Она миновала поворот к руднику и вдалеке увидела высокие черные трубы, извергавшие клубы белого дыма. Отец назвал рудник «Калиновым» по махровой калине, которую любила его жена и высаживала у себя в саду. Софи нравилось это название, как и цветущий белыми цветами кустарник, потому что только он и остался ей в память о матери, которой она не знала. И хотя рудник отнимал много сил и был источником серьезных проблем, она любила его как последний дар отца.
Он передал ей его накануне своей кончины. Больше двух лет минуло с тех пор, но по-прежнему сознание его веры в нее, которую он выказал, поручив продолжать свое дело, наполняло душу удовлетворением и гордостью. Когда ей было одиноко и тяжело, когда груз ответственности за жизнь и благополучие столь многих людей давил на ее юные плечи (а сейчас ей было всего двадцать три), эта вера поддерживала ее. «Ты умнее многих женщин, каких я когда-либо встречал, и некоторых мужчин, у тебя деловая хватка», – постоянно твердил он и повторял это так часто, что она в конце концов сама поверила. Внушила себе, что так оно и есть. Кто-то мог назвать ее самонадеянной, но Софи предпочитала думать, что дело в ее чувстве собственного достоинства. Кузина Онория утверждала, что она чересчур горда. «Гордыня – грех, София, и влечет за собой грехопадение, не забывай этого», – любила она предостерегать Софи, кисло поджимая губы. Но вечное недовольство Онории происходило от неудовлетворенности собственной жизнью, которая у нее, на взгляд Софи, была невыносимо бесцельной и пустой, поэтому она старалась не обращать внимания на подобные высказывания.
Порой вообще трудно было поверить, что они родственницы, настолько они не походили друг на друга, как полагала, как хотела верить Софи. Дядя Юстас Вэнстоун владел рудником «Салем», но невозможно было представить, чтобы Онория имела к нему какое-то отношение и уж тем более управляла им. Она считала такое занятие ниже своего достоинства, неподходящим для леди. Юстас был мэром Уикерли – должность, по большому счету, не бог весть какая, но Онория относилась к этому серьезно, почти так же серьезно, как к своей роли дочери мэра. Она считала себя самой знатной особой в округе после леди Мортон из Линтон-грейт-холла. Софи могла бы возразить, что тут она уступает супруге преподобного Моррелла – Энни была виконтессой до того, как вышла замуж за Кристи. Да что там говорить, Софи могла бы возразить (если бы ее волновали подобные вещи, чего, конечно, у нее и в мыслях не было), что она сама на голову выше Онории, поскольку отец был и образованней, и богаче, и куда большим джентльменом (по ее мнению), чем дядя Юстас. Единственное, что у Онории было общего с нею, так это возраст, а поскольку обе были не замужем, то в этом вопросе ни одна из них не имела преимущества.
Но Софи жалела потраченного впустую времени и не задумывалась о столь несущественных моментах.
Вместо этого она вернулась к мыслям о молодом человеке, которого встретила сегодня на городском лугу перед церковью. Его образ вставал перед ее мысленным взором с настойчивостью привязчивой детской песенки. Джек Пендарвис. Корнуоллская фамилия, да и акцент свидетельствует, что он уроженец Корнуолла. Приехал ли он сюда навестить кого-нибудь? Она не слышала ни о каких Пендарвисах в их приходе. Там, на лугу, она пыталась найти предлог, чтобы узнать, чем он занимается. Но, как назло, ничего подходящего не приходило ей в голову: почему-то не получалось у нее непринужденного, свободного разговора. Да и у него тоже.
Улыбнувшись, она непроизвольно провела рукой по волосам и вспомнила, с какой нежностью он касался их и как зачарованно смотрел на нее. Взгляд его серых глаз какого-то необычайного оттенка был пристальным, напряженным и немного тревожным. Но улыбка у него прекрасная, и он даже не пытался скрыть своего восхищения. Софи привыкла к тому, что мужчины восторгаются ею; это нимало ее не беспокоило, пока они не заходили слишком далеко и не начинали нести несусветную чушь или вести себя как ослы. Джек Пендарвис… она не могла представить, чтобы он молол вздор или совершал глупость. Его слова, что он скорее отрежет себе руку, чем единую прядь ее волос… это, решила она, галантность. Он очень мил: черные как смоль волосы, худощавое, чисто выбритое лицо. Кто он такой? В Уикерли редко появлялись новые лица. Он говорил как джентльмен, хотя одет был несколько простовато. Вероятно, он путешествует. Да, конечно, это наверняка так. «Как вы думаете, понравится мне здесь?» – спросил он, что должно означать – он остается в городе. Так что она еще увидит его.
Замечательно.
Она заставила пони перейти на шаг и свернула на узкую дорогу, которая, минуя ворота на изъеденных временем гранитных столбах, кончалась у крыльца Стоун-хауза. Когда-то покрытая гравием, она пребывала в плачевном состоянии: края осыпались, посредине колеи пробивалась трава. Томас старался как мог, но тяжелая работа была ему уже не по силам; лужайка вокруг дома да конюшня – вот все, на что его теперь хватало. Конечно, она была не бедна; можно было нанять людей, чтобы тщательно выпололи траву на дороге, подкрасили ставни, аккуратно подстригли кусты чайной розы, пока они не оплели весь дом. Но у нее не хватало времени на все. К тому же каждый пенни, что приносил ей рудник, она использовала на закладку новых штолен.
Это была рискованная стратегия, и дядя предостерегал ее против подобного ведения дел. Но она не могла согласиться с консервативными методами Юстаса. Софи считала себя настоящей дочерью своего отца: осторожности предпочитала смелость, долгим раздумьям – действие. Если она обанкротится… о, к чему думать о таких ужасных вещах? Она добилась кое-какого успеха, что же до банкротства, то с отважной дочерью Толливера Дина такого никогда не может случиться. В этом она была совершенно уверена.
Она очень устала, поэтому оставила Валентина у крыльца, а не отправилась к конюшне на заднем дворе. Иногда она сама расседлывала его и ставила в денник, особенно в те дни, когда Томаса донимал радикулит. Однако сегодня у нее не осталось на это сил.
Софи привязывала пони к столбу террасы, когда в дверях показалась Марис.
– Сейчас схожу за Томасом, – крикнула она. Софи кивнула, и Марис помчалась к сторожке за каретным сараем, чтобы сообщить о возвращении хозяйки.
Войдя в холл, Софи стянула перчатки и бросила их на столик. Остановившись перед зеркалом, сплошь усеянным черными точками, и поправляя прическу, она попыталась взглянуть на себя как бы со стороны и понять, какой ее видит незнакомец. Незнакомец вроде Джека Пендарвиса. Но ничего у нее не получалось; из зеркала на нее смотрело такое привычное, знакомое до мельчайших подробностей лицо.
На лестнице послышались тяжелые шаги: это миссис Болтон поднималась из кухни.
– Могу пока подать салат, если не желаете ждать до ужина, – объявила домоправительница. – Или приготовить отбивную, но на это требуется время; я только что вернулась от Джеральда.
Джеральда, своего неженатого сына, она навещала раз в неделю. Приходила в пятницу вечером и оставалась до обеда в субботу: наводила порядок в доме и готовила еду на неделю. Возвращалась она всегда усталая и не в лучшем настроении, и Софи старалась избегать общения с ней до утра в воскресенье.
– О, салата вполне достаточно, – уверила она миссис Болтон. – Я все равно так устала, что не очень хочу есть.
Миссис Болтон многозначительно хмыкнула, и Софи не решилась попросить подать салат ей наверх.
– Я только переоденусь, а потом спущусь и помогу вам.
– Гм! Я смотрю, вы насажали травяных пятен на белую юбку. Их ничем не выведешь, можете сразу пустить ее на лоскуты.
– Я смогу их вывести, – неожиданно раздался голос Марис, и из глубины дома появилась высокая, массивная служанка. – Снятым молоком с крахмалом, и следа не останется.
Миссис Болтон бросила на нее мрачный взгляд исподлобья, бухнула: «Посмотрим», и, тяжело ступая, направилась в кухню.
Марис ухмыльнулась, показав неровные зубы. В руках она держала стакан с чаем.
– Вот, возьмите-ка да пойдите в сад, полюбуйтесь, как солнце заходит. Сбросьте туфли и устройтесь поудобнее, а я принесу вам туда ужин, если хотите.
– О, Марис! – с благодарностью воскликнула Софи. Марис приготовила ей божественно вкусный холодный апельсиновый чай с медом. Она была дневной служанкой и каждый вечер уходила к себе домой. В Стоун-хаузе оставалась только миссис Болтон, которая спала в комнате рядом с кухней в цокольном этаже. Софи частенько хотелось, чтобы все было наоборот.
– Наверно, я так и сделаю, – согласилась Софи. – Заодно можно обрезать увядшие рододендроны.
– Гм! – хмыкнула Марис, изображая миссис Болтон. – Я была совершенно уверена, вы ни за что не послушаетесь, чтобы сделать, как я советовала.
Девушки комично выпучили глаза и, засмеявшись, разошлись каждая в свою сторону.
Сад, который когда-то являлся гордостью матери Софи, был прекрасен: больше шести месяцев в году в нем беспрерывно цвели, сменяя друг друга, многочисленные цветы. Но чудеснее всего в саду было в сгущающихся теплых сумерках в начале июня, когда распускались тысячи роз, которые карабкались по стволам старых яблонь, по живой изгороди, ползли по бордюрам клумб, взбирались на крышу садового домика. Розы затмевали все остальные цветы своим роскошным видом и пьянящим ароматом. У Софи голова закружилась от этой красоты и благоухания; она опустилась в шезлонг возле садового домика и отогнала пчел, норовивших сесть на стакан с апельсиновым чаем. «Здравствуй, Шалун!» – сказала она, и черный кот, свернувшийся клубком на теплой от солнца мощеной дорожке, повернул мордочку и навострил уши на голос. Повеял легкий ветерок, и с акации, плавно кружась, полетели белые лепестки; некоторые из них опустились на блестящую черную спину кота, но тот не обратил на это внимания. «Надо было назвать тебя Тихоней, – пробормотала она, откидываясь в шезлонге и закрывая глаза. – Или Лентяем. Лежебокой».
Ей хотелось расслабиться, не думать ни о чем, но в голову снова полезли невеселые мысли о руднике. На биржевых торгах в четверг цены на медь снова упали; так длилось уже несколько месяцев. Игра на понижение и война в Крыму положили конец тем благословенным временам лет пять назад, когда рудник приносил сказочный доход. «Калиновый» был небольшим рудником и не мог тягаться с тем же Девонширским объединением. Один из немногих, он принадлежал одному человеку, а не группе акционеров, и она, его владелица, несла все бремя ответственности на своих плечах. Как и лорд Мортон, но тот ограничился скромными инвестициями в свой рудник, тогда как ей позарез нужны были наличные средства, причем постоянно, чтобы избежать краха. Софи и слушать не хотела дядю Юстаса, настоятельно рекомендовавшего нанять каких-нибудь авантюристов – богатых спекулянтов. Его другое предложение тоже было неприемлемым – продать «Калиновый» ему, а самой заняться делом, более подходящим для женщины: подыскать себе мужа. Но Софи намеревалась разработать собственный план привлечения акционеров. Но на сколько паев следует разделить основной капитал и какую долю из них продать? У нее было два адвоката, и каждый советовал свое.
Глаза у нее сами собой закрылись. Она поставила стакан на дорожку и обхватила руками плечи. Хуже всего, что придется расстаться с независимостью, единовластием, подумала она, зевая. Придется давать отчет в своих действиях другим пайщикам. «Калиновый» всегда принадлежал только ее отцу и никому больше. Он не продал чужакам и малой части рудника. Даже в самые тяжелые времена он так или иначе держался, отказываясь от рискованных проектов или временно увольняя рабочих, пока цены на медь вновь не поднимались. Дикон Пинни, ее доверенное лицо, вечно советовал продать часть «Калинового»; но разве ему придется иметь дело с последствиями такого решения? Ежемесячные встречи с пайщиками в Тэвистоке, выпуск акций, объявление о выплате дивидендов… ежеквартальная, а может, и каждые два месяца оплата счетов…
Она услышала шаги на каменной террасе и выпрямилась, с удивлением обнаружив, что начала клевать носом, больше того, чуть не уснула в шезлонге. То-то Марис получит удовольствие. Она обернулась, чтобы сказать ей… и увидела дядю, который уже спустился с террасы и шел к ней по траве. Два месяца назад он сильно ушиб колено и все еще ходил с изящной тростью с золотым набалдашником. Впрочем, колено давно не болело, но Юстас считал, что трость придает ему солидности и что так он больше похож на мэра. Софи порывисто поднялась, стряхнула с юбки лепестки акации и приветливо улыбнулась. Однако ответной улыбки не последовало.
– Ты, конечно, забыла, не так ли?
– Забыла о чем?
На его холеном, красивом лице застыло холодное выражение. Он был одним из известных мировых судей, и она собственными глазами видела, как подсудимые трепетали при взгляде на его неподвижное, словно мраморное, лицо.
– Об обеде у меня, – ответил он коротко. – Сегодня. Придет Роберт Кродди.
– Ах, черт! Вы правы, забыла. Простите меня.
Прощай тихий вечер в одиночестве. Она надеялась, что дядя Юстас примет разочарование, которого она не могла скрыть, за сожаление, что опоздала на обед.
Он стоял широко расставив ноги, заложив руки с тростью за спину, в точности как лондонский полисмен.
– Я ничуть не удивлен; я предполагал, что ты можешь забыть. Поэтому заглянул к тебе, прежде чем ехать домой.
«Салем» располагался в нескольких милях к северу по тэвистокской дороге. Дядя Юстас жил в Уикерли – как приличествовало мэру, – а дом Софи стоял по пути.
– Не пойму, как я могла забыть? Ведь ждала этого всю неделю. – Ей показалось, что его проницательные глаза смотрят на нее скептически. – Вы поезжайте. Скажите Онории, что я буду через час.
– Ха. Через три – так будет вернее.
– Нет, вы путаете меня с вашей дочерью, – улыбнулась она. Онория вполне могла провести три часа, одеваясь к обычному семейному обеду. – Всего один час, обещаю. Я велю Томасу заложить коляску и отвезти меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50