https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/ehlektronnye/
Софи увидела, как Коннор, подойдя к Бобу, кричит ему на ухо, спрашивая о чем-то. Она протиснулась к ним сквозь толпу как раз в тот момент, когда Даутуэйт кричал в ответ:
– Нет, с ним ничего не случилось… обвалов больше не было. Но он потом ослабел… не мог идти, не мог встать… Его устраивают в бадье, чтобы поднять наверх.
* * *
Ожидание, когда Джека поднимут наверх, было недолгим, но томительным. Доктор Гесселиус оставался на руднике все утро, и сейчас он стоял рядом с Софи и Коннором, готовый в любой момент оказать помощь. Кристи Моррелла не было, он уехал в Эксетер на встречу с епископом, но в толпе был другой священник, из Тотнеса, который ожидал, не понадобятся ли его услуги. Трое спасенных шахтеров уже выбрались наверх, навстречу слезам и объятиям семей и друзей. Драма завершилась благополучно, но почти никто не ушел домой; все ждали появления последнего человека, обессилевшего героя, которого они едва знали. Вчера он спьяну ограбил их (они уже знали правду, Джек во всем признался Эндрюсону и другим перед тем, как спуститься под землю), а сегодня с риском для жизни спас троих из них. Вокруг Софи, негромко переговариваясь, стояли соседи, друзья, шахтеры; у всех на лицах читалось нетерпение. Но для нее существовал только Коннор, чье безумное напряжение она ощущала как свое, словно они были близнецами или их соединяли невидимые провода, по которым чувства и мысли одного мгновенно передавались другому.
Наконец, перекрывая низкий ритмичный шум паровых насосов, раздался звон колокола, и огромное колесо подъемника начало медленно вращаться. Толстая цепь с грохотом наматывалась на деревянный вал. Казалось, прошла вечность, прежде чем появился край железной бадьи, тут же целиком вынырнувшей на поверхность; ее высокие, в рост человека, борта, облепленные грязью, скрывали находящихся в ней людей. Донн вылез из бадьи на платформу, другие передали ему обвисшее безвольное тело Джека.
Его положили на одеяло, расстеленное на земле. Коннор опустился рядом на колени, держа его за руку; с другого бока доктор нащупывал пульс и прикладывал ухо к груди Джека. Он был в сознании, но до того ослаб, что Коннору пришлось наклониться к самым его губам, чтобы разобрать хриплый шепот.
– Опять я все напортил, – едва слышно прохрипел Джек и попытался усмехнуться. – Видно, не способен я ничего делать по-человечески.
– Помолчи, Джек.
В это мгновение доктор Гесселиус, поднявшись, стал отдавать распоряжения:
– Подгоните ближе тот фургон. Мне понадобятся четыре человека, чтобы поднять его. И принесите еще одеяла.
– Повезете его в больницу в Тэвисток? – тихо спросила Софи.
Доктор отрицательно помотал головой.
– Бесполезно, я уже ничем не могу помочь ему. Отвезите его домой, Софи. Устройте поудобнее. Это все, что можно сделать. – Его скорбный взгляд сказал остальное.
Сидони Тиммс заняла место доктора возле Джека. Прекрасная и трогательная, со слезами, струящимися по щекам, она держала его за руку и говорила, что гордится им.
– Как отважно ты поступил, Джек, правда. Когда поправишься, мы это отпразднуем. Подумай, ведь ты можешь получить медаль! – Она не могла больше говорить и отвернулась, утирая рукавом ручьем текущие слезы.
Джек посмотрел через ее плечо и, слабо улыбаясь, кивнул кому-то головой. Софи и не заметила, что позади Сидони стоял Уильям Холиок, который сейчас опустился на колени рядом с Сидони.
– Хорошенько заботься о ней, – прохрипел Джек. – Она выбрала достойного человека, но, если услышу, что ты плохо с ней обращаешься, смотри, вернусь и рассчитаюсь с тобой, мистер Холиок.
– Я буду добр к ней, как вы только можете пожелать, мистер Пендарвис, клянусь вам, – серьезно сказал он, спокойно и терпеливо наблюдая, как Сидони припала к серой щеке Джека нежным долгим поцелуем.
Коннор помог уложить его в фургон.
– Поезжай осторожно и не торопись, – велел он Трэнтеру Фоксу, который, как он знал, умел обращаться с лошадьми. – Я сяду с ним. Смотри за колдобинами, Трэнтер, и, пожалуйста, помедленнее.
– Не беспокойся, – откликнулся коротышка шахтер, вскакивая на козлы и подбирая вожжи.
– Ты поедешь в коляске, Софи?
За его внешним спокойствием Софи чувствовала, как он страдает и тревожится за судьбу брата, и, тронув его за руку, прошептала, стараясь, чтобы голос звучал убедительно:
– Не может он умереть, Кон. Не может!
– Нет, не может, – касаясь губами ее волос, согласился он тихо и решительно. – Быстрее поезжай, Софи. Ты нужна мне.
Софи смотрела, как Кон взбирается в фургон и усаживается возле брата. Джек лежал с закрытыми глазами. С другой стороны сидел священник, преподобный Юэл, с молитвенником в руке и, склонившись над Джеком, негромко читал молитвы. Трэнтер дернул вожжи, и громадные битюги легко покатили фургон с рудничного двора.
23
В этом году на день Иоанна Крестителя разыгрывалась пьеска на тот же, что и в прошлом году, сюжет; святой Петр у небесных врат, но на сей раз она была вдвое длиннее, главным образом за счет целых двадцати, вместо одного, стихотворений мисс Маргарет Мэртон, для которых Софи пришлось сочинять музыку. Дирижируя детским хором из-за кулис, которыми служил раскидистый тенистый дуб, чьи ветви частично скрывали ее от публики, Софи не могла избавиться от мысли, что мисс Мэртон, затеяв эту мини-оперу, переоценила свои таланты, не говоря уже о возможностях хора.
Томми Вутен получил в этом году желанную роль святого Петра. Сюжет строился вокруг того, кого он решит пропустить в рай сквозь небесные врата (представлявшие собой внушительное сооружение из папье-маше, покрытое побелкой, чтобы казалось «перламутровым»), а кого отправить в ад. Дети выстроились парами, мальчик с девочкой, в длинную очередь, ожидая «приговора» без особого волнения. Во избежание излишнего драматизма все было определено заранее, и грешников, обреченных на ад, нарядили в темное, а будущих ангелочков – в платьица и рубашки пастельных тонов. Святой Петр задавал каждому вновь прибывшему на небеса несколько вопросов, после чего хор исполнял коротенькую песенку о том, какую хорошую или какую плохую жизнь вел этот ребенок на земле, и Петр объявлял решение. Последней выступала Птичка. В течение нескольких недель до выступления девочка никак не могла определиться, кем хочет быть, святой или грешницей. Выбор целиком зависел от решения, какое платьице ей больше к лицу – темное или светлое. Наконец она остановилась на темно-синем, которое очень ей шло. Но долгие сомнения не прошли бесследно. Вместо того чтобы выучить обе роли – тех, кого пропустят в рай и кого отправят в ад, – она не выучила толком ни одной, и Софи поэтому нервничала.
Тук, тук, тук. (Папье-маше не издавало того резкого громкого звука, какой предписывался сценарием, и Джедди Найнуэйс должен был за ярким экраном, изображавшим рай, стучать молотком по деревяшке точно в тот момент, когда кулачок Птички колотил по воздуху.)
– Кто там? – спросил святой Петр, держа врата обеими руками и глядя через них на пришедшего.
– Флоренс.
(Детям разрешили выбрать себе имена, а кумиром Птички в этом году была Флоренс Найтингейл.)
– Флоренс, вела ли ты праведную жизнь?
– Да.
Вид у святого Петра стал озадаченный, потому что Птичке полагалось ответить отрицательно.
– Кем ты была на земле?
– Безделицей.
Святой Петр переступил с ноги на ногу и украдкой взглянул на мисс Мэртон, которая тоже стояла за «кулисами» – другим дубом. Софи прикусила губу, чтобы не рассмеяться, и почувствовала удовлетворение: она не раз говорила Маргарет, что Птичка не запомнит слова «бездельница» и нужно разрешить ей сказать «лентяйка».
– Всегда ли ты учила уроки?
– Не всегда.
– Убирала ли постель каждое утро?
– Нет.
– Следила ли, чтобы твоя одежда была всегда чистой и отутюженной?
– Да.
Святой Петр громко сглотнул. Ясно было, что Птичка не способна солгать, даже во имя искусства.
– Находила ли ты время, чтобы накормить голодных, помочь нуждающимся и дать одежду тем, у кого ее нет?
(Томми было десять лет, ион ужасно смущался произносить слово «нагим».)
– Да, я всегда даю сестре свой леденец, когда надоедает его сосать.
Святой Петр что-то зашептал.
– Нет, ничего этого я не делаю, – послушно повторила Птичка.
– Тогда я не могу пустить тебя в Небесное царство. Несчастная бездельница, твое место в Аиде.
Теперь Птичка должна была повернуться к зрителям и пропеть песенку. Она повернулась, но стояла молча, забыв начало.
«Ах», – тихо напела Софи, надеясь, что это поможет.
Лицо девочки прояснилось, и она запела:
Ах, если бы не забывала
Я молиться каждое утро,
Я б на небо сейчас восходила
По той лестнице из перламутра
(показывает рукой).
Если бы слушалась папу и маму,
Не предавалась бы лени,
Я была бы сейчас с Иисусом,
А не с чертями в геенне.
И дальше еще два куплета. Может, стишки мисс Мэртон не слишком вдохновляли, зато они всегда были по существу. Птичка допела песенку и никак не могла удержаться – принялась раскланиваться и приседать перед аплодирующей публикой, хотя мисс Мэртон особо предупреждала детей относительно подобного выражения признательности маленькими артистами. Дети выстроились по обе стороны небесных врат – святые справа, грешники слева, – чтобы исполнить заключительную песенку. Софи вышла из своего укрытия, чтобы не издали, а стоя рядом дирижировать ими, поскольку песенка была сложнее и длиннее предыдущих. Потом святой Петр выступил вперед и произнес финальную речь, короткую и нравоучительную, и спектакль был окончен.
В задних рядах зрителей, чьи бурные аплодисменты обрадовали ее и несколько развеяли печальные мысли, Софи увидела смеющегося Коннора. Он весело помахал ей рукой и поспешил обратно к игрокам, метавшим кольца, которых оставил на время, чтобы послушать маленьких артистов. Ей приятна была его похвала, и она стала раскланиваться вместе с детьми, делая вид, что смеется, обрадованная восторженной реакцией публики, а не молчаливой – мужа.
– Очаровательно! – похвалила Рэйчел Верлен Софи; глаза ее блестели от удовольствия. – Нет, в самом деле, – уверила она ее. Должно быть, выражение лица Софи было довольно скептическим. – Я в восторге, не могу дождаться, когда мой Уильям подрастет и будет петь в вашем хоре. – Они посмотрели на видневшееся среди пышных кружев личико двухмесячного Уильяма, который сладко посапывал на руках матери.
Софи подумала, что он очень похож на отца – рисунком губ, надменно выгнутыми бровками.
– Ну, если он будет столь же музыкален, как лорд Мор-тон, то я тоже буду ждать этого с нетерпением. – К своему удивлению, Софи обнаружила, что Себастьян великолепный пианист. На прошлой неделе в Линтон-грейт-холле, после обеда, он почти час играл гостям, очень артистично и все по памяти.
– Хочу посмотреть Уильяма! Хочу посмотреть Уильяма! – ныла светловолосая Элизабет Моррелл, дергая за юбку Рэйчел. Следом за ней появилась запыхавшаяся мать. Три женщины прошли под густую тень деревьев, и Рэйчел опустила Уильяма на мягкую траву, развернула фланелевое одеяльце, и, под присмотром трех пар внимательных глаз, Лиззи принялась играть с малышом.
– Все-таки я не устояла и купила на благотворительном базаре камеру твоей кузины, – сообщила Энни, подбирая растрепавшиеся рыжеватые волосы и закалывая их шпильками.
– Я слышала. Ты хотя бы поторговалась?
– Это было бесполезно. Она не пожелала уступить ни пенни. Очень некрасиво с ее стороны.
– Но ведь выручка идет на благотворительные цели.
– Да, но дело не в этом. На таких распродажах всегда делают уступки, это всем известно. Онория просто скряга, и я ей так и сказала.
Софи и Рэйчел весело переглянулись. Вот тебе и на! Кто бы подумал, что Энни не любит расставаться с деньгами?
– Но Лиззи так быстро растет, и я хочу начать ее фотографировать, пока она не стала совсем большой. – Эйни улыбнулась дочери, которая целовала пухлые щечки Уильяма, щекотала его под подбородком, отчего малыш весело смеялся. Софи ждала, что сейчас боль вновь пронзит ее сердце, как это иногда случалось, стоило ей только забыться. Но на сей раз этого не произошло.
Часы на церкви пробили два раза.
– Когда собираются открывать памятную доску, Софи? – поинтересовалась Рэйчел.
– Думаю, скоро.
Городской совет единогласно решил установить бронзовый знак на лугу против церкви в честь отважного поступка Джека Пендарвиса.
– Кто произнесет речь? Коннор?
– Нет, дядя Юстас. Он сам пожелал. – Они с Энни обменялись многозначительными взглядами. Перемена в отношении дяди к Коннору по-прежнему изумляла их. Он отрекся от Роберта Кродди и все свое влияние, политическое и личное, употреблял на поддержку мужа племянницы. Роберт, отчаянно старавшийся вернуть расположение Юстаса, пригласил Онорию на бал морских офицеров – событие сезона в Девенпорте. Но Онория отвергла приглашение, назвав его в лицо «честолюбивым сынком пивовара».
– Взгляните на новобрачных, – тихо проговорила Рэйчел и приветливо помахала рукой. Софи и Энни обернулись и увидели Сидони и Уильяма Холиок, которые, взявшись за руки, шли через луг. – Правда, у них счастливый вид?
– Очень счастливый, – согласилась Энни, улыбаясь, и тоже помахала им.
Софи машинально улыбнулась. Она рада была за Уильяма и Сидони – и кто бы не порадовался? – но к этой радости примешивалась грусть, и она полагала, что так будет всегда. Но молодоженов переполняло счастье, и это было прекрасно. Они его заслужили.
– А правда, что они поселились в доме прежнего смотрителя? – полюбопытствовала Энни.
– Да, – ответила Рэйчел. – Себастьян велел заново выкрасить и обставить его для них. Комнаты Уильяма в нашем доме слишком малы для двоих.
– Уж я полагаю! – проронила Энни с мечтательным и задумчивым выражением в глазах, и Софи спросила себя: какие мысли бродят сейчас в ее голове?
В этот момент маленький Уильям заплакал оттого, что Элизабет слишком сильно прижала его к себе. Не успела Рэйчел взять его на руки, чтобы успокоить, как невесть откуда появился ее муж, подхватил сына и, ласково приговаривая, высоко поднял на вытянутых руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Нет, с ним ничего не случилось… обвалов больше не было. Но он потом ослабел… не мог идти, не мог встать… Его устраивают в бадье, чтобы поднять наверх.
* * *
Ожидание, когда Джека поднимут наверх, было недолгим, но томительным. Доктор Гесселиус оставался на руднике все утро, и сейчас он стоял рядом с Софи и Коннором, готовый в любой момент оказать помощь. Кристи Моррелла не было, он уехал в Эксетер на встречу с епископом, но в толпе был другой священник, из Тотнеса, который ожидал, не понадобятся ли его услуги. Трое спасенных шахтеров уже выбрались наверх, навстречу слезам и объятиям семей и друзей. Драма завершилась благополучно, но почти никто не ушел домой; все ждали появления последнего человека, обессилевшего героя, которого они едва знали. Вчера он спьяну ограбил их (они уже знали правду, Джек во всем признался Эндрюсону и другим перед тем, как спуститься под землю), а сегодня с риском для жизни спас троих из них. Вокруг Софи, негромко переговариваясь, стояли соседи, друзья, шахтеры; у всех на лицах читалось нетерпение. Но для нее существовал только Коннор, чье безумное напряжение она ощущала как свое, словно они были близнецами или их соединяли невидимые провода, по которым чувства и мысли одного мгновенно передавались другому.
Наконец, перекрывая низкий ритмичный шум паровых насосов, раздался звон колокола, и огромное колесо подъемника начало медленно вращаться. Толстая цепь с грохотом наматывалась на деревянный вал. Казалось, прошла вечность, прежде чем появился край железной бадьи, тут же целиком вынырнувшей на поверхность; ее высокие, в рост человека, борта, облепленные грязью, скрывали находящихся в ней людей. Донн вылез из бадьи на платформу, другие передали ему обвисшее безвольное тело Джека.
Его положили на одеяло, расстеленное на земле. Коннор опустился рядом на колени, держа его за руку; с другого бока доктор нащупывал пульс и прикладывал ухо к груди Джека. Он был в сознании, но до того ослаб, что Коннору пришлось наклониться к самым его губам, чтобы разобрать хриплый шепот.
– Опять я все напортил, – едва слышно прохрипел Джек и попытался усмехнуться. – Видно, не способен я ничего делать по-человечески.
– Помолчи, Джек.
В это мгновение доктор Гесселиус, поднявшись, стал отдавать распоряжения:
– Подгоните ближе тот фургон. Мне понадобятся четыре человека, чтобы поднять его. И принесите еще одеяла.
– Повезете его в больницу в Тэвисток? – тихо спросила Софи.
Доктор отрицательно помотал головой.
– Бесполезно, я уже ничем не могу помочь ему. Отвезите его домой, Софи. Устройте поудобнее. Это все, что можно сделать. – Его скорбный взгляд сказал остальное.
Сидони Тиммс заняла место доктора возле Джека. Прекрасная и трогательная, со слезами, струящимися по щекам, она держала его за руку и говорила, что гордится им.
– Как отважно ты поступил, Джек, правда. Когда поправишься, мы это отпразднуем. Подумай, ведь ты можешь получить медаль! – Она не могла больше говорить и отвернулась, утирая рукавом ручьем текущие слезы.
Джек посмотрел через ее плечо и, слабо улыбаясь, кивнул кому-то головой. Софи и не заметила, что позади Сидони стоял Уильям Холиок, который сейчас опустился на колени рядом с Сидони.
– Хорошенько заботься о ней, – прохрипел Джек. – Она выбрала достойного человека, но, если услышу, что ты плохо с ней обращаешься, смотри, вернусь и рассчитаюсь с тобой, мистер Холиок.
– Я буду добр к ней, как вы только можете пожелать, мистер Пендарвис, клянусь вам, – серьезно сказал он, спокойно и терпеливо наблюдая, как Сидони припала к серой щеке Джека нежным долгим поцелуем.
Коннор помог уложить его в фургон.
– Поезжай осторожно и не торопись, – велел он Трэнтеру Фоксу, который, как он знал, умел обращаться с лошадьми. – Я сяду с ним. Смотри за колдобинами, Трэнтер, и, пожалуйста, помедленнее.
– Не беспокойся, – откликнулся коротышка шахтер, вскакивая на козлы и подбирая вожжи.
– Ты поедешь в коляске, Софи?
За его внешним спокойствием Софи чувствовала, как он страдает и тревожится за судьбу брата, и, тронув его за руку, прошептала, стараясь, чтобы голос звучал убедительно:
– Не может он умереть, Кон. Не может!
– Нет, не может, – касаясь губами ее волос, согласился он тихо и решительно. – Быстрее поезжай, Софи. Ты нужна мне.
Софи смотрела, как Кон взбирается в фургон и усаживается возле брата. Джек лежал с закрытыми глазами. С другой стороны сидел священник, преподобный Юэл, с молитвенником в руке и, склонившись над Джеком, негромко читал молитвы. Трэнтер дернул вожжи, и громадные битюги легко покатили фургон с рудничного двора.
23
В этом году на день Иоанна Крестителя разыгрывалась пьеска на тот же, что и в прошлом году, сюжет; святой Петр у небесных врат, но на сей раз она была вдвое длиннее, главным образом за счет целых двадцати, вместо одного, стихотворений мисс Маргарет Мэртон, для которых Софи пришлось сочинять музыку. Дирижируя детским хором из-за кулис, которыми служил раскидистый тенистый дуб, чьи ветви частично скрывали ее от публики, Софи не могла избавиться от мысли, что мисс Мэртон, затеяв эту мини-оперу, переоценила свои таланты, не говоря уже о возможностях хора.
Томми Вутен получил в этом году желанную роль святого Петра. Сюжет строился вокруг того, кого он решит пропустить в рай сквозь небесные врата (представлявшие собой внушительное сооружение из папье-маше, покрытое побелкой, чтобы казалось «перламутровым»), а кого отправить в ад. Дети выстроились парами, мальчик с девочкой, в длинную очередь, ожидая «приговора» без особого волнения. Во избежание излишнего драматизма все было определено заранее, и грешников, обреченных на ад, нарядили в темное, а будущих ангелочков – в платьица и рубашки пастельных тонов. Святой Петр задавал каждому вновь прибывшему на небеса несколько вопросов, после чего хор исполнял коротенькую песенку о том, какую хорошую или какую плохую жизнь вел этот ребенок на земле, и Петр объявлял решение. Последней выступала Птичка. В течение нескольких недель до выступления девочка никак не могла определиться, кем хочет быть, святой или грешницей. Выбор целиком зависел от решения, какое платьице ей больше к лицу – темное или светлое. Наконец она остановилась на темно-синем, которое очень ей шло. Но долгие сомнения не прошли бесследно. Вместо того чтобы выучить обе роли – тех, кого пропустят в рай и кого отправят в ад, – она не выучила толком ни одной, и Софи поэтому нервничала.
Тук, тук, тук. (Папье-маше не издавало того резкого громкого звука, какой предписывался сценарием, и Джедди Найнуэйс должен был за ярким экраном, изображавшим рай, стучать молотком по деревяшке точно в тот момент, когда кулачок Птички колотил по воздуху.)
– Кто там? – спросил святой Петр, держа врата обеими руками и глядя через них на пришедшего.
– Флоренс.
(Детям разрешили выбрать себе имена, а кумиром Птички в этом году была Флоренс Найтингейл.)
– Флоренс, вела ли ты праведную жизнь?
– Да.
Вид у святого Петра стал озадаченный, потому что Птичке полагалось ответить отрицательно.
– Кем ты была на земле?
– Безделицей.
Святой Петр переступил с ноги на ногу и украдкой взглянул на мисс Мэртон, которая тоже стояла за «кулисами» – другим дубом. Софи прикусила губу, чтобы не рассмеяться, и почувствовала удовлетворение: она не раз говорила Маргарет, что Птичка не запомнит слова «бездельница» и нужно разрешить ей сказать «лентяйка».
– Всегда ли ты учила уроки?
– Не всегда.
– Убирала ли постель каждое утро?
– Нет.
– Следила ли, чтобы твоя одежда была всегда чистой и отутюженной?
– Да.
Святой Петр громко сглотнул. Ясно было, что Птичка не способна солгать, даже во имя искусства.
– Находила ли ты время, чтобы накормить голодных, помочь нуждающимся и дать одежду тем, у кого ее нет?
(Томми было десять лет, ион ужасно смущался произносить слово «нагим».)
– Да, я всегда даю сестре свой леденец, когда надоедает его сосать.
Святой Петр что-то зашептал.
– Нет, ничего этого я не делаю, – послушно повторила Птичка.
– Тогда я не могу пустить тебя в Небесное царство. Несчастная бездельница, твое место в Аиде.
Теперь Птичка должна была повернуться к зрителям и пропеть песенку. Она повернулась, но стояла молча, забыв начало.
«Ах», – тихо напела Софи, надеясь, что это поможет.
Лицо девочки прояснилось, и она запела:
Ах, если бы не забывала
Я молиться каждое утро,
Я б на небо сейчас восходила
По той лестнице из перламутра
(показывает рукой).
Если бы слушалась папу и маму,
Не предавалась бы лени,
Я была бы сейчас с Иисусом,
А не с чертями в геенне.
И дальше еще два куплета. Может, стишки мисс Мэртон не слишком вдохновляли, зато они всегда были по существу. Птичка допела песенку и никак не могла удержаться – принялась раскланиваться и приседать перед аплодирующей публикой, хотя мисс Мэртон особо предупреждала детей относительно подобного выражения признательности маленькими артистами. Дети выстроились по обе стороны небесных врат – святые справа, грешники слева, – чтобы исполнить заключительную песенку. Софи вышла из своего укрытия, чтобы не издали, а стоя рядом дирижировать ими, поскольку песенка была сложнее и длиннее предыдущих. Потом святой Петр выступил вперед и произнес финальную речь, короткую и нравоучительную, и спектакль был окончен.
В задних рядах зрителей, чьи бурные аплодисменты обрадовали ее и несколько развеяли печальные мысли, Софи увидела смеющегося Коннора. Он весело помахал ей рукой и поспешил обратно к игрокам, метавшим кольца, которых оставил на время, чтобы послушать маленьких артистов. Ей приятна была его похвала, и она стала раскланиваться вместе с детьми, делая вид, что смеется, обрадованная восторженной реакцией публики, а не молчаливой – мужа.
– Очаровательно! – похвалила Рэйчел Верлен Софи; глаза ее блестели от удовольствия. – Нет, в самом деле, – уверила она ее. Должно быть, выражение лица Софи было довольно скептическим. – Я в восторге, не могу дождаться, когда мой Уильям подрастет и будет петь в вашем хоре. – Они посмотрели на видневшееся среди пышных кружев личико двухмесячного Уильяма, который сладко посапывал на руках матери.
Софи подумала, что он очень похож на отца – рисунком губ, надменно выгнутыми бровками.
– Ну, если он будет столь же музыкален, как лорд Мор-тон, то я тоже буду ждать этого с нетерпением. – К своему удивлению, Софи обнаружила, что Себастьян великолепный пианист. На прошлой неделе в Линтон-грейт-холле, после обеда, он почти час играл гостям, очень артистично и все по памяти.
– Хочу посмотреть Уильяма! Хочу посмотреть Уильяма! – ныла светловолосая Элизабет Моррелл, дергая за юбку Рэйчел. Следом за ней появилась запыхавшаяся мать. Три женщины прошли под густую тень деревьев, и Рэйчел опустила Уильяма на мягкую траву, развернула фланелевое одеяльце, и, под присмотром трех пар внимательных глаз, Лиззи принялась играть с малышом.
– Все-таки я не устояла и купила на благотворительном базаре камеру твоей кузины, – сообщила Энни, подбирая растрепавшиеся рыжеватые волосы и закалывая их шпильками.
– Я слышала. Ты хотя бы поторговалась?
– Это было бесполезно. Она не пожелала уступить ни пенни. Очень некрасиво с ее стороны.
– Но ведь выручка идет на благотворительные цели.
– Да, но дело не в этом. На таких распродажах всегда делают уступки, это всем известно. Онория просто скряга, и я ей так и сказала.
Софи и Рэйчел весело переглянулись. Вот тебе и на! Кто бы подумал, что Энни не любит расставаться с деньгами?
– Но Лиззи так быстро растет, и я хочу начать ее фотографировать, пока она не стала совсем большой. – Эйни улыбнулась дочери, которая целовала пухлые щечки Уильяма, щекотала его под подбородком, отчего малыш весело смеялся. Софи ждала, что сейчас боль вновь пронзит ее сердце, как это иногда случалось, стоило ей только забыться. Но на сей раз этого не произошло.
Часы на церкви пробили два раза.
– Когда собираются открывать памятную доску, Софи? – поинтересовалась Рэйчел.
– Думаю, скоро.
Городской совет единогласно решил установить бронзовый знак на лугу против церкви в честь отважного поступка Джека Пендарвиса.
– Кто произнесет речь? Коннор?
– Нет, дядя Юстас. Он сам пожелал. – Они с Энни обменялись многозначительными взглядами. Перемена в отношении дяди к Коннору по-прежнему изумляла их. Он отрекся от Роберта Кродди и все свое влияние, политическое и личное, употреблял на поддержку мужа племянницы. Роберт, отчаянно старавшийся вернуть расположение Юстаса, пригласил Онорию на бал морских офицеров – событие сезона в Девенпорте. Но Онория отвергла приглашение, назвав его в лицо «честолюбивым сынком пивовара».
– Взгляните на новобрачных, – тихо проговорила Рэйчел и приветливо помахала рукой. Софи и Энни обернулись и увидели Сидони и Уильяма Холиок, которые, взявшись за руки, шли через луг. – Правда, у них счастливый вид?
– Очень счастливый, – согласилась Энни, улыбаясь, и тоже помахала им.
Софи машинально улыбнулась. Она рада была за Уильяма и Сидони – и кто бы не порадовался? – но к этой радости примешивалась грусть, и она полагала, что так будет всегда. Но молодоженов переполняло счастье, и это было прекрасно. Они его заслужили.
– А правда, что они поселились в доме прежнего смотрителя? – полюбопытствовала Энни.
– Да, – ответила Рэйчел. – Себастьян велел заново выкрасить и обставить его для них. Комнаты Уильяма в нашем доме слишком малы для двоих.
– Уж я полагаю! – проронила Энни с мечтательным и задумчивым выражением в глазах, и Софи спросила себя: какие мысли бродят сейчас в ее голове?
В этот момент маленький Уильям заплакал оттого, что Элизабет слишком сильно прижала его к себе. Не успела Рэйчел взять его на руки, чтобы успокоить, как невесть откуда появился ее муж, подхватил сына и, ласково приговаривая, высоко поднял на вытянутых руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50