Я ведь сказал вам, для меня банк что цер­ковь, и я не предам своих прихожан, чего бы мне это ни стоило.
– Ваше упрямство или ваша старомодная любовь к ближнему может вам дорого обойтись, – перебил его человек из телефонной будки.
– Возможно. Но я готов к такому исходу. Повторяю, можем вернуться только к разговору в Мюнхене, и ничего больше.
– Ну, смотри, Японец, не прогадай, для начала мы испортим тебе праздник… – и разговор неожиданно оборвался.
Шубарин, конечно, принял меры безопасности в «Лидо», но Гвидо все-таки выкрали. Они сдержали свое слово, и теперь ответ был за ним. Если каким-то образом прокурор Камалов знал, что Талиб Султанов отыскал его в Мюнхене, не знал ли он, что там же Шубарин встречался с бывшим секретарем Заркентского обкома партии Анваром Абидовичем Тилляходжаевым, отбывающим за казнокрадство пятнадцатилетний срок заключения на Урале. Это тоже следовало выяснить как можно скорее, прямо или косвенно, хотя после визита прокурора Камалова он тут же связался с людь­ми, регулярно встречавшимися с Анваром Абидовичем, и они подтвердила, что у хлопкового Наполеона все спокойно, жив-здоров, по-прежнему заведует каптеркой. Кстати, они не зна­ли, что заключенный успел побывать в Мюнхене, такое им и в го­лову не могло прийти. Так оно и должно было быть, ведь за визитом Анвара Абидовича в Германию стояли высшие государственные интересы, впрочем, не государственные, так мы говорим и мыслим по инерции, а точнее влиятельные силы, спецслужбы, о мощи которых мы не догадываемся до сих пор. Эти если берутся за дело, то основательно, странная смерть бывшего управляющего делами ЦК КПСС Николая Кручины и нескольких высокопостав­ленных чиновников, ушедших из жизни почти одновременно с мно­го знавшим и много решавшим Кручиной, или новейшая история – смерть следователя по особо важным делам при Генеральном прокуроре России, занимавшегося делом нашумевшего АНТА, тому подтверждение. Но в связи с распадом бывшего СССР дело, в которое втянули Анвара Абидовича и которое он, Шубарин, обещал поддержать ради жизни своего друга и покровителя, стано­вилось рискованным. КПСС и в самой России стала подпольной организацией из-за запрета ее деятельности президентом Ельци­ным, а уж в суверенном Узбекистане она тем более была вне закона. Коммунисты вряд ли когда-нибудь вернутся к власти в Средней Азии, слишком они дискредитировали себя и не только тем, что проворовались, а тем, что подавляли все национальное, запрещали религию, не считались с традициями и обычаями, не умели хозяйствовать – плоды их семидесятилетнего правления налицо. Хотя делать подобные прогнозы тоже опрометчиво. Но­вые люди, пришедшие к власти, мало отличаются от прежних: те же манеры, те же вороватые привычки, та же беспринципность – после нас хоть потоп. Но сегодня представлять финансовые интересы бывшей КПСС на территории суверенного Узбекистана оказывается делом куда более рисковым, чем противостоять от­кровенной уголовке. При малейшей огласке фактов свяжут финан­совые дела с политикой, скажут одно: хотел реставрировать власть коммунистов, Кремля в Узбекистане, и никаких аргументов выслу­шивать не станут. Тем более если его имя рядом с именем Тилляходжаева, которого иначе чем предателем и не называют, знают, что свои 15 лет вместо расстрела тот выторговал за помощь следствию.
Над визитом Анвара Абидовича в Мюнхен следовало думать и думать, это ведь не вор Талиб Султанов, с которым проще разобраться. А вдруг Камалов знает о встрече с хлопковым Напо­леоном, оттого и личный визит в банк, наверное, чует, что припер­ли Японца к стенке какие-то неведомые ему обстоятельства. Впол­не может быть и такой вариант. Но Камалов почему-то чувствует, рассуждал Шубарин, что сейчас мне не по пути с Миршабом и Сенатором, и оттого пытается вбить клин между «сиамскими близнецами» и мной. Оттого откровенные намеки, что прокурора Азларханова мог убить Сухроб Ахмедович, потому тщательный анализ его докторской диссертации и вывод, что научные труды Сенатора – украденные работы Амирхана Даутовича, а Ферганец хорошо знает, что я с уважением относился к нему, ценил его, считал другом. Догадывается, что из этого я должен сделать выводы, и они вполне будут его устраивать, размышлял банкир, пытаясь определить стратегию на ближайшие дни, времени на раскачку у него не оставалось. Прежде чем определиться с проку­рором Камаловым, стоило выяснить отношения с Сенатором и Миршабом, и тут предстояло ставить жесткие вопросы, без восточных экивоков. Изменилась жизнь, каждодневно меняется и политическая, и экономическая ситуация, изменились даже цели в жизни, да и люди вокруг за годы перестройки стали другими – иные горизонты, перспективы замаячили перед каждым, и нуж­но было решать, с кем идти дальше.
Но кроме Сенатора, Миршаба и Ферганца, надо было разо­браться наконец и с Талибом, ведь тогда, уходя из его дома на Радиальной, где содержался плененный Гвидо, он сказал Султанову: «А с тобой мы поговорим позже, не до тебя сегодня». И Талибом уже занялись вплотную, собрали достаточно матери­алов, но, как всегда, не хватало главного: до сих пор не было ясно, кто же стоит за ним. А вчера Коста доложил, что Талиб неожидан­но вылетел в Москву. А не собирается ли тот оттуда навестить Германию? Ведь банк уже открыт, и он сам накануне презентации говорил незнакомцу по телефону: «Если есть реальные предложе­ния, к разговору на стадионе «Бавария» я готов вернуться – захо­дите…» Становилось ясным, что нужно связаться с чеченцами в Москве, у которых международный аэропорт «Шереметьево» давно под контролем, те могли проконтролировать вылет Талиба в Германию. Значит, нужно срочно связаться с Хожа, чеченским Доном Карлеоне в Москве, Коста в молодости сидел с ним в одной зоне, его помощь они не раз ощущали в белокаменной. Неожиданный отлет Талиба отсекал возможность выбора цели, теперь становилось ясным, что сначала придется разобраться с Се­натором и Миршабом, и от итога разборки зависело, куда качнет­ся маятник его интересов. Но он уже интуитивно чувствовал, что ему не миновать, видимо, сблизиться с Ферганцем, все чаще он вспоминал оброненную фразу: «Вам одному не справиться…»
Часто возвращаясь мысленно к единственному разговору с Фер­ганцем, Шубарин вспомнил свое письмо, некогда адресованное Камалову в прокуратуру, где он беспощадно сдал многих «мате­матиков», бизнесменов, делающих деньги из воздуха, а точнее разворовывая государство и заставляя граждан платить баснос­ловные деньги за десятикратно перепродаваемый товар. Он тогда указал адреса многих фиктивных фирм, наподобие тех, что на днях упомянули друзья Талиба, куда он бесконтрольно должен был перегонять крупные суммы. Тогда еще существовала единое госу­дарство и Прокуратура СССР имела силу, хотя стараниями новых политиков следственный аппарат разваливали повсюду, на радость преступному миру, а может, даже по его заказу, особенно в самой столице державы, но Камалов письмом воспользовался толково, оперативно. Многие ходы и лазейки перекрыли казнокрадам, осо­бенно в балтийских портах, многие высокопоставленные взяточ­ники оказались за решеткой. Идя на подобный шаг, Шубарин не мог не понимать, чем рискует, наверное, догадывался об этом и Камалов, возможно, он рассчитывал, что анонимный патриот объявится или поможет еще, ведь результат по письму оказался весомым… Шубарин тогда поначалу испытывал удовлетворение от того, что сообщил прокуратуре о том, как разворовывают Отечес­тво. Но та операция, ее результаты оказались песчинкой в Сахаре, каплей в Байкале по сравнению с тем грабежом, что набирал силу день ото дня. Тащили за кордон за бесценок все и вся, и даже тот валютный мизер, что причитался стране, оставался за рубежом на личных счетах: сеяли, пахали, добывали нефть, газ, металл милли­оны людей, а получали за него деньги единицы при голых прилав­ках для тех, кто работал день и ночь.
В Мюнхене в отеле «Риц» он дал согласие хлопковому Наполе­ону на возврат валюты с зарубежных счетов партии на родину, в его банк, только по одной причине – ему было жаль своего патрона, некогда давшего ему подняться, а если высокопарнее – реализовать в себе талант инженера, предпринимателя. Его отказ мог стоить бывшему секретарю обкома жизни, спецслужбы безжалостнее уголовников, у них тоже волчьи законы. Он никогда не оставлял друзей в беде, такова была его натура. Но после отъезда хлопкового Наполеона из Мюнхена он постоянно воз­вращался к разговору в отеле «Риц», понимая, в какую авантюру неожиданно втянулся и чем рискует. В случае какой-то утечки информации потерей банка – точно, а банк был целью его жизни, мечтой. Как банкир, он знал, как изменить мир вокруг себя. Что мир преобразуют капиталы, он впитал это с молоком матери, получил генетически от прадеда, деда, отца. Возвращаясь к раз­говору в уютном номере за чашкой зеленого китайского чая после плотного обеда в «золотом зале» русского ресторана, Шубарин жалел, что не записал этот разговор на диктофон, а он ведь был с собой в машине. Вспоминалась одна фраза, позже оказавшаяся для него ключевой, заставившая его по-новому взглянуть на партийные деньги на зарубежных счетах. Помнится, Анвар Абидович с нескрываемой тревогой сказал: «Беда не в том, что огромные партийные средства, на которые, впрочем, существовала и самая мощнейшая и многочисленная разведка в мире, есть на зарубежных счетах, а в том, что они принадлежат иностранным граж­данам, некогда увлекавшимся левацкими идеями или притворявшимися марксистами и ленинцами. И сегодня, когда коммунизм потерпел крах повсюду, лишился привлекательности даже в Ита­лии, Испании, есть опасность потерять деньги навсегда. Ибо капи­талы складывались десятилетиями нелегально, в обход законов и своей, и чужой страны. У нас есть сведения, что кое-кто из владельцев крупной собственности партии за рубежом уже лик­видировал фирмы, распродал имущество, снял многомиллионные накопления и скрылся в неизвестном направлении. И пока наша агентурная сеть на Западе существует, мы должны любой ценой, даже силой, если понадобится, вернуть деньги домой, они еще пригодятся партии. Но мы должны спешить, чтобы не остаться у разбитого корыта…»
Шубарин тогда же хотел поправить патрона, что деньги не партии, а народа, ведь Анвар Абидович тогда же сам, минутой раньше, объясняя источники возникновения валютной кассы, гово­рил, что партийные деньги трудно отделить от государственных, настолько все сплелось, ведь продавали богатство недр, принад­лежащее народу и добываемое им же, но тогда он не хотел перебивать разговор. Наверное, взглянуть на доллары коммунис­тов иначе его отчасти заставил двадцатичетырехмиллиардный кре­дит Международного банка развития и реконструкции, обещанный нашей стране, но оговоренный тысячами условностей: по-русски это выглядело по поговорке – пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Приблизительно на таких условиях Запад был готов дать этот кредит, хотя он-то знал, конечно, куда идти и что нести. А ведь по мировым стандартам сумма была мизерная, Америка одна ежегодно в течение десятилетий подкидывала более крупные суммы крошечному Израилю. Небольшой она была даже в сравнении с теми деньгами, что имела партия на тайных зарубежных счетах, ведь ему-то обрисовали примерные контуры капиталов и недвижимости, принадлежащих КПСС.
Как банкир, Шубарин быстро догадался: Запад не даст и этих двадцати четырех миллиардов, только шаг за шагом будет требо­вать новых уступок, полного разоружения, вывода войск отовсю­ду, оплаты существующих и несуществующих российских долгов чуть ли не со времен царя Ивана Грозного, и так до бесконечности. Так и произошло. Как русского человека, гражданина великой державы, с которой еще вчера считались все, вплоть до Америки, не говоря уже о ее холуях или карликовых государствах, его задевало барское отношение Запада, почувствовавшего слабость Российской империи, и в один день он уже сам загорелся идеей вернуть партийные деньги в страну. Через своих немецких кол­лег-банкиров он начал осторожно зондировать почву на сей счет и вскоре понял, что суммы, и немалые, есть и в немецких банках. Чтобы добыть подобные сведения, требовались деньги, много денег, но Шубарин, загоревшийся идеей вернуть народу хоть часть разворованных средств, их не жалел. Считал для себя святым делом добыть валюту для страны, попавшей из-за предательства Горбачева в труднейшее экономическое положение. Но случивший­ся после форосского фарса неминуемый «парад суверенитетов» осложнил задуманное Шубариным. Особенно после славянской конвенции в январе 1992 года в Беловежской пуще, когда три руководителя - Украины, Белоруссии и России – в нарушение конституции, за спиной других бывших братских республик, рас­пустили СССР и подписали соглашение о так называемом Содружестве Независимых Государств, СНГ, не считаясь даже с ре­зультатами всенародного референдума накануне, когда весь народ – от края и до края, несмотря на старания националистов всех мастей, проголосовал за единое и неделимое государство с предоставлением всем бывшим республикам небывалых ранее прав и свобод. Многие дальновидные люди оценили это событие как развал единого государства, единой экономической зоны с единой финансовой системой. Шубарин понял это сразу, находясь еще в Германии. Но про себя подумал и другое: ничтожные политики, не поделив власти или ошалев от нее, принесли в жертву само государство. А если жестче, по-мужски – не зная, как выкинуть из Кремля хитроумного краснобая Горбачева, они свели на нет дер­жаву, формировавшуюся тысячелетиями.
В связи с развалом СССР у Шубарина неожиданно возникли проблемы: если первоначально он замыслил вернуть единой стра­не и единому народу украденные у него деньги, то сегодня, воз­вращая их в суверенный Узбекистан, он как бы обирал другие государства и народы. Некрасиво как-то получалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49