https://wodolei.ru/catalog/unitazy/Jacob_Delafon/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Сидони подняла заплаканное лицо.
– Я знаю, знаю, в том-то все и дело, это все осложняет. Уильям – лучший мой друг, и, пока я не повстречала Джека, я думала, мы поженимся. Ох, я совсем запуталась, – прошептала она с несчастным видом, утирая слезы. – Я принесла столько горя Уильяму, а теперь и Джек уехал, и я даже не знаю куда. Перед отъездом он сказал, что недостаточно хорош для меня и что мне лучше забыть его. Но я не могу, даже если бы и захотела. – Она достала платочек из кармана платья и громко высморкалась. Она была очень мила: хрупкая, с длинными черными волосами, которые в свете лампы отличали синим блеском. Софи вспомнила, как на день Иоанна Крестителя Сидони краснела и смеялась, когда брат Коннора что-то нашептывал ей на ушко. Отдала ли она Джеку все, что должна беречь девушка? Интуиция подсказывала Софи, что отдала. Братья Пендарвис добивались того, чего хотели, каждый своим способом, но оба способа были убийственно эффективны.
Сидони ушла вскоре после того, как Софи вторично и так же неискренне пообещала, что сообщит ей все, что сможет узнать о местопребывании Джека. Оставшись одна, она долго размышляла над тем, что старший Пендарвис, какие бы ни были у него недостатки, по крайней мере, поступил относительно порядочно, сказав женщине, которую использовал, что она слишком хороша для него. Его лживый, вероломный брат оказался не способен на такой благородный поступок.
* * *
– Хочу выставить свою кандидатуру на дополнительных выборах на место, которое сейчас занимает Клайв Ноултон, – сообщил Софи Роберт Кродди как-то вечером неделю спустя после ее затворничества. Они стояли в холле ее дома, куда он привез ее в своей коляске, когда кончился наконец тоскливый, безрадостный обед у дяди Юстаса в Уикхаузе.
Новость удивила ее.
– Клайв Ноултон подает в отставку? Но почему? В любом случае он ведь либерал, – наивно удивилась она. – А ты по убеждениям консерватор, разве не так, Роберт?
Он снисходительно улыбнулся.
– Главное, что я член либеральной партии. Ноултон уходит в отставку, чтобы принять духовный сан, и он вправе назвать своего преемника. Если я заручусь его поддержкой, никакие выборы не понадобятся.
– Понимаю, – сказала Софи задумчиво. – И ты думаешь, он предпочтет тебя? – Ноултон, один из двух членов парламента от тэвистокского округа, был богатым, влиятельным и уважаемым человеком, который неизменно избирался в палату общин с тех пор, как Софи помнила себя. То, что он назовет своим преемником Роберта Кродди, казалось… гм… мало-вероятным. Не то чтобы Роберт был совсем неподходящей фигурой. Но все же. Он придвинулся ближе и понизил голос:
– То, что я сказал тебе, Софи, должно оставаться между нами. Только несколько человеке знают, что Ноултон собирается в отставку. Так что сейчас поле свободно, и я во что бы то ни стало намерен этим воспользоваться.
– Ясно. Что же, конечно, я желаю тебе удачи.
– Твой дядя поддерживает меня.
– Неужели? – Это было понятно. Дядя Юстас голосовал за либералов, потому что в их округе это было политически выгодно, но сам он всей душой принадлежал к консерваторам, во всяком случае, так всегда считала Софи. – Тогда у тебя действительно очень большие шансы занять место Ноултона.
– Да, я тоже так думаю.
– Ну, хорошо, – сказала она, когда несколько секунд прошло в молчании, но Роберт, видно, не собирался уходить. – Спасибо, что проводил меня. Когда мы снова… – Она не договорила. Роберт положил руку ей на плечо. Никогда прежде он не прикасался к ней. Она вздрогнула, поняв, что он хочет поцеловать ее. – Роберт… – Он неловко ткнулся губами; она не сопротивлялась, не отталкивала его. Это был сухой, без намека на нежность, деловитый поцелуй, не сказать чтобы совсем неприятный. Когда он оторвался от ее губ, она осознала, что ничего не почувствовала. Совершенно ничего.
Но Роберт чувствовал что-то.
– Софи, выходи за меня замуж.
– О! – только и могла воскликнуть ошеломленная Софи. – О!
– Ты не пожалеешь. Дело моего отца отойдет в свое время ко мне, и тогда я стану по-настоящему человеком с положением. Место в парламенте только упрочит его. Пивоварню я продам и вложу капитал в какое-нибудь уважаемое предприятие. Я на подъеме, Софи. Выходи за меня, и я приложу все силы, чтобы ты гордилась мной.
Она знала, что он не кривит душой, потому что оговорился и назвал дело своего отца «пивоварней», каким оно, по сути, и было; прежде он всегда называл ее фирмой, иногда – «семейным предприятием».
– Роберт, – запинаясь, проговорила Софи, – я… я не знаю, что ответить тебе.
– Ответь «да».
– Нет… нет. Это так… – она чуть не сказала: так неожиданно. Но не имело никакого смысла подавать ему ложную надежду или притворяться, что со временем она может изменить свое решение. – Я чрезвычайно польщена твоим предложением и тронута тем, как ты ко мне относишься. Но…
– Не говори «но», Софи. Просто выходи за меня. Я очень тебя люблю.
Возможно ли, чтобы это было правдой? Она всмотрелась в него новым взглядом, проницательность которому придавал ее горький опыт. Софи видела его крепкую фигуру, застывшую в ожидании, обычно спокойное знакомое лицо сейчас выражало, пожалуй, не более чем… беспокойство. Нет-нет, это не может быть правдой. Какое облегчение; значит, ее отказ не разобьет ему сердца.
– Ты оказываешь мне большую честь, – скромно потупившись, проговорила Софи. – Пожалуйста, пойми меня, дело не в тебе – ты мне очень симпатичен, Роберт. Я, разумеется, отношусь к тебе с чрезвычайным уважением, и наша дружба много значит для меня. – Как бы не перестараться, подумалось ей, пора его охладить. – Но не думаю, что я вообще выйду замуж. Я уже определилась в своем жизненном пути, и из меня получилась бы никудышная жена. Особенно для тебя.
– Почему? Почему «особенно» для меня?
Потому что он будет слишком многого ожидать от нее – захочет, чтобы она жила в его тени. Иного он не представляет. Она была уверена в этом, почему – и сама не знала.
– Потому, что ты заслуживаешь лучшего. Я предчувствую, что, если мы поженимся, ты скоро пожалеешь об этом. Я ничуть не сомневаюсь, что ты все сделаешь ради того, чтобы я была счастлива, Роберт, но я совершенно уверена, что сделаю тебя несчастным. Пожалуйста, пусть мой отказ не помешает нашей дружбе.
Его желтоватые глаза сузились, и она подумала, что он злится. Но он просто размышлял, как повести себя в сложившейся ситуации.
– Хорошо, – согласился он почти бодро и уж точно не испытывая сердечной боли. – Оставим пока все так, как есть, если хочешь.
– Нет, что я хочу, так…
– Но я буду просить твоей руки снова и снова. Ты именно та женщина, которая нужна мне, Софи. И ты ошибаешься насчет нас – я нужен тебе. Но если ты сейчас этого не понимаешь, хорошо, я могу подождать.
Она улыбнулась и покачала головой, но ничего больше не сказала, потому что было бы жестоко спорить с ним. Они попрощались с большей теплотой, чем, как ей казалось, было допустимо, учитывая новые обстоятельства, и она поднялась к себе, чтобы обдумать происшедшее.
Она могла бы ответить согласием. Было бы это так уж ужасно? Может, он был прав и они подходят друг другу? Что из того, что они не влюблены друг в друга? Любовь – только помеха. Лишнее беспокойство. От нее одни неприятности.
Прежде она никогда не думала о любви так цинично. За это тоже надо благодарить Контора, вернее, винить его. Тот факт, что она могла теперь вообще думать о нем, должен был свидетельствовать о начале выздоровления. Это спокойствие, это онемение души помогло ей оглянуться назад, на последние недели, включая трудные часы, проведенные под землей, когда она спускалась в забои «Калинового». Предложение Роберта… как бы распахнуло дверь, впуская воспоминания о Конноре. Сегодня вечером она поверила, что сможет вынести их.
Весь фокус состоял в том, чтобы взглянуть на историю их любви со стороны, как на приключившуюся с кем-то другим, и попытаться извлечь из нее урок. Превратить из мучительного, разрушительного эпизода своей жизни в нечто позитивное. Она сумела пережить эту неприятную историю. Ей удалось сохранить свое общественное лицо, что явилось настоящим чудом; вспоминая риск, которому подвергалась, Софи понимала, что легко могла сойти с ума. Теперь она смотрела на случившееся как на болезнь, период помутнения разума, когда она настолько ослепла, что не видела опасности разоблачения, – и все это ради человека, который не стоил ее.
Конечно, у нее много недостатков, и благодаря Коннору она ясно увидела в себе немало новых. Но он гораздо хуже. Он лгал ей со дня их первой встречи. Если быть честной, он не соблазнял, но, безусловно, предал ее. Пойдя на то, чтобы выдать себя за другого, допустив, что подобный маскарад может быть морально оправдан, – хотя одного этого более чем достаточно, мрачно подумала она, – он еще совершил ужасный грех, позволив развиться их интимным отношениям. Может, не устояв, она тоже согрешила, но по крайней мере с ее стороны это была подлинная любовь, подлинная страсть. Она принесла в жертву все, включая добродетель и незапятнанную репутацию, потому что считала, что действительно любит его. У него не было такого оправдания, ибо им руководили вожделение и коварство, и она никогда не сможет простить его. Она постарается больше не думать о нем – только о горьком уроке, который он ей преподал: не доверять мужчинам, не отдаваться им ни на каких условиях, кроме заключения брака. Будь живы ее мать или отец, она, может, знала бы об этом раньше. Ей следовало догадаться самой, ведь ей уже двадцать три. Но теперь она научена горьким опытом.
Она долго лежала без слез, но с печалью в душе, следя за игрой теней на потолке. Может, предложение Роберта повернет ее жизнь в новом направлении. Пора попытаться опять стать счастливой. Но как это сделать? Она уже не такая легкомысленная и даже уже не девушка. Коннор Пендарвис украл у нее юность и сделал ее осторожной и подозрительной женщиной. Печальной женщиной, хотя она всеми силами старалась не поддаваться грусти. Она чувствовала себя старой и усталой, душа была опустошена, и приходилось постоянно быть начеку, чтобы не дать воли воспоминаниям, которые то и дело прорывали ее слабую защиту и переносили в прошлое. Она видела его в саду роз, сидящего с котом на коленях и гладящего его лоснящуюся черную шерстку. Видела улыбку, освещавшую его лицо, когда она говорила что-то забавное. Однажды он рассказал ей дурацкий анекдот о корнуолльце, валлийце и шотландце, и они оба смеялись до слез. Это были коварные воспоминания, они разрывали сердце и заставляли плакать.
Как ей освободиться от гнета печали и сожалений? Когда боль наконец утихнет и сможет ли она жить как прежде? Временами Софи помогала ненависть к нему; как за спасательный круг ухватилась она за убеждение, что он – чудовище, и отвергала даже самое слабое желание увидеть в его поступках хоть что-нибудь, оправдывающее его. Это был единственный выход из положения. Истина не имела значения; главное было выжить. В данный момент она находила силы в том, что делала из Коннора смертельного врага. Демонизировала его. Это не очень у нее получалось, но в этом было сейчас ее единственное спасение.
На другой день было воскресенье. Она опоздала в церковь и потому села в задних рядах, а не на привычном месте впереди у окна. Для конца августа было чересчур жарко и душно; проповедь, которую читал Кристи, была превосходна, но затянута. Уже потом она сообразила, что признаки этого появились раньше, признаки, которые она должна была бы заметить и обратить на них внимание. Но тогда она отмахнулась от них, целиком погруженная в мучительные переживания.
От дурноты, которую она почувствовала в церкви, было не отмахнуться.
Только теперь до нее дошло, что она беременна.
* * *
Какой ужас! Страх сковал ее душу ледяными щупальцами, лишив способности думать и даже двигаться. Когда служба закончилась и она пришла в себя от обморока, случившегося у всех на глазах, Софи поплелась на кладбище и опустилась на колени у могилы отца. Она погрузила руки в прохладную траву на могиле, инстинктивно ища у него защиты, в отчаянной немой просьбе спасти ее. Если бы он только мог! Она не заметила, что плачет, пока не почувствовала, как на плечи ей легли ладони подошедшей Энни Моррелл.
– Прости меня, Софи… ты ничего не рассказываешь, но тот человек, который делает тебя такой несчастной, не мистер ли это Пендарвис?
Софи с таким пылом принялась это отрицать, что Энни перестала ее расспрашивать.
– Позову-ка я Кристи, – с беспокойством сказала Энни, поднимаясь с земли, но Софи потянула ее обратно.
– Пожалуйста, не надо! Просто побудь со мной. – Она не могла сейчас говорить ни с ним, ни с нею. Они были лучшими ее друзьями, но не было сил делиться с ними своим горем, так мучителен и глубок был ее стыд.
На другой день она пришла на рудник, и обычная рутина мелких дел и забот несколько отвлекла ее от безрадостных мыслей; помогло и самовнушение, что ничего особенного не случилось. Но, разговаривая с людьми – Дженксом, Диконом Пинни, кузнецом, с каждым из них, – она спрашивала себя; что он подумает, когда узнает? Осудит ли меня? Замолвит ли за меня доброе слово? На следующий день она опять едва не упала в обморок; хорошо еще, что она была одна в своем кабинете и быстро пришла в себя, посидев, уткнувшись головою в стол. Но она заметила, что ничего не может есть, совсем ничего, и сама мысль о еде вызывает у нее отвращение. Нормально ли это? Совета ни у кого нельзя было спросить, даже у доктора Гесселиуса. Во всяком случае, пока. Она была напугана, просто в панике, не могла заглянуть в будущее, ощущая лишь ужас настоящего мгновения. На другой день она была не в силах поехать на рудник.
Мысль о ребенке, такая невероятная поначалу, начала посещать ее, робкая, неуверенная, что ее тут же не прогонят. Софи всегда любила детей, всегда хотела, чтобы у нее они были… когда-нибудь. Но, боже, только не так! Должна быть радость, восторженное ожидание, смиренная уверенность, что создатель благословил тебя, – но единственное, что чувствовала Софи, это непреходящий ужас от сознания, что теперь-то наверняка погибла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50


А-П

П-Я