Вскоре солнце снова вступит в свои права над Сьеррой-Мореной. Как ни странно, Мануэла не испытывали ни страха, ни сомнений. Сейчас — не больше, чем вчера, когда пыталась убедить мужчин. Это она-то, которая вечно пребывает в сомнениях. Более того: лихорадочное состояние первых минут сменилось удивительным спокойствием вроде того, которое охватывает актера на сцене после первой произнесенной реплики. Как это объяснить? Ничто в жизни Мануэлы не могло подготовить ее к подобному испытанию. Детство было безоблачным и счастливым, она росла в тихом доме, где никогда ничего не происходило, разве что нечто вполне предсказуемое. Она никогда не сталкивалась с другой жизнью, кроме как в книгах. Так почему же? Откуда это наслаждение авантюрой — весьма опасной! — в которую она ввязалась? Должно быть, она просто-напросто впервые ощутила, что действительно живет.В нескольких шагах от нее слышалось какое-то шевеление. Доносились тихие голоса.Она выложила свой козырь. Либо ей удалось посеять сомнения в их умах, и в этом случае они будут вынуждены дать ей шанс, либо они укрепятся в своем решении, и тогда все, конец. В последнем случае не останется ничего другого, как поставить в известность о постигшей ее неудаче семерых фамильяров Инквизиции, которым Торквемада приказал охранять ее и следовать за ней, как тень. Семь вооруженных до зубов мужчин под командованием Гарсии Мендосы, типа с птичьей головой, который сейчас где-то затаился, чтобы выскочить по первому же ее сигналу. Вчера нас пытались убить, устроив пожар в библиотеке монастыря, где мы все трое в тот момент находились. Вы, часом, никак не связаны с инициаторами этого поджога?
Мануэла с фамильярами были беспомощными свидетелями того пожара в библиотеке. И тоже задавались вопросом, почему он случился. Небрежность или поджог? Если второе, то последствия могли оказаться самыми драматичными, потому что если кто-то еще сидит на хвосте у этой троицы, то может в любой момент сорвать планы Великого Инквизитора.Раввин… необычный человек. Интересно, это из-за весьма преклонного возраста, болезни, поразившей его пальцы, или вечно страдальческого вида? Мануэла вынуждена была признать, что есть в нем нечто притягательное. Араб же кажется вытесанным из глыбы гранита. Без изъянов. Должно быть, он относится к тем людям, которым не свойственны ни сожаления, ни душевные терзания.И, наконец, францисканец. Он интриговал Мануэлу больше всех. Какова его роль во всем этом деле? Разве он не дитя Церкви и, как сама Мануэла, не обладает этой священной честью: быть католиком и чистокровным испанцем? И, однако, из всех троих именно он сильнее всех принял ее в штыки. Разве не он первым развенчал ее рассказ? И с каким цинизмом! Если он преследует те же цели, что и она, если он тоже здесь для того, чтобы разоблачить этот заговор, то не было бы умнее с его стороны держаться в тени? Нет, его поведению есть только одно-единственное объяснение: он самый опасный и решительный из всех.Тут вдруг Мануэла поняла, что мужчины уже некоторое время молчат, и царит тишина. Она рискнула пошевелиться, открыла глаза и медленно села.На маленьком коврике лицом к Мекке стоял на коленях босой шейх, упершись лбом в землю.Справа от него, с кипой на голове и покрытыми чем-то вроде белой шелковой шали плечами, со странными повязками из черных, скрепленных черными же ремешками кожаных квадратиков на лбу и левой руке, раввин стоял, повернувшись в сторону Иерусалима.А между ними — коленопреклоненный фра Варгас тихо бормотал молитву.Эти три типа что, умалишенные?На горизонте, еще темном, пробивались первые красноватые отблески рассвета, освещая склоны сьерры. Мужчины продолжали молиться до тех пор, пока последние ночные тени не рассеялись, и солнце целиком не восстало на небосводе.Сарраг первым шагнул к Мануэле:— Пошли! Мы уезжаем.Она аж подскочила. Сердце отчаянно заколотилось.— Без меня…— Я сказал — мы уезжаем. Давайте! Скатывайте ваше покрывало!— Шейх ибн Сарраг! — Мануэла вздернула подбородок. — Будьте любезны эдаким командным тоном разговаривать с вашими женами! — И в порыве гнева окликнула монаха: — Фра Варгас! Не соблаговолите ли объясниться?— Шейх вам уже все сказал. Мы берем вас с собой.— Насколько я понимаю, это констатация факта, а не объяснение!— Да ладно вам, перестаньте дурочку валять! — раздраженно воскликнул францисканец. — Вы отлично понимаете, что у нас нет другого выхода, как взять вас с собой. Если есть хотя бы один шанс на миллион, что вы сказали правду, если Абен Баруэль действительно доверился вам, если и вправду передал вам этот пресловутый ключ от последней двери, то мы обречены терпеть ваше присутствие. — Он с горечью посмотрел на нее. — Если вы играете в шахматы, то это называется «пат».— И что это значит?— Позиция, когда король, хоть и не стоит под шахом, больше не может никуда двинуться, не попадая под удар. Такое объяснение вас устроит?— Я вполне им удовлетворюсь, фра Варгас.Когда она повернулась к нему спиной, он угрожающе добавил:— Будьте все время начеку! В нашем случае этим королем можете оказаться вы. Вы утверждаете, что Баруэль доверил вам ответ на третий Чертог. Ради вашего же блага надеюсь, что ответ этот верный!Она не проявила никаких эмоций.— Посмотрим, фра Варгас. Разве будущее не в руке Божьей?В процессе беседы Мануэла привычным жестом распустила черные волосы, густой волной покрывшие ее плечи.Монах нахмурился, застигнутый врасплох этим довольно-таки неуместным жестом. Он окинул Мануэлу быстрым взглядом, затем направился к своей лошади.Мануэла спокойно изучала пейзаж. Фамильяры должны быть где-то неподалеку. Она не могла их видеть, но чувствовала их присутствие. Ее распущенные волосы были заранее оговоренным сигналом, чтобы дать им понять, что все идет так, как предвидели Менендес с Торквемадой. Постояв еще некоторое время на виду, дабы у наблюдателей не осталось никаких сомнений, она тоже пошла к лошадям.Теперь дело за ней. Все зависит от нее. Чем быстрей она выяснит, что затеяла эта троица, тем быстрей их швырнут туда, где им и место: за решетку.
Никогда солнечный свет не казался таким ярким.Перед ними простиралась огромная равнина с редкими островками деревьев и кустарника. Справа, практически на пределе видимости, маячила мельница.Эзра отстегнул от седла бурдюк и протянул скакавшей рядом с ним женщине. Она отпила большой глоток и вернула бурдюк владельцу.— Благодарю вас. Из всех этих идальго вы самый галантный. Я очень вам признательна.— О, тут нет моей заслуги. Это возраст, сеньора… Я на том отрезке жизни, когда предпочитаешь сглаживать углы. То, что обычно принимают за мудрость, — всего лишь усталость.Улыбнувшись, Мануэла продолжила, стараясь говорить как можно естественней:— Нынче утром вы позволили мне ехать с вами. Но ничего не сказали о том, куда мы едем. Не хотите мне поведать?— Почему бы и нет? В Херес-де-лос-Кабальерос.— Полагаю, вы решили направиться в этот город после того, как расшифровали то, что Баруэль назвал первым малым Чертогом.— А как могло быть иначе?Помолчав некоторое время, Мануэла, словно невзначай заметила:— Столько перепутанной и мало кому доступной информации всего лишь ради того, чтобы указать один город…Эзра одарил ее загадочной улыбкой и устремил взгляд на дорогу.Совершенно очевидно, что больше ничего из него не вытянуть. Мануэла сочла более безопасным сменить тему.— Я за вами наблюдала, пока вы молились. Для чего эти маленькие кожаные квадратики на лбу и на руке?— Вас это действительно интересует?— Конечно.— Это тфиллин. «И повяжешь ты божественные слова на руку и будут они как украшение между твоих глаз». В каждом из этих квадратиков заключены четыре страницы из Торы, на которых они упоминаются.— И вы должны носить их во время молитвы?— Да. С момента религиозного совершеннолетия нам предписано регулярно надевать тфиллин во время утренней молитвы. В принципе мы должны носить их весь день. Но в нынешние непростые времена из осторожности…— Признаюсь, что не очень поняла символику…— Где вам понять? — снисходительно улыбнулся раввин. — Вы ведь христианка…— Прежде всего я испанка, сеньор. — Мануэла произнесла это с гордостью, словно бросая вызов.— Что ж, тфиллин — знак того, что мужчина направляет свое сердце, свои мысли и волю к Создателю в полной покорности. Потому-то их и надевают на левую руку — рядом с сердцем — и на лоб. С другой стороны, мидраш…— Мидраш?Раввин тихонько засмеялся в бороду.— Я все время забываю о невежестве неверных. Мидраш — это раввинистическое толкование Торы. Его цель — толкование различных правовых аспектов или моральные наставления в виде рассказов, легенд или притчей.— Трактовка закона?— Если угодно. Поскольку он зачастую довольно эллиптический, то первые мудрецы пытались выйти за пределы буквального смысла текстов, чтобы выявить суть, подразумевающееся значение. К тому же мидраш не одна, а три. Древние мидрашим, промежуточные и поздние. Но не просите меня вдаваться в подробности. Это слишком скучно. Особенно если учесть, что помимо мидраш есть еще мишна, «устный закон», если угодно.— Устный закон? — вытаращила глаза Мануэла. — Вы хотите сказать, закон из собственных уст Бога?— В Книге Левит сказано: «Вот заповеди, которые заповедал Господь Моисею для сынов Израилевых на горе Синае». На самом деле это означает, что Создатель дал две Торы. Одну написанную, а одну — устную. Из чего вытекает, что писаного закона — как такового — недостаточно. Приведу пример. Возьмем стих, которым нам все время швыряют в лицо: душу за душу, око за око, зуб за зуб. Это писаный закон. Устный же закон гласит, что слова эти нельзя понимать буквально, потому что нельзя знать, будут ли последствия потери глаза одним человеком эквивалентны последствиям потери глаза другим человеком. Поэтому данный текст следует трактовать как аллюзию на денежную компенсацию: стоимость глаза за потерю глаза. Человек, нанесший рану, должен выплатить компенсацию. Единственный случай, когда закон «око за око» может применяться буквально, это убийство. Это единственный случай, когда наказание может быть таким же, как сам проступок. Вы уловили суть, сеньора?Мануэла открыла рот, чтобы ответить, но ее опередил Варгас:— Вас не особенно удивит, что я в этой области предпочитаю отношение Христа. — Дернув повод, он вынудил коня подъехать к раввину. — В его словах нет никакой двусмысленности: «Вы слышали, что сказано: „око за око, и зуб за зуб“. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; И кто захочет судиться с тобою и взять твою рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся».
Разве это не совершенно очевидный язык любви и щедрости? Вы не можете отрицать, что у христианства всегда было это преимущество над иудаизмом: любовь и щедрость. А также терпимость.Раввин обогнал монаха и поставил лошадь поперек дороги.— Любовь и щедрость?— А вы сомневаетесь? Сама жизнь Христа тому свидетельство. Не хочу вас оскорбить, но Его учение намного более милосердное, чем Ветхий Завет.— Вы правы, фра Варгас, и вы забыли привести другие цитаты. Вот эти, примеру: «Вы — свет мира. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего небесного».
Или вот эти: «Любите врагов ваших, благословляйте ненавидящих вас. Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда?»
Или: «Не судите, да не судимы будете. Кто из вас без греха, первый брось в нее камень!»
Лицо старика стало ужасающе бледным. Он подчеркнуто театральным жестом воздел к небу руку.— Слышите, брат Торквемада? И вы, братья инквизиторы? Вы — свет мира! Свет мира! Вы — любовь и щедрость! Позор мерзкому закону «око за око»! Многие вам лета, фра Торквемада, вам и вашим последователям! Многие лета… — Тяжело дыша, он продолжил: — Вы совершили самую чудовищную измену, совершили самое чудовищное святотатство всех времен и народов. У вас был пророк, был мессия… Во что вы превратили его учение? Он простил прелюбодейку. А вы ее побили камнями. Он доверил проститутке объявить о своем воскресении, том самом воскресении, что лежит в основе вашей веры. Вы же таких женщин презираете, если и вовсе не сжигаете на кострах. Он въехал в Иерусалим на осле, смиренно. А вы купаетесь в серебре и злате, а какая свита окружает его последователей! — Задрожавшим голосом он добавил: — Предположим, вы правы, фра Варгас. Предположим, мы, иудеи, исповедуем язычество, гнусное и недопустимое. Но у нас все же есть оправдание: мы все еще ждем нашего мессию. Тогда как вы, вы его видели во плоти. Ваш святой Фома даже коснулся его после воскресения. И этот мессия умер, чтобы искупить грехи всего человечества. Ну, так скажите мне: во что вы его превратили? Ответьте мне, фра Варгас!Он резко развернул коня и, обогнав Саррага, помчался вперед в клубах пыли.— Да он голову потерял, — с трудом выговорил ошарашенный Варгас.— Вам следовало бы знать, что если смирение открывает врата рая, то унижение — врата ада, — сухо бросила Мануэла и умчалась вслед за раввином.— Ну, дорогой мой, — произнес Сарраг, повернувшись в седле к монаху, — самое мягкое, что можно сказать о нашем еврейском друге, — он жутко обидчив.Совершенно растерявшийся Варгас не нашел, что ответить. Отвернувшись, он уставился на горизонт. Шейх натянуто улыбнулся:— Полагаю, в ваших глазах ислам стоит не больше завязки на сандалиях…— Да ничего подобного! Если я произвел такое впечатление, то весьма сожалею.— Как бы то ни было, мы можем думать все что нам угодно об иудеях — а я вовсе не питаю к ним любви, уж поверьте, — но одно мы должны за ними признать. В отличие от ваших попов и наших имамов я никогда не видел, чтобы хоть один раввин взял в руки оружие во имя Авраама или Адонаи, дабы принудить кого бы то ни было принять их веру. Они никогда не проливали крови во имя прозелитизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55