Нахмурившись еще глубже, она взяла коробочку с такой опаской, словно там могли быть пауки.
– Боже праведный, это еще что такое? Мне что же, прямо сейчас ее открывать?
– Ну вы же не хотите оскорбить меня в лучших чувствах!
– Гм.
Миссис Уиггз подняла крышку и уставилась на желтый и мягкий, как масло, кашемировый шарф, который он для нее выбрал. Она молчала так долго, что Алекс решил, будто подарок ей не понравился. Он твердо уверился в своем предположении, когда она наконец подняла глаза, вновь наполнившиеся слезами, и сказала:
– Ну все, это конец.
– Вы можете его вернуть. Я купил его в универмаге «Бакли». Я уверен, они…
– Да замолчите же!
Один из многочисленных столиков, загромождавших гостиную, был завален пакетиками в ярких обертках. Подойдя к нему, миссис Уиггз выбрала среди множества других подарков квадратную коробку в красной фольге и сунула ее Алексу прямо в руки.
– Вот. Счастливого Рождества вам тоже.
– Я должен открыть его прямо сейчас?
Миссис Уиггз была скупа на улыбки, и каждую из них следовало ценить на вес золота:
– А может, вы хотите получить хорошего пинка на прощание? – осведомилась она. Алекс открыл свой подарок.
– Ну и ну, – присвистнул он. – Вот что значит «Великие умы мыслят одинаково».
– Вам нравится?
Он вытащил из коробки желтый вязаный шарф и обмотал его вокруг шеи.
– Я в восторге.
– Я его уже почти связала, когда до меня дошло, что в Калифорнии он вам не понадобится. Там слишком жарко.
– Нет, вы ошибаетесь. В Сан-Франциско как раз подходящая погода для ношения шарфов. Нет, ей-богу, – добавил Алекс, перехватив ее скептический взгляд, – там по полгода холода стоят, как у ведьмы под левой сиськой.
– Негодный мальчишка!
Домохозяйка стукнула его кулаком по плечу, сделав вид, что шокирована его словами. Это была их традиционная игра, ритуал, отработанный годами.
– Большое вам спасибо. Я буду вспоминать вас всякий раз, как его надену.
– Так я вам и поверила!
Алекс обхватил обеими руками ее грузное, расплывшееся тело и крепко обнял.
– Никто, кроме вас, никогда не называл меня «негодным мальчишкой», – признался он, вдыхая вечно витавший вокруг нее запах ванили. – Мне это нравится. Звучит очень по-домашнему.
Миссис Уиггз оттолкнула его, нащупывая в кармане фартука носовой платок.
– Ну что ж, поезжайте. Вы же сказали, в шесть тридцать с чем-то, разве не так? Вам лучше поспешить, если вы хотите сесть в поезд с кучей чужих людей накануне Рождества.
Она высморкалась и бросила на него сердитый взгляд:
– Берегите себя.
– Да уж конечно.
Алекс попятился к двери, чувствуя, что сейчас заплачет вместе с ней.
– Я вам напишу.
Миссис Уиггз отмахнулась. Нос у нее стал рубиново-красным.
– Прощайте, миссис Уиггз.
– Ну идите же!
Алекс послал ей прощальную улыбку. Он был уже в прихожей, на полпути к входной двери, когда она снова его окликнула.
– Мэм?
– Смотрите, Александр, постройте там побольше красивых домов, вы меня слышите?
Он в ответ торжественно поклонился, хотя и не удержался от улыбки.
– Да, мэм. Именно этим я и собираюсь заняться вплотную.
Миссис Уиггз снова помахала на прощание и скрылась за своей дверью, как всегда, оставив ее полуоткрытой.
Снаружи, в уже сгущающихся ледяных сумерках опять повалил снег. Алекс прошел по Десятой улице до Шестой авеню в поисках кэба. Он и без того чувствовал себя подавленным, а возбужденная толпа пешеходов в теплых пальто, запрудившая в этот рождественский вечер засыпанные снегом тротуары, заставила его еще больше помрачнеть. Каждый спешил к какой-то радостной, желанной цели, каждому не терпелось добраться до места назначения поскорее.
Алекс проводил взглядом не менее дюжины наемных экипажей: все они были заняты пассажирами. Потуже затянув на шее только что полученный в подарок шарф, он решительным шагом направился в обратную сторону от центра города в надежде найти свободный кэб на Четырнадцатой улице, но прошел мимо, невольно увлекшись мигающими огоньками ярмарочных киосков с сувенирами, растянувшихся на четыре квартала от модного магазина «Мэйси» до универмага «Зигель-Купер».
Даже самые безвкусные и бесполезные на первый взгляд предметы, умело расставленные среди присыпанных снегом еловых веток и освещенные керосиновыми лампами, в этот вечер выглядели привлекательно. Уличные торговцы объявляли скидки, торопясь в последний момент продать бронзовые пресс-папье, миниатюрные изображения статуи Свободы, носовые платки, дешевые браслеты и шоколадные наборы. В морозном воздухе витал запах остролиста и печеных каштанов. Двое членов Армии спасения били в барабан и в тамбурин на углу 20-й улицы, призывая прохожих пожертвовать что-нибудь в пользу неимущих.
– Игрушечный поезд для вашего малыша?
Алекс покачал головой в ответ на вопрос старика, стоявшего за прилавком, обтянутым зеленым сукном, но невольно остановился, чтобы полюбоваться искусно выполненной конструкцией из вагончиков, скользивших по рельсам, проложенным среди зеленых холмов из папье-маше, крошечных металлических деревьев и заборчиков, за которыми виднелись фигурки животных. Старик то и дело стряхивал с игрушки снег метелкой из петушиных перьев.
– Точно не хотите? Обрадовали бы малыша в рождественское утро.
– Нет, спасибо, у меня нет малыша.
– Бьюсь об заклад, что есть! Если не свой, так знакомый, – крикнул продавец ему вслед.
Алекс продолжил путь, но на следующем углу снова остановился, да так внезапно, что шедшая сзади женщина налетела на него всем весом.
– Извините, – пробормотал он, неотрывно глядя на крупные снежинки, кружащиеся серебристым нимбом вокруг уличного фонаря.
Справа от него находился защищенный навесом вход в отель «Каннингем». Внушительный швейцар, напоминавший в своей темно-синей униформе с эполетами адмирала в отставке, окинул его доброжелательным взглядом.
– В вестибюле есть телефон? – спросил Алекс.
– Да, конечно.
Багровая ирландская физиономия привратника расплылась в довольной ухмылке, когда Алекс протянул ему доллар. Он широко распахнул дверь перед щедрым клиентом и крикнул ему вслед: «Веселого вам Рождества!», пока тот спешил по красному ковру к стойке администратора.
Телефон, объяснил ему клерк, находится в другом конце вестибюля, в нише за горшками с папоротниками. Алекс направился туда и увидел, что у столика с аппаратом сидит лысый господин с длинными белыми усами, что-то горячо объясняющий в трубку. Сердце у Алекса упало – он решил, что это надолго. Но говоривший вдруг поднялся на ноги, прокричал невидимому собеседнику:
«Ладно, увидимся у Гофмана через десять минут!» – и отошел от телефона. Проходя мимо Алекса, он на ходу бросил:
– Извините, счастливого Рождества.
Алекс сел и взял все еще теплый наушник.
– Номер, пожалуйста? – спросил любезный голос телефонистки.
– Шесть-один-четыре-один.
– Минуточку, соединяю. Счастливого вам Рождества.
* * *
– Я тебя не понимаю, Сара. Уж в чем, в чем, а в ханжестве тебя никак нельзя заподозрить.
– Ханжество тут совершенно ни при чем.
– Правильно, я о том и говорю. Но тогда в чем же дело? Ты ничего не желаешь объяснить. Если бы я могла понять, я бы тебе посочувствовала.
– Лорина, прошу тебя, давай не будем продолжать этот разговор.
Ей хотелось ответить резче, например: «Я в твоем сочувствии не нуждаюсь» (эти слова так и вертелись у нее на языке!), но она удержалась и вместо этого указала на сервировочный столик:
– Хочешь еще кофе?
– Нет. Ладно, намек понятен, я умолкаю.
– Вот и хорошо.
– И все-таки я считаю, что ты ведешь себя глупо. Если ты его любишь…
Сара встала, пересекла гостиную и демонстративно уселась в самом дальнем кресле. Скорчив гримаску, Лорина запустила пальцы в свои короткие каштановые волосы, ее огромные зеленые глаза виновато блеснули.
– Могу я сказать еще одну вещь?
– По правде говоря, мне…
– Только одну, а потом больше ни слова. Не отвергай такую возможность сгоряча, Сара. Подумай о ней – не сейчас, а когда-нибудь в будущем. Только не надо ждать целую вечность. Подумай о том, что ты так поступаешь только по привычке.
– Что это должно означать? Хотя нет, можешь не отвечать, я даже слушать не хочу. Все, Лорина, ты сказала «одну вещь», а теперь давай переменим тему. Как тебе нравится твоя новая квартира?
Бросив на подругу проницательный взгляд, Лорина заговорила о другом:
– Разумеется, я от нее в восторге. Ты бы поняла, в чем дело, если бы зашла на нее взглянуть.
– Я как раз собиралась. Я скоро приду, обещаю.
– А почему бы не завтра? Хотя нет, завтра же Рождество, мне придется навестить маму. Послезавтра? Приходи на ленч. Возьми с собой Майкла.
– Мы с удовольствием придем.
– Отлично!
Внезапно оживленное личико Лорины стало серьезным.
– Ты должна мне кое-что сказать, Сара. Только честно. Ты считаешь, что я плохая?
– Почему я должна так считать?
Но она прекрасно знала, что имеет в виду Лорина. Четыре недели назад, после возвращения из Парижа, ее подруга оставила родительский кров и поселилась в художественной мастерской, арендованной в западной части города. Утвердившись в своем независимом положении, Лорина принялась открыто пропагандировать свободную любовь и избирательное право для женщин, принимала в одиночку визитеров-мужчин, водила дружбу с гомосексуалистами богемного толка и рисовала шокирующе громадные полотна в неоимпрессионистском стиле с изображением обнаженной натуры. В последнее время она стала даже поговаривать об отказе от христианства и об обращении в буддистскую веру. Сара снисходительно улыбнулась и взглянула на Лорину с таким видом, словно та приходилась ей даже не дочкой, а внучкой.
– Нет, я не считаю, что ты плохая. Просто я думаю, что ты срываешь цветы удовольствия, пока можешь.
Лорина виновато усмехнулась.
– Но иногда я беспокоюсь за тебя, – продолжала Сара. – Я боюсь, что ты можешь пострадать.
– Подумаешь! Ну, допустим, я пострадаю, ну и что? – беспечно отмахнулась Лорина. – Жизнь слишком коротка, нельзя сидеть сложа руки и ждать, пока она преподнесет тебе подарок. Если хочешь быть счастливой, надо самой что-то делать.
Не желая снова втягиваться в прежний спор, Сара промолчала. Лорина вздохнула, опершись подбородком на сплетенные пальцы.
– Ты теперь сама себе хозяйка, можешь жить, как тебе заблагорассудится. Ты богата до неприличия и совершенно свободна. Ты хоть понимаешь, как крупно тебе повезло, Сара?
– Я предпочитаю вести самую что ни на есть тихую и уединенную жизнь.
– Это мне известно. Да, кстати, – вдруг спохватилась Лорина, – тебе удалось подписать контракт на дом?
Сара кивнула. Некие мистер и миссис Юстас Тэрнбулл, пара свежеиспеченных толстосумов, предложили за особняк в Нью-Йорке неслыханную, по ее мнению, сумму. Теперь Сара могла заплатить все, что Бен задолжал за строительство «Эдема», и у нее еще осталось с лихвой на скромный дом для них с Майклом, который она присмотрела на южной стороне Центрального парка.
«Вложения Бена в недвижимость, – подумала она, – помогут оплатить остальные его долги, возникшие главным образом из-за крушения его мясной империи». Так что в одном отношении Бен оказался прав: она больше не была миллионершей, но осталась вполне состоятельной женщиной.
– Вот и отлично: теперь ты можешь вплотную заняться поисками нового жилья. От мисс Эминеску в последнее время не было никаких вестей?
– Нет, больше ничего, с тех пор как я получила ее письмо. Вряд ли она снова объявится.
Лорина в недоумении покачала головой.
– Как знать! Видит бог, нахальства ей не занимать!
Сара считала, что «нахальство» – это еще слишком мягко сказано. Через две недели после смерти Бена Таша прислала ей письмо, написанное слабой, дрожащей рукой. В качестве обратного адреса была указана больница Милосердия. Она сообщала, что обе ноги у нее сломаны, есть внутренние повреждения, которые раньше времени сведут ее в могилу; она только-только начала приходить в себя после тяжелой раны на голове, а ее лицо обезображено навсегда. Она прекрасно понимает, что Сара никогда не простит ей того, что после долгой и изнурительной борьбы с собой она все-таки поддалась слабости и уступила настойчивым домогательствам мистера Кокрейна. Но если в сердце у Сары осталась хоть капля сострадания, именно сейчас настал момент его проявить: у Наташи совсем не осталось денег, и хотя она так слаба, что едва может поднять голову с подушки, доктора заявили ей, что она должна уплатить им четыреста долларов или немедленно покинуть больницу.
Все это звучало не слишком правдоподобно, но, несмотря на свое глубочайшее отвращение к Наташе, Сара не могла остаться равнодушной к ее беде. Поэтому она позвонила в больницу. Мисс Эминеску? Да, была у них такая пациентка. В чем заключались ее увечья? Вывихнутая лодыжка, синяки и ушибы, порез на лбу, от которого может остаться след. Неделю назад она выписалась.
– Как ты думаешь, что она теперь будет делать? – спросила Лорина.
– Кто знает? Не сомневаюсь, она как-нибудь выкарабкается. Я о ней больше не вспоминаю.
На самом деле Сара была не так равнодушна, как хотела бы показать. Но она никому – даже Лорине! – не могла рассказать о том, как Таша шантажировала ее; омерзительные подробности случившегося до сих пор вызывали у нее брезгливую дрожь, и она полагала, что ей придется унести этот постыдный секрет с собой в могилу.
Лорина подняла руки и потянулась.
– Ну, мне, пожалуй, пора. Сегодня я приглашена на рождественскую вечеринку к Максимилиану Эймису, надо выглядеть соответственно.
Вдруг ее лицо озарилось.
– Послушай, Сара, пойдем со мной! Там будут интересные люди. Ты бы немного развеялась.
Сара улыбнулась и покачала головой, окинув кратким выразительным взглядом свой вдовий наряд из черного шелкового крепа.
– Ой, я чуть не забыла. Это выглядело бы не вполне прилично, да?
– Не вполне.
– Так что же ты собираешься делать?
– Мы с Майклом нарядим елку, обменяемся подарками. Он опять требует, чтобы я прочитала ему на ночь «Рождественскую песнь».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46