Остальные или стояли на ремонте, или их владельцы отдыхали после
напряженной работы.
Я заметил, что расстояние между нами и "Дафни" немного сократилось.
Неужели у "Кристин" стал сдавать дизель? Взглянув на Уде, я был удивлен
его странно окаменевшим лицом. Он как-то особенно пристально вглядывался в
волны за бортом. Неужели и ему пришла в голову мысль броситься в море? Я
обратил внимание на изменившийся характер волнения: мелкие, беспорядочные
всплески исчезли, и несмотря на то, что судя по смещению островка по
правому борту, мы двигались с прежней скоростью, вода гладким потоком
стремительно неслась нам навстречу. "Прилив, - понял я. - Этот прилив
держит нас, как водоросли Саргассового моря, не дает нам идти вперед".
Судно медленно ползло против все усиливающегося течения. Я взглянул за
корму. Преследователи держались за нами на прежнем расстоянии, несколько
мористее. Судя по дымкам, вырывавшимся из выхлопной трубы их двигателя,
механическое сердце "Дафни" работало с полной нагрузкой.
Послышался низкий, похожий на горловое рычание какого-то гигантского
зверя, рев, поверхность моря покрылась струями пены, кое-где
закручивающимися в большие воронки. Небо потемнело, багровая полоса на
горизонте исчезла, казалось, что это был не рассвет, а закат, и солнце
скрылось. Я не понимал, что происходит, но меня охватило чувство неясной
тревоги, нервы были напряжены до предела. Говорят, такое чувство некоторые
люди испытывают перед землетрясением или сильной грозой.
- Сальтенс-Мальстрем! - прокричал мне в ухо Уде, преодолевая
усиливающийся рев моря. И только тогда я понял.
Ужасы знаменитого водоворота Мальстрем, возникающего каждые шесть
часов от столкновения приливной и отливной волн между островами Москенесей
и Вёре под шестьдесят восьмым градусом северной широты в Лофотенском
архипелаге, красочными описаниями Эдгара По и Жюля Верна сильно
преувеличены. Его без особых предосторожностей пересекают суда, и лишь при
сильном северо-восточном ветре он может представлять некоторую опасность.
Гораздо свирепее менее знаменитый водоворот Сальтес-Мальстрем между
островами Гадё и Стрёме в устье Сальтен-Фьорда под шестьдесят седьмым
градусом и тринадцатью минутами северной широты. И мы находились именно в
этом месте...
Рокот нашего дизеля усилился, он был слышен даже сквозь рев и грохот
моря. "Кристин" медленно, но уверенно преодолевала течение, приближаясь к
берегу. Но наши преследователи... Благодаря точному расчету старого Олафа,
они оказались на самой стремнине именно в тот момент, когда отдельные
водовороты, возникавшие то тут, то там, начали сливаться, подобно
капелькам ртути, в одну огромную, пока еще довольно отлогую воронку. Их
положение усугублялось еще и тем, что стремясь прижать нас к берегу, они
располагались дальше от него, на самой быстрине. "Дафни" стояла на одном
месте, как будто ее удерживала какая-то гигантская рука. Дымки от выхлопов
превратились в сплошную струю копоти, но вот судно чуть попятилось, потом
еще немного... Водоворот превратился в отчетливый круг, диаметром около
двух километров. Край его был покрыт пеной, и "Дафни" находилась внутри
этого белого кольца, уже чуть накренившись на левый борт. Внезапно дымная
полоса ее выхлопа прервалась, появилась снова и исчезла окончательно.
Перегретый двигатель не выдержал, очевидно, заклинило поршни. Как клочок
бумаги на диске проигрывателя, "Дафни" помчалась кормой вперед, по
движению воды, в направлении, обратном своему недавнему курсу, описывая
гигантский круг и кренясь все больше и больше по мере смещения к центру.
Через пять минут Сальтенс-Мальстрем предстал перед нами во всем своем
великолепии и мощи. Огромная черная воронка с почти гладкими стенами,
наклоненными к горизонту под углом примерно в сорок пять градусов,
вращалась с оглушительным ревом и свистом, на дне ее клокотала пена.
Очевидно, там были скалы, к которым неудержимо тянуло несчастную "Дафни".
Она находилась уже примерно на половине склона, когда песок прибрежной
отмели заскрипел под форштевнем нашего судна. И только тогда я сумел
перевести дух: оказывается, я какое-то время почти не дышал, завороженный
разворачивающимся перед нами зрелищем борьбы жалкой скорлупки, сделанной
руками человека, с неумолимой мощью миллионнотонной водной массы.
Олаф заглушил двигатель, вышел из рубки и тяжело опустился на бухту
каната, а мы с Уде спрыгнули с бака на землю и, не сговариваясь,
вскарабкались на торчащую поблизости скалу, высотой метров пятнадцать.
В бинокль я мог разглядеть все, что происходило на палубе "Дафни".
Несколько человек метались от борта к борту, но Генрика, как я и ожидал,
между ними не было. Вероятно, центробежная сила из-за вращения была
велика, так как они двигались, сохраняя вертикальное положение
относительно палубы, как будто "Дафни" стояла на ровном киле. Мне
показалось странным, что при такой скорости движения судна флажок на
кормовом флагштоке обвис, почти как при полном штиле, но потом я
сообразил, что весь нижний слой воздуха, прилегавший к поверхности воды,
вращается вместе с гигантской воронкой, образуя невидимый вихрь. Если бы
даже удалось вызвать вертолет спасательной службы, он не смог бы
проникнуть внутрь этого вихря, а был бы смят им и свалился бы в воду, как
стрекоза, сбитая в пруд порывом ветра.
Прошло почти полчаса этой жуткой карусели под аккомпанемент
оглушительного рева и свиста, но вот суденышко с белой рубкой и широкой
белой полосой вдоль бортов, так четко различимое на фоне черной воды,
сделало последний оборот и исчезло в клокочущей пене на дне водоворота. Я
не мог даже в бинокль рассмотреть, что происходило с "Дафни" в этом
бурлящем и кипящем котле.
Через полчаса с небольшим рев стал стихать, воронка уменьшаться и
мелеть, а еще через сорок минут море было покрыто обычной "сечкой",
мелкими, острыми всплесками. На поверхности не было никаких следов,
вероятно, обломки "Дафни", как и другие плавучие предметы, захваченные
водоворотом, унесло течением.
Обменявшись несколькими словами, мы решили продолжать свой путь в
Будё и ничего не сообщать полиции. Мои спутники, конечно, догадывались,
что дело тут нечисто, но, как большинство простых людей, предпочитали
обойтись без вмешательства официальных органов власти. Да и что мы могли
рассказать? Что нас преследовали неизвестные, обстреливали наше судно, а
мы заманили их в смертельный водоворот? Рано или поздно обломки "Дафни"
будут обнаружены, возможно, прояснится и судьба Генрика. Кристенсен решил
не впутываться в темное дело.
Мы распрощались на причале порта Будё, не глядя друг другу в глаза.
Олаф остался на судне, Уде отправился за покупками, а я вернулся к своему
гостеприимному хозяину-пенсионеру, чтобы поблагодарить его за приятный
отдых. Вечером я вылетел через Тронхейм, Осло и Стокгольм в Хельсинки, а в
полдень следующего дня уже был в Москве.

12
И, оправясь от испуга,
гостя встретил я, как друга.
Э.По
Такие лица всегда вызывали у меня чувство антипатии. Далеко друг от
друга расставленные глаза зеленовато-серого оттенка, приплюснутый, с
острым кончиком и широкими ноздрями нос, напоминающий на скуластом лице
клюв совы, тонкие губы, низкий, несмотря на залысины, лоб... Было в этом
лице что-то татарское. Может быть, во мне говорила память предков,
"столетиями изнывавших под татаро-монгольским игом", как писали учебники
истории. Или это сказывались какие-то забытые детские впечатления? Как бы
то ни было, человек, сидевший напротив за письменным столом и бывший моим
непосредственным начальником, которому я комментировал свой только что
составленный отчет, не внушал мне ни доверия, ни уважения, не вызывая
никакого желания продлить нашу беседу хоть на секунду дольше необходимого
времени.
Все в наши дни меняется быстро. За время моего отсутствия по случаю
пребывания в заграничной командировке произошли существенные, говоря
бюрократическим языком, "кадровые сдвиги". Но дела продолжались, только
вели их теперь другие люди. О моем новом начальнике я кое-что слышал. Это
был типичный "парашютист", работник аппарата, переведенный к нам после
сокращения в высших сферах. Имея слабое представление о специфических
тонкостях нашей работы, он зато достаточно поднаторел в закулисных
интригах и "борьбе за выживание". Я надеялся, что у него хватит ума не
совать палки в колеса исполнителям, предоставить ведение дела тем, кто
занимался им с самого начала. А он пусть себе стрижет купоны и пожинает
лавры в соответствии с негласной системой распределения наград по
должностям, когда матрос, закрывший пробоину собственным телом, получает
медаль "За трудовое отличие", а капитан, чуть не посадивший корабль на
скалы, золотую звездочку Героя.
Очевидно, несмотря на мой безукоризненно корректный тон и соблюдение
всех норм субординации, он что-то почувствовал, потому что через несколько
минут захлопнул папку и скрипнул, не глядя на меня:
- Свободны!
Не в лучшем настроении я покинул Управление и поехал к себе домой.
Я отдернул шторы и огляделся, состроив унылую мину. Это был мой дом,
место, где я должен по всем правилам чувствовать себя спокойно и уютно...
Я бывал здесь за последний год не чаще одного-двух раз в месяц, а то и
реже, поэтому в квартире витал дух одиночества, запустения, холода, всюду
лежала пыль. В остальном, однако, был порядок - без меня мою обитель никто
не посещал. Я вооружился пылесосом и достал из-под кухонного стола банку с
восковой мастикой. Терпеть не могу лакированные полы. То ли дело хорошо
натертый паркет! Запах воска и скипидара всегда связывался у меня с
праздником.
Закончив уборку, приняв душ и выпив кофе, я облачился в шелковый
стеганый халат, обладавший, как я давно убедился, свойством создавать
настроение умиротворения и покоя. Смеркалось, я задернул шторы и сел за
письменный стол. Комната тонула в полумраке, лишь на поверхности стола
лежал яркий круг света, позволяющий концентрировать внимание на листке
бумаги, который я вынул из кожаной папки с окованными медью уголками.
Пришло время серьезно подумать.
Честно говоря, заниматься этим дома я не имел права. Но что
поделаешь, когда официальная обстановка не располагала к творческой
деятельности. В своем рабочем кабинете я мог выдавливать из себя только
казенные штампы, автоматически складывающиеся в приемлемую и понятную для
начальства форму отчетов, рапортов, донесений. Правда, большинство
относительно простых дел решались именно таким методом. Существовали
инструкции, выработанные за десятилетия опытным путем алгоритмы, которые
позволяли усилиями многих людей, действовавших исключительно в рамках
своих служебных обязанностей и полномочий, "расколоть" проблему. Сейчас,
однако, требовалось нечто совсем иное. Нужно было поймать за тонкую нить
дрожащую тень бабочки-ассоциации, загнать ее в зыбкую ячейку памяти и
прихлопнуть там, чтобы уже не вырвалась. Я никогда не мог четко уяснить
себе, как именно происходит этот процесс. Иногда самые далекие от сути
дела фразы, всплывавшие в мозгу, знакомая мелодия, донесшаяся из окна на
грани слышимости, какой-нибудь оттенок цвета или запаха заставляли вдруг
кристаллизоваться перенасыщенную массу фактов, в неуловимые мгновения
превращая ее в жесткую пространственную решетку единственно возможной
логической схемы. Искусство заключалось в умении особыми приемами,
найденными после многих часов долгих вечеров и дней беспомощного метания в
лабиринтах догадок, разрушающихся от грубых прикосновений рассудочного
метода, привести себя в нужное состояние души и тела.
Своим любимым японским карандашом фирмы "Мицубиси", тонкий грифель
которого не нуждался в кропотливой и грязной процедуре затачивания, я
выписал на листке четыре цифры: 2 - 5 - 4 - 3, которые прочно врезались
мне в память после того, как я мельком взглянул на кольцо Генрика во время
игры в покер за столиком паба на таком далеком сейчас острове Гадё. Почему
именно эти цифры и именно в такой последовательности использовал
осторожный Виктор Богданович? Может быть, это перестановка чисел
натурального ряда. 2 - 3 - 4 - 5? Тогда продолжение должно выглядеть, как
6 - 7 - 8 - 9 или, после аналогичной перестановки, 6 - 9 - 8 - 7.
Я торопливо вынул из пластикового футляра микрокалькулятор МК-54,
включил его в сеть через блок питания, поскольку батарейки давно уже сели,
и ввел программу дешифровки, сверяясь время от времени с листком из папки,
на котором я, опять-таки в нарушение всех правил, норм и инструкций,
записал ее вместе с текстом. Подставив в качестве параметра ряд: 2 - 5 - 4
- 3 - 6 - 9 - 8 - 7, я начал вводить в сумматор калькулятора одно за
другим числа шифровки. Но, увы, результатом была лишь какая-то бессвязная
белиберда. После того, как я получил подряд тринадцать согласных, что-то
вроде щсптфцвврхктж, я прекратил свои тщетные усилия. В глубине души я
понимал, в чем моя ошибка: не стоило так торопиться! Вот если бы я
медленно встал из-за стола, зевнул и потянулся, не спеша достал
микрокалькулятор, как бы нехотя, насвистывая "Чардаш" Монти, ввел
программу, все было бы в порядке... Самое главное в таких случаях - делать
вид, что тебе все это не очень-то и надо и не очень-то и хочется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36