Я люблю тебя, Сара. Если бы только я мог тебя спасти!
– Ты меня уже спас. Я люблю тебя.
– Постарайся не грустить. Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь…
– Да. Ты тоже. Алекс, поцелуй меня и дай мне уйти. Я этого не вынесу.
– Я тебя провожу. Но сначала я тебя поцелую. – Алекс поцеловал ее с такой отчаянной нежностью, что чуть сам не прослезился вместе с ней.
– Какая из нас вышла бы прекрасная пара, – прошептал он. Ее лицо было мокрым от слез. Алекс вытащил свой носовой платок и бережно вытер ей щеки. А потом ему пришлось поцеловать ее еще раз. Сара цеплялась за него так долго, как только могла. Но наступил час расставания, и никакие пожелания или сожаления не могли этого изменить.
– Тебе вовсе не обязательно идти со мной.
– Нет, я пойду.
Алекс провел ее кружным путем к дорожке, по которой она могла добраться незамеченной до самого города и оказаться в нескольких кварталах от своего дома. Позади них, далеко за линией подступающего прилива, в туманной дымке на горизонте показался огненный краешек солнца. Наступающий день обещал быть погожим.
17
Ровно четыре недели спустя в рыбном ресторане «Ректор» на углу Бродвея и 42-й улицы Сара вновь увидела Алекса.
Этот день, как и все последние дни в большинстве своем, начался с оглушительного и уже успевшего смертельно ей надоесть громоподобного голоса Бена. Так как была суббота и Бен работал дома, его рык с небольшими перерывами слышался все утро напролет, поэтому все домашние, включая прислугу, пребывали в постоянном страхе. Сара, пытавшаяся прочесть последнее письмо, полученное от Лорины, встала из-за стола в своем крошечном кабинетике и закрыла дверь, чтобы приглушить то и дело доносившиеся до нее раскаты яростного недовольства, от которого у нее уже начали сдавать нервы. Стало немного лучше. Она снова села и принялась за чтение.
«…знаю, знаю, ты пыталась меня вразумить, причем со всей чуткостью и добротой, которые присущи только тебе одной. Но теперь я жалею, что ты меня щадила. Нет, на самом деле я, конечно, не жалею. Во-первых, это все равно ни к чему бы не привело. А во-вторых, несмотря на все случившееся, поверь, Сара, я считаю, что плакать не о чем. Ты, конечно, скажешь, что я сошла с ума, и ты скорее всего права, но я страстно любила его всей душой, – как же я могу об этом жалеть? Ты, конечно, скажешь, что он не стоил таких чувств, и будешь права, но теперь это уже не имеет значения. Я пережила свою любовь, все кончено, я изменилась и никогда уже не буду прежней. Мне остается лишь благодарить бога за то, что наша связь не имела никаких иных последствий, кроме моего разбитого сердца».
Да уж, в самом деле оставалось только благодарить бога! Саре нетрудно было вообразить, что напускная бравада Лорины, отдавшейся бессовестному, лицемерному подонку, сменилась бы совсем иными чувствами, если бы ее роман имел одно крохотное последствие. Она сложила письмо и откинулась на спинку кресла, глядя в окно на желтеющую листву китайского дерева гинкго. А ведь в каком-то смысле они с Лориной схожи, подумалось ей. Конечно, сама Сара была уже замужем и успела родить ребенка, но все это не имело значения. Если не углубляться в детали, она попала в объятия любовника, оставаясь, по сути, девственницей. Однако в отличие от подруги у нее бывали моменты – как вот сейчас, например, – когда она горько сожалела о своем опрометчивом поступке.
Каждое утро Сара просыпалась, захлебываясь в густом черном тумане, и спрашивала себя: «Откуда взялась эта тоска?» И всякий раз, когда она вспоминала, чернота сгущалась. Если бы не чувство долга, тоска поглотила бы ее целиком, но сознание ответственности брало свое: оно заставляло ее подниматься с постели и проживать день за днем, словно ничего не произошло. Только теперь – увы, слишком поздно! – она начала понимать, что ей бы не было так больно, если бы она не пошла к Алексу в тот роковой вечер.
Отдав ему свое тело и сердце, Сара как будто позволила втянуть себя в некую страшную машину, которая безжалостно и равнодушно перемалывала нервы, и плоть, и кости, и душу. И эта машина работала круглые сутки, не останавливаясь ни на секунду. Когда же все это кончится? Когда затянется и зарубцуется эта рана, когда перестанет ее терзать? Иметь возможность прожить хоть час, не вспоминая о нем, не переживая мучительную боль утраты, – воистину это было бы чудом. Наверняка настанет день (должен настать, никто не в состоянии выносить подобные мучения бесконечно), когда она сможет вспоминать о нем без боли, но до тех пор ей оставалось только терпеть.
Телефонный звонок оторвал ее от мрачных размышлений. Звонил Пэрин Мэттьюз, как всегда, энергичный и деловитый.
– Вы подготовили проект моей речи на совете общины, Сара?
– Да, я написала его еще вчера вечером.
– Вот и отлично.
В его голосе прозвучало легкое удивление, ничуть не польстившее Саре: он принимал ее расторопность как нечто само собой разумеющееся.
– Рад, что ваши светские обязанности на сей раз не помешали профессиональным. Когда же я его получу?
Сара обвела указательным пальцем черный кружок переговорного устройства.
– Я могу завезти его вам во вторник, – ответила она, – поскольку мне все равно надо будет приехать на урок истории. Или, если хотите, я перешлю его по почте, и тогда вы получите его в понедельник.
Пора бы ей уже было привыкнуть к его сарказму. Она даже не слишком сильно винила Пэрина за его бесцеремонные манеры. И все же Сара чувствовала себя обиженной: ведь когда-то они были друзьями.
– Да-да, пришлите его почтой. Кто знает, вдруг что-нибудь опять помешает вам приехать во вторник? Поход по магазинам или чаепитие.
– Черт возьми, – возмутилась Сара, – это несправедливо, Пэрин, и вы это знаете.
В трубке воцарилось молчание, потом послышался вздох. Но в этот день ей так и не суждено было узнать, что означал вздох Пэрина и был ли он предисловием к извинению, потому что в эту самую минуту у нее в ухе раздался громкий щелчок, а затем громоподобный голос Бена:
– Алло! Алло!
– Бен? Я…
– Сара? Живо положи трубку!
– Я разговариваю с…
– Положи трубку, я сказал, мне нужен телефон. Ты что, оглохла? У меня деловой разговор!
Бен швырнул трубку с таким грохотом, что Сара подскочила на месте. Вся пунцовая от смущения, она попыталась спасти свое лицо в глазах Пэрина.
– Прошу прощения, мне пора освободить аппарат. Бен сегодня работает дома, и ему…
– Ясно, – коротко ответил Пэрин. – Пришлите мне речь почтой, Сара. Спасибо вам за труды.
Он бросил трубку почти так же резко, как Бен. Сара едва не разрыдалась. Ей не хватало дружбы Пэрина. Не хватало Лорины. Но больше всего ей не хватало Алекса,
Сара нащупала платок и высморкалась, стараясь думать о Бене, чтобы отвлечься от запретной темы. Что-то с ним творилось неладное в последнее время. Потратив несколько недель на ссоры и уговоры, она наконец добилась от него разрешения договориться о визите к врачу. Осмотрев его, доктор никаких отклонений не нашел, но Сара была убеждена, что постоянное напряжение и чрезмерные нагрузки подрывают здоровье Бена. В чем именно состояли его затруднения, так и осталось для нее тайной: всякий раз, как она пыталась его расспросить, он начинал возмущаться, и дело кончалось ссорой. Деньги и беспорядки среди рабочих – вот и все, что ей удалось узнать.
К четвергу ситуация достигла критической точки, но Сара могла бы так и остаться в неведении относительно причин кризиса, если бы не прочла о них в пятницу в газете. Служащие пекарен, а многие из них принадлежали Бену, без предупреждения объявили забастовку, требуя сокращения рабочего дня, повышения заработной платы и улучшения условий труда. Однако Бена окончательно взбесили даже не требования рабочих сами по себе: он носился по всему дому, как ослепленный яростью бык, из-за передовицы в «Ивнинг пост», вполне консервативной газете, как правило, не проявлявшей сочувствия к забастовщикам. Мало того, что в статье осуждались условия работы во всех городских пекарнях (это было бы еще полбеды), главное – в качестве вопиющего примера бесчеловечной эксплуатации рабочих в ней упоминались пекарни Кокрейна, причем текст сопровождался соответствующей карикатурой.
Гнев Бена был столь ужасен, что Майкл в страхе спрятался у себя в комнате за закрытой дверью. Вспышки ярости отца действовали на него так же, как на других детей действует гроза.
Вот и сейчас даже через плотно закрытую дверь своего кабинета Сара вновь услыхала яростный рев мужа. Она встала, чувствуя, как ее саму охватывает возмущение. Нет, все это зашло слишком далеко. Если она опять увидит, что Майкл прячется в страхе, она пойдет к Бену и положит этому конец. Тем или иным способом.
Оказалось, что Майкла нет в его комнате. И в своей комнате она его не нашла, и вообще ни в одном из помещений на втором этаже. В такие моменты Сара почти жалела об отсутствии миссис Драм, а также о том, что не наняла кого-нибудь вместо нее. Миссис Драм уволилась без предупреждения, пока хозяйка дома была в Ньюпорте. Сара так и не узнала, в чем было дело, ей было известно только одно: причиной увольнения гувернантки каким-то образом послужила Таша. Но Таша не захотела или не смогла объяснить, в чем суть. Только пожала плечами и сказала: «Она была глупая женщина. Тупоголовая Пэдди».
Сара обнаружила Наташу в «алой гостиной», где та, растянувшись на диване, читала журнал мод. Новая прическа Таши, с недоумением и досадой заметила Сара, была точной копией ее собственной. Девушка послала ей ленивую улыбку, потянулась, как пантера, и вернулась к чтению. Сара изо всех сил стиснула зубы – эта откровенная демонстрация томной лени вызвала у нее в душе необъяснимую вспышку острого раздражения.
– Ты видела Майкла? – резко спросила она.
– Майкла? Нет.
«А ведь во всем доме только она одна совершенно не страдает от буйства Бена!» – вдруг сообразила Сара. Это лишь усилило ее раздражение.
– Будь так любезна, ты не могла бы мне помочь его найти?
Наташа выпустила из рук журнал, и он соскользнул на пол да так там и остался. Время уже подходило к полудню, но она все еще была облачена в свой robe du matin , как она его называла, поверх атласного белья.
– Я бы с удовольствием, но мне пора пойти одеться, а то придет учитель и застанет меня в дезабилье.
Она поднялась с дивана, еще раз сладко потянулась и неторопливо проплыла мимо Сары к двери. Сара стремительно обернулась ей вслед.
– Таша, мне надо с тобой поговорить.
Наташа, приняв театральную позу, остановилась на пороге.
– Но разве непонятно? Я спешу. Поговорим позже, Сара.
И она скрылась за дверью.
Сара чувствовала себя в равной степени изумленной и рассерженной. Ей наконец стало ясно, что она оказала Наташе медвежью услугу, позволив ей так долго оставаться без работы и без какого-либо полезного занятия. Как можно скорее следует что-то предпринять – с каждым днем, проведенным в праздности, Таша становилась все более нахальной и дерзкой. Но до чего же это тяжкая и неблагодарная задача: сказать ей, что она должна выехать из дома и найти себе собственное жилье! У Сары не было сил для подобного объяснения. С тяжелым вздохом она приняла привычное для себя решение: отложить окончательное объяснение на потом.
– Шейла, вы не видели Майкла?
– Нет, мэм, – ответила горничная, подняв голову от навощенной до зеркального блеска поверхности стола, который протирала в вестибюле. – Я его не видела с самого завтрака.
– Я не могу его найти, и мне что-то тревожно. Помогите мне его искать, будьте добры.
Они обыскали весь дом, даже вышли на улицу, хотя начал накрапывать дождь. Сара знала, что спрашивать у Бена бесполезно; он никогда не интересовался сыном, ему не нравилось, когда его отвлекали от деловых разговоров, да и Майкл по собственной воле не подошел бы к нему даже на пушечный выстрел. Наконец у нее не осталось другого места для поисков, кроме подвала.
Вот там она и обнаружила сына. Он лежал, свернувшись калачиком, как собачонка, на куске холстины рядом с корзиной угля, и крепко спал.
В тусклом свете единственной запыленной лампочки Сара заметила, что Майкл уснул в слезах; их следы, словно борозды на грязной дороге, остались на его замурзанной мордашке, выпачканной угольной пылью. Рядом с ним на полу валялся какой-то клочок бумаги. Она наклонилась и со страхом подняла листок, заранее опасаясь того, что может увидеть. В последнее время все его рисунки стали черными, страшными и полными отчаяния, а интерес к школе угас, хотя учился он по-прежнему хорошо.
Но рисунок оказался не таким мрачным и тревожным, как предполагала Сара. Разглядывая его в тусклом свете, она с удивлением обнаружила картинку, изображавшую море и пляж – неужели Бейли-Бич? – в ярко-желтых и голубых тонах. Посреди пляжа, держась за руки и солнечно улыбаясь, стояли трое – мужчина, женщина и ребенок. Все трое были в купальных костюмах в красно-белую полоску. Счастливая семья. Майкл даже пририсовал в самом низу собаку. Судя по коротким ногам и удлиненному туловищу, она предположила, что это такса. Гэджет.
Сара отложила рисунок и ласково провела рукой по льняным волосам Майкла. Его глаза открылись.
– Привет, – тихо окликнула его Сара. – Ты тут заигрался и заснул.
– Привет, мамочка.
Майкл улыбнулся, и сердце у нее сжалось.
– Ты только посмотри на себя. Весь перемазался с головы до ног. Ты что, играл в прятки в корзине с углем?
– Нет.
Она потерла большим пальцем черное пятно у него на щеке.
– Нет? Значит, мне показалось. Идем наверх, тебе надо принять ванну.
– Мне не хочется.
– Я сама налью воду и все приготовлю, а Шейлу мы отпустим. И ты сможешь поиграть в ванне со своим новым кораблем.
В глазах мальчика вспыхнула искорка интереса, но тотчас же угасла.
– Я не хочу подниматься наверх.
Тяжело вздохнув и не обращая внимания на шесть рядов белой тесьмы, украшавшей подол ее красной поплиновой юбки, Сара опустилась рядом с сыном на грязный цементный пол.
– Ты же знаешь, папа на тебя не сердится. – Молчание.
– Думаешь, он сердится на тебя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46