как никто.
Тут девушка осеклась. До сих пор она никогда так внятно не формулировала вслух свое чувство к нему. Глупо давать ему в руки такой козырь. Он ощутит себя хозяином положения. Но Адам, как выяснилось, воспринял ее слова иначе. Он им не обрадовался, он за них не уцепился. Они его нахмурили.
Заметив это. Флора поспешно навесила на лицо кокетливую улыбочку и, наморщив носик, сказала:
— Кто-то обещал не злиться!
Он шевельнулся в кресле и закинул ногу на ногу, Теперь его поза была совсем расслабленной и небрежной до неприличия.
— Ты права, права. Я должен быть на высоте.
— А сможешь?
Адам хмыкнул, отметив про себя случайную двусмысленность ее вопроса. И ответил не без намека:
— Постараюсь, лапочка. А по истечении сорока восьми часов ты оценишь мою работу по десятибалльной шкале.
Теперь и она уловила двусмысленность и подхватила:
— Сколько помнится, ты всегда работал на «отлично». И я всегда принимала твою работу на «ура».
При этом она расстегнула последнюю пуговицу и выдернула блузку из-под пояса. Еще мгновение — и груда шелка отлетела в сторону. Флора осталась голой по пояс.
— Тебе нравится то, что ты видишь?
Что он видел, ему нравилось, и нравилось безусловно.
И поэтому она снова ощутила свою грудь как сад блаженства, как безотказное оружие, как длани богини Любви. «Два сосца твоих, как два козленка».
Но темные мысли продолжали ходить в голове Адама. Пожирая эту дивную грудь глазами, он возлежал в кресле и словно чугунные шары ворочал в мозгу: она голая для меня, и эти чудные, чудные груди — мои, но мои они только сегодня и завтра, две ночи и два дня. А потом — чьи они будут?
Он сцепил пальцы, затем разъял ладони и в молчании потрещал костяшками. В ночной тишине эти звуки были неожиданно звучны.
— Потрогай свои соски, — велел Адам. Невзирая на сладострастную улыбку, это было все то же знакомое «пиль!».
И снова она проигнорировала тон, а отозвалась на смысл — всем телом отозвалась, и прежде всего низом живота. Собственное прикосновение к своим соскам Флора ощутила как его прикосновение, и все в ней запело, задрожало, затрепетало, заходило ходуном. Она ощутила потребность сжать соски — сдавить их с мужской неловкостью. И это было так хорошо, что она закрыла глаза, и горячие волны побежали от груди в пах.
— Открой глаза и посмотри на меня, — приказал Адам. — Ну же!
Ей потребовалось несколько секунд, чтобы вынырнуть из моря наслаждения, вернуться к действительности и открыть глаза.
Она натолкнулась на внимательные спокойные глаза.
— Добро пожаловать обратно. Если ты еще помнишь, я твой любовник на ближайшие сорок восемь часов. Я тебя выиграл в покер. И желаю, чтобы ты была здесь и развлекала меня по высшему классу. Итак, три и мни свои сосцы — пусть они набухнут как виноградины, пусть они вытянутся и станут твердыми-претвердыми. А я буду смотреть. — Вдруг его голос сделал новый кульбит и стал бархатистым голосом страстно влюбленного. — Ты ведь не против?
Адам знал, что она не в силах сказать «нет». Он видел, что ее соски уже как виноградины, уже вытянуты и тверды будто сталь. На этой груди двумя вишнево-коричневыми иероглифами было начертано: я хочу тебя, я твоя раба.
— Отвечай же мне, — вкрадчивым тоном приказал он.
— Я не против, — вымолвила Флора. Адам плыл перед ее глазами, приходилось делать усилие, чтобы держать в фокусе его лицо. — Говори мне, чего ты хочешь.
— Сдави их что есть силы, — ласково произнес он. — Чтобы пробило до самой дыры между ног.
Последние слова больно хлестнули девушку и широко распахнули ее глаза.
Теперь Флора четко видела его лицо. И на этом лице играла непонятная улыбка.
— Сдави свои соски так, чтоб я увидел, как у тебя все сжалось под лобком.
— Я не стану, — заявила девушка с дрожью в голосе.
— Станешь, и мы оба знаем, что станешь, — сказал он и сделал театральную паузу, чтобы следующая фраза поглотила все ее внимание. — Ты хочешь меня внутри себя, и это для тебя — единственный способ добиться цели.
Его хамство так возбуждало, что Флора поднесла пальцы к левой груди и легко стиснула сосок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57