Алекс решил, что надо поскорее выбираться из этого дома.
У него не хватило духу взглянуть в лицо Саре, он даже не дослушал ее, пока она желала ему счастливого пути.
– Пока, Майкл. Увидимся утром, Бен.
Алекс стремительно повернулся кругом, поспешно спустился по ступеням крыльца и чуть ли не бегом скрылся за поворотом дорожки, быстро прошел по городу в сгущающихся сумерках и оказался дома через пятнадцать минут. Рекордное время.
Его дом представлял собой просторное деревянное строение на самом берегу, выступающее из густого соснового леса, который начинался прямо у его задних дверей. Вдоль длинного фасада в передней части дома тянулась открытая веранда. На ней Алекс проводил большую часть своего свободного времени и любовался океаном – либо сидя в кресле, либо покачиваясь на поскрипывающих качелях. В самой большой комнате имелось окно чуть ли не в четыре фута шириной, поэтому он превратил ее в спальню, а свой рабочий кабинет перенес в бывшую столовую. Наверху располагались ванная и еще две комнаты, которыми он никогда не пользовался. Немногочисленная мебель была старой, но вполне пригодной, кровать – удобной. Никаких соседей. Это место идеально устраивало Алекса.
Но в этот вечер ему здесь стало тоскливо. Включив везде свет, он начал рыться в кухне в поисках съестного и просто из лености остановил свой выбор на банке консервированной фасоли. Алекс открыл ее, отнес на веранду, уселся на перилах, вытянув одну ногу вдоль деревянного поручня, и съел холодную фасоль, наблюдая восход луны.
Однообразный и ровный шорох волн, мерно разбивающихся о берег, постепенно успокоил его. Теперь Алекс уже и сам не понимал, почему на несколько секунд его охватило такое мучительное, почти паническое чувство, когда он увидел Кокрейнов вместе. Как это глупо, даже самонадеянно с его стороны – воображать, будто Сара нуждается в нем, особенно в его защите. Она была сильной женщиной, она прожила со своим грубияном-мужем восемь лет. Вряд ли ей нужен кто бы то ни было.
Но его тут же одолели сомнения иного рода: он начал спрашивать себя, нужна ли она ему. Прошедшие недели стали необыкновенными, лучшими в его жизни. Почему? Только потому, что женщина, с которой он познакомился три месяца назад, и ее семилетний сын любезно позволили ему стать частью своей жизни. Впервые с тех пор, как он себя помнил, Алексу показалось, что он стал членом семьи.
И вдруг выяснилось, что это был всего лишь сон. Внезапное возвращение Кокрейна грубо вырвало его из мира грез и ускорило запоздалое пробуждение. Да, ему давно уже пора было проснуться. Он слишком поздно понял, что за привилегию общения с Сарой надо заплатить очень дорого: знать о ней все, принимать близко к сердцу все ее заботы. Платить столь высокую цену он был не готов. Но и отступать, разрывать знакомство было уже поздно – все слишком сильно запуталось.
Еще совсем недавно мысль о кратком, ни к чему не обязывающем романе с Сарой Кокрейн казалась ему соблазнительной, вполне логичной и закономерной. Алекс откровенно и без стеснения признавал, что хочет получить удовольствие. Взять свое и красиво уйти. Как боксер, одержавший победу в призовом матче, или хирург, сделавший успешную операцию. Если угодно, даже как грабитель. Но теперь он знал слишком много. Слишком многое чувствовал. Даже Майкл стал для него неразрешимой проблемой. Если он сейчас оборвет все связи, расставание с Майклом станет для него не менее тяжкой утратой, чем расставание с Сарой. Как же все это могло случиться?
Сам виноват: позволил делу зайти слишком далеко.
Нельзя было этого допускать. Алекс оправдывался тем, что оказался в новой для себя обстановке, все пошло вкривь и вкось, он потерял ориентацию. Он поддался чарам Майкла и обаянию Сары. Но завтра утром он отправится в Нью-Йорк, а завтрашний вечер, несомненно, проведет вместе с Констанцией. В ее постели, если захочет, или, к примеру, на ее обеденном столе, если ему, черт побери, взбредет в голову такая фантазия. Так почему же ему так трудно даже припомнить, как выглядит ее лицо?
Констанция была для него идеальной спутницей: неглупой, темпераментной, не обремененной предрассудками и личными проблемами. При этом она умела держаться в рамках приличий и – что еще важнее – не была в него влюблена. Он, можно сказать, создал себе имя, годами обхаживая и ублажая женщин, подобных ей. В нью-йоркском обществе за ним прочно закрепилась репутация сердцееда, неотразимого весельчака, всеобщего любимца.
Алекс не страдал тщеславием, но в глубине души признавал, что был, пожалуй, несколько избалован. Он пользовался доверием у мамаш, потому что никогда не покушался на репутацию девственниц: с невинными девушками он был неизменно мил и любезен, а они отвечали тем, что влюблялись в него без памяти. Но он всегда играл по правилам и укладывал в постель только готовых к услугам женушек и вдовушек.
Когда ему придет время остепениться и обзавестись семьей, давным-давно решил для себя Алекс, он поступит мудро и остановит свой выбор на какой-нибудь сногсшибательной юной красотке, впервые появившейся в свете: благовоспитанной, кроткой по натуре, из хорошей семьи, с солидным приданым. Если он в нее влюбится – тем лучше, но он никогда не считал это обязательным условием. Возможно, его рассуждения отдавали цинизмом, но перед глазами у него был один-единственный образец так называемого «супружеского счастья»: его дед и бабка. Такой пример вряд ли мог вдохновить кого бы то ни было на романтические мечтания.
Так на кой черт ему понадобилась миссис Беннет Кокрейн? Она сбивала его с толку, не давала развернуться; все его повадки обольстителя, – безотказные, проверенные временем ходы и приемы – для нее не годились, не имели к ней отношения. Полтора месяца он прожил как монах и даже не пожалел об этом. А впрочем… Алекс запрокинул голову к темнеющему небосводу и рассмеялся вслух – не стоит кривить душой. Конечно, он сожалел. Дня не проходило, чтобы он не думал, как было бы здорово заняться с ней любовью. Однако на этот раз он ясно видел разницу между любовью и хладнокровным обольщением. И хотя он ее страстно желал, ему и думать не хотелось о том, чтобы ее скомпрометировать: она стала ему слишком дорога.
А теперь ко всем его прежним мучениям добавилось еще одно: ревность. Всего несколько месяцев назад ему любопытно было наблюдать за Кокрейнами, видеть их вместе. Но вскоре это зрелище стало его раздражать, а в последнее время сделалось просто невыносимым. Алекс слишком хорошо представлял себе, что делал бы в этот вечер он сам, прямо в эту минуту, если бы Сара принадлежала ему и им пришлось бы разлучиться на полтора месяца. Жуткая картина предстала перед его мысленным взором: обнаженная Сара, сливающаяся в порыве страсти со своим битюгом-мужем. Это было непристойно.
Он вскочил и одним прыжком преодолел три ступеньки крыльца до морского берега, служившего ему двором. Сара не любила мужа, он ей даже не нравился, но… что, если близость с ним доставляет ей физическое удовлетворение? Что, если в ней будят страсть его грубые ласки, его массивное тело?
Нет, это невыносимо. Стиснув кулаки, размахивая руками, как на марше, Алекс шел по берегу куда глаза глядят. Полоса прибоя казалась ему грязной, холодные серые волны сердито разбивались о берег. Даже закат в рваных полосах облаков выглядел жалким и убогим, как одеяние нищего. Алекс почувствовал себя обманутым. Он никогда прежде не пересекал безопасной черты в своих отношениях с женщинами и не привык ощущать себя загнанным в угол. И вот – извольте радоваться! – он одержим страстью к женщине, которую не может заставить себя соблазнить, и сходит с ума при одной мысли о том, что она проводит эту ночь со своим мужем.
Надо забыть о ней. Тактично ретироваться, чтобы никто не пострадал, и прежде всего Майкл, а потом просто выбросить их обоих из головы.
Пожалуй, следует предпринять первые шаги прямо сейчас. Поездка в Нью-Йорк пришлась как нельзя кстати: он может ею воспользоваться, чтобы начать свое стратегическое отступление. Вернувшись в Ньюпорт, он станет другим человеком: чуть более далеким, отстраненным, погруженным в дела, холодно-вежливым. Если действовать умело, они даже не заметят, что он отдаляется от них, пока дело не будет сделано.
Продумав стратегию во всех деталях, Алекс почувствовал себя смертельно усталым. Ему не хотелось ни от чего отказываться, его душа желала большего, а не меньшего. Но раз он не может получить желаемое, почему бы не пойти на компромисс? Оставить все как есть, не продвигаться вперед, но и не отступать, стать постоянным верным другом для Сары и веселым товарищем на лето для ее сына. Вот и все, больше ему ничего не требуется. Что в этом плохого? Да, именно так он и поступит. Нет никакой нужды доводить дело до крайности. Умеренность во всем: вот девиз, который ему надо взять на вооружение.
Алекс добрался до того места, где гигантские морские валуны вылезали из воды на песок, смыкаясь с кромкой леса, подходившего мыском прямо к береговой линии. Вот и хорошо, он рад был повернуть назад. Его мысли совершили полный круг, к тому же он снова проголодался. Отступающая вода смыла весь мусор, нанесенный приливом, ее неумолчное шипение больше не нагоняло на него тоску. Последние отблески заката уже не выглядели убогими, на душе у него стало спокойно. В эту ночь будет почти полная луна. А ровно через четыре дня на вечеринке у Дейзи он снова увидит Сару.
10
– Храни, господи, мою душу. Благослови мамочку и папочку, спаси и сохрани миссис Драм, мистера Макуэйда, благослови, господи, Чарли О’Ши.
Чарли был лучшим другом Майкла.
– Мама, а можно попросить господа благословить собаку?
– А почему бы и нет?
– Господи, благослови Гэджета. Да, и еще спаси и сохрани миссис Вентуорт.
Это был конец молитвы. Повернувшись к матери, Майкл добавил:
– Хотя иногда от нее странно пахнет.
– Майкл, – упрекнула его Сара, впрочем, довольно мягко.
Он не злословил, а всего лишь констатировал. К тому же он был слишком хорошо воспитан, чтобы хоть словом намекнуть на нечто подобное самой Дейзи.
Сара подоткнула одеяло со всех сторон и ласково провела рукой по его светлым волосам, убирая их со лба.
– Тебе нравится мистер Макуэйд, правда?
– Да, он мне очень нравится. А тебе?
– Мне тоже.
– А ты знаешь, что хуже всего для архитектора? Самое страшное, что с ним может случиться?
– М-м-м… Понятия не имею.
– Если дом рухнет!
– Ну да, конечно, тут и спору нет. Хуже этого ничего быть не может.
– А знаешь, что раньше бывало, когда такое случалось? Архитектора убивали!
– Боже милостивый!
– Это было еще до Рождества Христова, во времена царя Ханнер… Хаммер…
– Хаммурапи?
– Да. Вот почему я прошу господа спасти и сохранить мистера Макуэйда. На всякий случай.
– Отличная мысль. А теперь тебе пора спать, мой родной.
– Ой, мамочка, какая ты красивая!
Сара скептически подняла бровь, прекрасно зная, как ловко ее сынишка умеет тянуть время, когда наступал час ложиться спать.
– Спасибо.
– Ты будешь сегодня танцевать на вечеринке у миссис Вентуорт?
– Нет, не думаю. Скорее всего, нет.
– Почему?
Ей не хотелось говорить ему, что она вообще не пойдет в гости к миссис Вентуорт.
– Не знаю, милый. Может быть, и потанцую. Там видно будет.
– А это что? – спросил он, указывая на цветок у нее в волосах.
– Камелия.
– Можно мне понюхать? М-м-м… Мамочка?
– Ну что?
– Тебе иногда бывает грустно, правда?
Ее лицо окаменело.
– Видишь ли, – осторожно проговорила Сара, – всем время от времени бывает грустно. А почему ты спрашиваешь об этом, золотко мое?
– Потому что я сказал мистеру Макуэйду, что ты часто грустишь. Я сказал, что стараюсь тебя подбодрить, но иногда ты просто делаешь вид, что тебе весело.
Сара наклонилась поцеловать сына и перешла на шепот, чтобы он не услышал, как она близка к слезам:
– Я тебя очень-очень люблю, Майкл. Ты делаешь меня счастливой, и с тобой мне всегда весело. Что бы я без тебя делала?
– Я не знаю. Мамочка, как ты думаешь: папа любит нас так же сильно, как мы его?
– Конечно, любит! Я это точно знаю. Я только что говорила с ним по телефону, и… он сам об этом сказал.
– Так и сказал?
Она кивнула, с трудом сглатывая слезы.
– А теперь немедленно спать!
– А ты сегодня увидишь Гэджета?
– Да, и передам от тебя привет.
Сара еще раз поцеловала сына и выпрямилась.
– Мистер Макуэйд уже вернулся? Мы завтра пойдем на прогулку все вместе?
– Да, да. Засыпай поскорее. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи. Только дверь плотно не закрывай, ладно?
– Разве я когда-нибудь закрывала?
– Спокойной ночи, мамочка.
– Спокойной ночи, солнышко.
Оставив дверь его спальни полуоткрытой (Майкл боялся темноты, и она всегда оставляла ради него свет в коридоре), Сара на цыпочках вышла из комнаты. Встретив на лестнице одну из горничных, она предупредила:
– Я ненадолго выйду подышать свежим воздухом, Маура.
– Да, мэм.
– Я буду на заднем дворе – на случай, если Майкл проснется и позовет меня.
Стояла великолепная ночь – теплая и звездная. Яркая луна, созревшая на три четверти, катилась по небу среди легких клочковатых облачков, тонких, как кисея. Невысокая каменная стена отделяла задний двор Сары от участка Дейзи; над этой стенкой мигали в ветвях буковых деревьев китайские фонарики. Вечеринка начиналась: Сара уже различала неясный говор, прерываемый звонким женским смехом. Скоро заиграет музыка.
Сидя на качелях Майкла под раскидистой ивой, Сара горько усмехнулась. На ней было нарядное платье – новое и бесполезное. Нарядов у нее и без того хватало, но она все-таки купила это платье в модной лавке Уорта, потому что хотела выглядеть особенно элегантной в этот вечер. Теперь никто его не увидит. Сара провела ладонью по шелковистой на ощупь атласной ткани, вздыхая и чувствуя, что ей жалко себя.
«А впрочем, все к лучшему, – решила она. – Это даже хорошо, что так получилось». Целую неделю она втайне мечтала о том, как будет танцевать с мистером Макуэйдом на лужайке у Дейзи в этом красивом платье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46