Задумал совершить хадж к священным камням Каабы и Сабир-бобо. Он даже загадал: если аллах допустит его в святые места Мекки и Медины, разрешит принести в жертву черного барана, значит, он простил ему убийство. Хадж в Саудовскую Аравию Сабир-бобо совершил даже дважды, и теперь был убежден, что аллах простил его и любимый племянник находится в раю.
Вернувшись после первого паломничества, Сабир-бобо объявил землякам, что вносит крупную сумму на строительство мечети в Аксае. Раньше в образцово-показательном хозяйстве, жившем по ленинским заветам, ни мечети, ни даже молитвенного дома не было, хотя негласный мулла, обряжавший односельчан в послед­ний путь, имелся, да и тот назначался ханом Акмалем и часто, по настроению хозяина, менялся. Самым удивительным для забитых дехкан оказалось место, выбранное Сабиром-бобо для постройки мечети. Начали ее возводить прямо на огромной Красной площади Аксая, напротив внушительного памятника Ленину, с протянутой, как оказалось, в никуда рукой. Видимо, далеко вперед смотрел Сабир-бобо: в дни больших мусульманских праздников редко какая мечеть способна вместить всех верующих, но на площади перед ней найдется место каждому правоверному, а что Ленин будет созерцать склоненных в намазе людей – не беда, и на него молились семьдесят с лишним лет, да результат налицо, аллах по крайней мере не обещал счастья и равенства всем. Да и вряд ли он долго тут простоит: в России, да и на Украине, в Молдавии, что ни день крушат памятники ему. Как аукнется – так и откликнется, гласит русская поговорка. В свое время по его приказу рушились церкви и расстреливались священники, а колокола из храмов переливали на сантехнику для унитазов и на памятники вождям, а теперь много тысяч его бронзовых скульптур, скорее всего, пустят вновь на колокола, ныне церкви, как и мечети, растут и множатся с каждым днем, а с медью туго…
Хадж – паломничество в святые места мусульман – для людей из нашей страны дело столь редкое, что вернувшихся оттуда почитают чуть ли не как пророков, а Сабир-бобо побывал там дважды, отмаливая грехи, еще и мечеть решил воздвигнуть в Аксае, и его авторитет в крае, особенно у простых людей, невероятно поднялся. Люди с положением, имеющие власть, на­верняка догадывались, что не в простых отношениях с ханом Акмалем находился молчаливый старик в белом, лишь редкие из них, особенно доверенные люди, знали, какое влияние он имел на хозяина Аксая и какая роль отводилась ему ныне.
Нет, он не сразу смирился с арестом хана Акмаля, уж слишком неожиданной оказалась акция прокурора Камалова. Сабир-бобо тут же послал гонцов в Ташкент, потребовал, чтобы Сухроб Акрамходжаев явился в Аксай и доложил, почему ничего не предпринял, не предупредил. Сенатор вновь совершил тайный визит в Аксай, встретился с Сабиром-бобо и объяснил, что прокурор Камалов, скорее всего, наделен в Москве особыми полномочиями, и оттого арестовал уважаемого в республике человека, не согласовав с ЦК, как принято. Вот тогда-то Сабир-бобо понял, что в стране нет единой власти, рухнула привычная субординация, и теперь расста­новка сил будет меняться постоянно. На той встрече Сабир-бобо выразил желание иметь подробное досье на прокурора республи­ки, на что Сенатор заявил с обидой, что он не сидит без дела и сейчас по его просьбе собирают такие данные на Камалова в Москве – ведь большая часть служебной карьеры прокурора проходила в столице и за рубежом.
Позже, когда копия досье на Ферганца поступила к Сабиру-бобо, он решил: прокурор опасный человек, его следует немедлен­но уничтожить, и денег на это жалеть не надо.
Возможно, столь суровый приговор человек в белом вынес оттого, что не мог простить себе, как явно он просчитался, недо­оценил прокурора Камалова, ведь они с ханом Акмалем были уверены, что Ферганца прислали в Узбекистан друзья и покровите­ли Рашидова, хорошо знавшие хозяина Аксая, не заинтересован­ные, чтобы распутался клубок из Средней Азии, отсюда в центре многие кормились. Они с ханом Акмалем настолько уверовали в то, что прибыл «свой» человек из Москвы, что даже заготовили прокурору дипломат с миллионом, на всякий случай, за приятное знакомство, и должен был внести его сам Сабир-бобо в конце беседы или застолья.
«Хорошо, что кейс с деньгами был не у Арипова под рукой, уплыл бы миллион ни за что в госбюджет, и мудро получилось, что я отказался участвовать в совместной беседе, о чем просил хан Акмаль. Камалов догадался бы о моей роли, и пришлось бы на старости лет обживать тюремные нары, но аллах велик…» – часто думал Сабир-бобо: было ему за что ненавидеть Камалова.
События в Ферганской долине застали Сабира-бобо врасплох, и он очень жалел, что слепая ярость толпы обрушилась на турков-единоверцев, как человек верующий, он искренне скорбел об этом. Но свою лепту в погромы внес, его посланники Джалил, Исмат, Ибрагим, Джафар поработали основательно, это они, не жалея денег, направляли опьяненную кровью толпу на поджоги райкомов и райисполкомов, на штурм отделений милиции. Нанятые ими горлопаны повсюду внушали толпе, что за народным восстанием (так велено было определять погромы, поджоги, мародерство) стоит хан Акмаль, сбежавший из московской тюрьмы. В последние дни беспорядков, когда власти уже частично контролировали си­туацию, по чайханам Ферганской долины пронесся ловко пущенный слух, что тайную штаб-квартиру хана Акмаля в горах атаковали с воздуха отборные части десантников и Арипова вновь вывезли в Москву. Дважды запущенный слух обрастал деталями, подробно­стями и уже легендой гулял по глухим кишлакам и прошлое Героя Соцтруда хана Акмаля, мордовавшего собственный народ, отодви­галось на второй план, казалось незначительным. Сабир-бобо не знал, что за прокурором Камаловым в дни беспорядков шла непрерывная охота, но о том, что на трассе Коканд-Ленинабад машина Ферганца попала в засаду и все трое нападавших погибли, он узнал раньше, чем начальник уголовного розыска республики полковник Джураев в Ташкенте. Вот тогда он получил подтвержде­ние, что люди Сенатора в столице не дремлют и что человек, поднявший руку на хана Акмаля и его преемника Сухроба Акрамходжаева, приговорен к смерти. Весть о том, что в Ташкенте прокурор Камалов сразу после возвращения из Ферганской долины попал в серьезную автокатастрофу и находится в критическом состоянии, тоже стала моментально известна в Аксае, и Сабир-бобо понял, что пять миллионов, переданных Сухробу Акрамходжаеву, находятся в надежных руках и используются по назначению.
Беспокоило старика в белом и затянувшееся молчание хана Акмаля, от которого не было ни одной весточки, хотя Сабир-бобо и отдавал себе отчет в том, что не в привилегированном санатории находится хозяин Аксая, но все же… Непрост хан Акмаль, и непро­стые у него друзья в Москве, они наверняка понимают, что терпе­ние у закадычного дружка Рашидова может и лопнуть. Но хозяин Аксая вел себя по-мужски, Сабир-бобо в этом не сомневался, иначе бы давно выгребли деньги и драгоценности из тайников. Хан Акмаль не вернул и сотой доли того, что отдал государству покаявшийся секретарь обкома из Заркента Анвар Абидович Тилляходжаев. А ведь хан Акмаль не раз говорил тому: «Я – Крез, а ты – нищий…»
Это Анвар Абидович-то нищий! 167 килограммов золота, захоро­ненных в могиле отца родного, отдал, и шесть миллионов наличны­ми, горы золотых монет, не говоря уже о сотнях ковров ручной работы, мехах, антикварной мебели и посуде.
Часть тайников Сабир-бобо сразу ополовинил, а некоторые и вовсе ликвидировал, имитировав разграбление. Трудную работу он проделал на старости лет, ведь мало осталось в Аксае людей, на кого можно было положиться, а тут еще замена сто – и пятидеся­тирублевых купюр подоспела. Новость эта чуть в гроб не вогнала старика, ведь деньги в основном в таких купюрах и хранились. Он же считал, что пропали капиталы, и даже успел смириться с этим. Но удача пришла неожиданно: на второй день после выхода указа, когда повсюду царила паника, явился к нему незнакомый человек из Намангана, правда, пришел он с посредником, дальним род­ственником хана Акмаля. Незнакомец и предложил поменять без хлопот сотенные, только требовал за услуги тридцать процентов с суммы, пришлось согласиться. Но все равно вся наличность хана Акмаля оказалась не по зубам деловым людям из Намангана, осталось еще много. Но удача во второй раз заглянула в Аксай, и опять нежданно. Когда страсти по обмену, казалось, утихли навсегда и многие смирились со своими потерями, появились гости из столицы. Приехали они на трех машинах, теперь уже с родствен­никами самого Сабира-бобо. На Востоке с незнакомыми людьми дел иметь не станут. Они привезли с собой семь чемоданов денег, три – с новыми купюрами, а четыре – со старыми двадцатипяти­рублевками, предложили за пропавшие сто – и пятидесятирублевки половину их стоимости. Сабир-бобо не стал торговаться, он считал эти деньги уже потерянными.
Но деньги мало беспокоили Сабира-бобо. Кроме тайников, име­лись еще сотни сберкнижек на предъявителя на разные суммы, ценные бумаги, чемоданы и сундуки с облигациями трехпроцентно­го займа, на которые время от времени выпадали крупные выигрыши, создавая дополнительные хлопоты: богатству хана Акмаля счет велся скрупулезно, бухгалтерским характером отличался хо­зяин Аксая. Лет десять назад предусмотрительный хан Акмаль перевел немалые суммы в золотые монеты, всегда особо чтимые у мусульман, их везли в Аксай со всей страны, тогда оптовых покупателей было мало, деньги еще что-то стоили. Сабир-бобо, как и хан Акмаль прежде, довольно часто повторял: не в деньгах счастье, – уж они-то знали, что говорили.
Быстро меняющаяся ситуация в государстве то радовала, то пугала Сабира-бобо. Развал страны и ожидаемый суверенитет республики, казалось, сулили благо, хан Акмаль автоматически получил бы свободу, обвинение прокуратуры чужой страны для Узбекистана не имело бы силы, а уж дома Арипов отговорился бы, еще и капитал нажил за время, проведенное в подвалах КГБ. Пугало другое. Кто придет к власти в суверенном Узбекистане? Раньше все было ясно, правительство, его верхние эшелоны, счи­тай, формировались в Аксае, мало кто становился министром без одобрения хана Акмаля, но то были люди известные, родовитые, уважаемые, члены партии, с опытом руководства, о претендентах, не занимавших посты, и разговор не возникал. Но сегодня, когда и в спокойном Узбекистане забурлил народ, появились новые лидеры без роду, без племени, какие-то поэты и писатели, ученые и журналисты, инженеры и агрономы, и массы слушают их, верят, дружно вступают в новые партии и движения. Куда они поведут Узбекистан? Приоритет прав личности, гражданина перед интересами нации, государства – что это такое? Не далеко ли заведут край новоявленные демократы из Ташкента и их друзья в обла­стях? А как же религия? Ислам? Будет ли она влиять на государ­ство или они обречены существовать сами по себе?
Сабир-бобо, вспоминая многих влиятельных людей, прежде бы­вавших в Аксае, теперь понимал, что ни у кого из них за душой не было программы для Узбекистана, хотя гостили тут и академики, и профессора, и секретари обкомов. Так, пробавлялись критикой в адрес центра, диктата из Москвы, засилия монокультуры хлоп­чатника – об этом сейчас пишут даже молодежные газеты, причем гораздо обстоятельнее и толковее. И если время от времени появлялась оппозиция, то цель у нее была одна – не дать челове­ку из чужого клана сесть на высокий пост в Ташкенте. Шла постоянная борьба за место у кормушки. И хан Акмаль, по суще­ству, занимался тем же: шантажировал, интриговал, убивал только ради постов, насаждая повсюду своих людей, и у него не было программы для суверенного Узбекистана. Вот только Сухроб Ахме­дович Акрамходжаев, по кличке Сенатор, появившийся в Аксае незадолго до ареста хана Акмаля, видимо, имел какую-то програм­му, чем увлек хозяина Аксая и получил пять миллионов для ее реализации, да и то он не раскрыл ее полностью, говорил, по­дождите, дайте мне срок и деньги – будет вам и партия, и программа.
Но теперь Сенатор далеко, не до политики ему сейчас, а Сабир-бобо нужно точно знать, у кого какие цели, за кем сегодня мощные силы, ошибаться нельзя, он должен поставить на верную карту. Иногда ему хотелось забыть о политике, не вмешиваться в нее, отдать все деньги духовенству, пусть построят мечети и медресе и назовут какую-нибудь его именем. Но и в мусульманском движе­нии не было единодушия, каждая религиозная ветвь тянула одея­ло на себя, и сам муфтий мусульман Средней Азии и Казахстана сидел на троне непрочно. Уж тут-то Сабир-бобо ориентировался верно. Уйдут деньги непонятно куда, и следов потом не отыщешь. Ставку на одну религию делать рано, считал человек в белом, пока это удел стариков из провинции, а они в жизни государства играют не главную роль, все решает по-прежнему партийная но­менклатура, люди на должностях.
В Узбекистане, как и в соседних республиках, за годы пере­стройки мало что изменилось. Пользуясь обстановкой, один клан изгнал другой, тут всегда сводят счеты от имени государства, на толпу это производит впечатление законности, да и на центр тоже, коммунисты за семьдесят лет правления ни на шаг не продвину­лись в понимании Востока, его сути. Стоило искать людей с про­граммой в государственной структуре, и Сабир-бобо с каждым днем убеждался, что пора действовать, искать связи в Ташкенте, и первым человеком, на кого он решил выйти лично, оказался Салим Хасанович Хашимов, чиновник из Верховного суда респуб­лики, со странной кличкой – Миршаб, старый друг, однокашник и многолетний сослуживец Сенатора.
Новый год, как и предугадал прокурор Камалов, Миршаб провел в страхе, хотя, на взгляд родных и близких, веселился как никогда. Вернувшись домой из «Лидо», он застал у себя брата и сестру с семьями, а чуть позже приехали родственники по линии жены. С тех пор как Салим Хасанович круто поднялся по службе, боль­шие праздники отмечали только у него, этим в Средней Азии отдается дань тому из клана, кто добился наибольшего успеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49