Родители многих студентов привлекались к уголовной ответственности за взятки, приписки, злоупотребления служебным положением, казнокрадство. Одни пытались скрыть сей факт, и порою это удавалось, но большин­ство громких дел получали широкую огласку в прессе и станови­лись достоянием всех.
Конечно, на этом факультете узнали о переменах и в МВД республики, и в Верховном суде, и в Министерстве юстиции, и в прокуратуре особенно, ибо многих поступающих на юридиче­ский привлекает работа именно прокурора. Кто из нас в молодо­сти не желает выступить в роли обличителя! Таню и ее товари­щей интересовал путь к правовому государству, они с упоением читали проблемные статьи на эти темы, публиковавшиеся чуть ли не ежедневно. Конечно, они обсуждали и знаменитые статьи Сухроба Ахмедовича Акрамходжаева в местной печати, ибо они касались и проблем республики, и подготовки юристов тоже. Помнится, они даже пытались организовать встречу с ним, но у Акрамходжаева не нашлось времени. Жаль, в ресторане «Лидо» в подсевшем к ним за столик человеке она его не узнала.
Студенты, как и все общество, раскололись по своим убежде­ниям, принципам, симпатиям, молодежь металась, не находя себе места, запутавшись среди огромного количества ново­явленных пророков и оракулов. Рушились учебные программы, устаревали законы и установки, но Татьяна была убеждена, что ее выпуск оказался как никогда сильным. Они – первое поко­ление студентов в республике, ощутивших огромную ответ­ственность юристов перед обществом, – понимали, что пере­стройка с ее четкой направленностью к правовому государству возлагает на них большие надежды: ведь всему требовалось юридическое обеспечение, все должно определяться законом, а не приказом райкома партии. Оттого они внимательно следили за успехами и неудачами реформ в республике. Но скоро стало ясно, что перестройка задыхается, умирает.
В конце восьмидесятых годов, когда один за другим стали досрочно освобождаться из мест заключения казнокрады, чьи судебные процессы еще недавно вызывали шумную реакцию, поняла и Татьяна, что реформам, переменам, ожиданиям прихо­дит конец. Вчерашние герои скандальных газетных статей и телерепортажей, заснятые на фоне награбленного и наворованно­го в немыслимых количествах, не только возвращались, но и шумно претендовали на прежние хлебные места. И все это на фоне поникшего, безмолвного большинства, поверившего, что перестройка – единственный шанс на лучшую долю. Выходило, лучшая доля вновь возвращалась к тем, кто ее прежде имел. Изменились и настроения студенчества, теперь уже откровенно козыряли родителями, пострадавшими от нового курса партии, все это преподносилось как произвол Москвы над республикой, над ее лучшими сыновьями, цветом нации, желавшим краю счастья, процветания, самостоятельности, суверенности.
Вновь произошли крупные кадровые перемены во всех пра­воохранительных органах Узбекистана, и вся эта чехарда со сменой кресел пристрастно обсуждалась в институтских кори­дорах. Случилась и неожиданная, невероятная переоценка ценностей среди студентов юрфака, резко поубавилось у мо­лодых людей желание стать прокурорами. В выигрышном положении оказались работники судов, особенно в высших ин­станциях, областных, республиканских, придерживавшиеся правила: пусть будут и волки сыты, и овцы целы. Здесь выно­сили заранее оправдательные приговоры или, промариновав дело все мыслимые и немыслимые сроки, отправляли на до­следование. Зачастую из подобных дел пропадали добытые прокуратурой с невероятным трудом свидетельства, показа­ния, акты экспертизы, вещественные доказательства, без ко­торых материалы не представляли опасности. Видимо, чув­ствуя время, жили по восточной поговорке: подождем, а там или арба развалится, или ишак умрет.
В это переломное в настроении людей время Шилова впер­вые услышала фамилию прокурора Камалова. По-разному к нему относились и студенты, и преподаватели, особенно после ареста всесильного хана Акмаля из Аксая, друга Рашидова. Одни говорили с уважением и восторгом, понимая, на кого он замахнулся, другие отреагировали по-иному – ставленник Мо­сквы, предатель своего народа.
По отношению к происходящему, к тем или иным людям Таня, будущий юрист, догадывалась, кто ей близок и кому она подхо­дит. Своим героем, задолго до личного знакомства, Шилова в душе называла Камалова. Когда перед дипломной практикой ей как лучшей студентке курса предложили место на выбор, она, конечно же, выбрала прокуратуру республики. Ей хотелось поработать вблизи человека, чьи взгляды она разделяла, а дей­ствия одобряла. Позже, анализируя свои отношения с прокуро­ром Камаловым, Татьяна назвала этот выбор судьбой.
Практику она проходила в следственном отделе, на первом этаже прокуратуры, а кабинет Камалова располагался на чет­вертом, и она сожалела, что не имеет возможности видеть его. Работой ее завалили сразу, в следственном дел всегда непоча­тый край. Таня приходила на работу на час раньше, минут на десять опережая Камалова, и сразу бежала к окну, боялась пропустить его приезд. Когда она увидела его в первый раз, он показался ей гораздо моложе своих лет – несмотря на раннюю седину, подтянутый, быстрый; решительность, независимость чувствовались в каждом движении, шаге. Одевался он с не­брежной элегантностью, и во всем его облике, манерах чув­ствовался «человек не отсюда». Позже, узнав, что большую часть жизни он прожил в Москве и Вашингтоне, и даже год с небольшим в Париже, Таня порадовалась своей проницатель­ности.
За всю практику они ни разу так и не встретились лицом к лицу. Он, конечно, не догадывался о существовании практи­кантки, своей единомышленницы, всегда желавшей ему удачи. И случайное приглашение в знаменитый ресторан «Лидо», куда она пошла с одним из молодых сотрудников прокуратуры, и тот разговор, невольным свидетелем которого она там стала, хотя говорили по-узбекски, собеседники наверняка не догадывались, что Татьяна владеет этим языком, теперь трудно назвать случаем.
Из беседы, состоявшей из недомолвок, недоговоренностей, где часто упоминался некто зашифрованный под именем Ферганец, Татьяна почувствовала, что из прокуратуры утекает какая-то информация, служебная тайна, она ощущала это сердцем, ибо уже отдавала себе отчет, где работает. Ныне тот поход в ресторан она не считала случайным, а чем-то предназначен­ным ей свыше, чтобы как-то уберечь, обезопасить человека, к которому испытывала уважение и симпатию.
В тот вечер в «Лидо» она не придала особого значения тайному разговору, невольной свидетельницей которого оказа­лась, но стала остерегаться человека, пытавшегося за ней ухаживать. А когда во время ферганских событий, связанных с турками-месхетинцами, она узнала из газет о покушении на Камалова на трассе Коканд-Ленинабад, тот давний разговор, которого она не забыла, вызвал тревогу. Через несколько дней, когда произошло новое покушение, уже в Ташкенте, где погибли его жена, сын, Татьяна поняла, что в разговоре речь шла о Камалове. Уже работая в прокуратуре, она спросила у одного из коллег, откуда родом наш прокурор республики. И получила ответ – ферганец. И тогда случайно услышанные разрозненные фразы, недомолвки обрели ясность: да, разговор касался Камалова-Ферганца. Недели три не решалась пойти в больницу и рас­сказать о своих подозрениях Камалову, словно чувствовала, что с этим шагом круто изменится ее жизнь. О ценности своего сообщения она догадалась сразу, предатель в прокуратуре и был главным недостающим звеном в расследовании прокуроpa, посвятившего годы борьбе с оборотнями в милиции. Проку­рор, выслушав ее, тут же достал из прикроватной тумбочки пухлое досье и, показав ей фотографию, спросил, не этот ли джентльмен подсаживался к ним за столик. Ее ответ словно склеил две половинки фотографии незнакомого человека.
После этого разговора с Камаловым она уже месяц работала в прокуратуре республики. По странному стечению обстоя­тельств, она занимала тот же самый кабинет на первом этаже, где проходила практику. Сейчас она тоже стояла у окна, ибо знала, что ее шеф, Уткур Рашидович, начальник отдела по борьбе с мафией, поехал за прокурором в больницу. Почти через полгода Ферганец, на котором уже кое-кто поставил крест, возвращался в свой служебный кабинет. На улице у про­куратуры, как обычно, выстроились ряды машин, возле них прохаживались незнакомые люди. «Каждый из них может быть охотником за прокурором», – сказал вчера полковник, невольно бросивший взгляд в окно. Неожиданно подъехала машина про­курора. Первым выскочил Нортухта, водитель, парень, прошед­ший Афган, это с ним Камалов одолел банду наемных убийц на трассе Коканд-Ленинабад. Афганец мгновенно повернулся спиной ко входу и быстрым взглядом окинул ряды машин. Под тонкой пижонистой замшевой курткой внимательный человек легко углядел бы оружие и понял, что парень пользоваться им умеет.
Камалов взглянул на высокое парадное и стал медленно одолевать мраморные ступени, чувствовалось, каждый шаг да­вался ему нелегко. Она разглядела его осунувшееся лицо, свежий рваный шрам, пересекавший высокий лоб, отметила, что он зарос, похудел и стал походить на голливудских киногероев, но она тут же устыдилась такого пошлого сравнения. По лестни­це поднимался мужчина, настоящий мужчина, шел, чтобы дове­сти начатое дело до конца. Она не заметила, как губы сами прошептали: «Храни вас Господь!»
Газанфар Рустамов, прокурор отдела по надзору за исправи­тельными учреждениями Узбекистана, пребывал в скверном настроении. Третью неделю подряд не везло в карты, улетучи­лись с риском добытые деньги на машину. Во всех зонах и тюрь­мах, то тут, то там, возникали стихийные бунты, захватывали заложников, участились побеги, и ему приходилось мотаться из края в край республики, исправительно-трудовые колонии рас­полагаются все-таки не в курортных местах. Ночевки в грязных провинциальных гостиницах, обеды в скудных казенных столов­ках, вечная нехватка транспорта – все это действовало на нервы, раздражало, вызывало зависть к коллегам из других отделов. «Почему я должен отдуваться за несправедливость, жестокость, убожество в местах заключения?» – часто спраши­вал он себя и клял на чем свет стоит Сухроба Ахмедовича Акрамходжаева, Сенатора, за его нерасторопность, медлитель­ность. Ведь работая заведующим отделом административных органов ЦК партии, обещал, и не раз, сделать его прокурором одного из районов Ташкента. Обещал твердо, да что вышло, сам загремел, но Рустамову было жаль только себя. Сенатор хоть пожить успел.
Газанфару предстояла поездка в Таваксай, там случился групповой побег не без участия людей из охраны. Какой же нормальный человек, да еще за такие гроши, пойдет работать с заключенными – рассуждал он, как никто другой знавший тамошние нравы. Удивлялся он не побегу, а тому, что до сих пор эта система действует. Он бы не удивился, если какой-нибудь поселок, городок, где есть крупная тюрьма или лагерь заклю­ченных, вышел бы на забастовку, узнай вдруг, что «заведение» переводится в другое место, ибо тут каждый второй кормится с бедных арестантов. Одни сдают комнаты на постой приехав­шим на свидание или добивающимся его, другие промышляют извозом, доставляя освободившихся и их родственников на железнодорожный вокзал или в аэропорт ближайшего города, третьи занимаются посредничеством, вольно или невольно все завязаны на тюрьме. Тут все обслуживают зону, каждый как может, в зоне денег всегда больше, чем на воле, и зэки не торгуются, впрочем, на все существует твердая такса.
Всех способов наживы с заключенных не знает даже он, ибо перечень их обновляется с каждым днем. Вот недавно был случай. В одном городке четырехэтажная «хрущевка» буквально нависает балконами над заборами с колючей проволокой, и юная девица, чья лоджия напротив мужского барака, однажды вышла туда в купальнике. И вдруг услышала из-за «колючки» рев восторга. Женщина есть женщина, ей любое внимание по душе, в радость, даже из-за «колючки», и она минут пять пококетничала, принимая по просьбе высыпавших из бараков мужиков всякие пикантные позы. Когда она собралась уходить, кто-то крикнул ей: «А это тебе за доставленное удоволь­ствие!» – и бросил на балкон рабочую рукавицу, там вместе с камнем оказалась сторублевка. С тех пор девушка уволилась с работы и трижды в день выходит на балкон под восторг толпы, говорят, стриптиз у нее получается не хуже, чем в порно­фильмах. Весь город завидует обладательнице счастливого балкона. Выезжал он и по этому случаю, даже встретился с ней, грамотная, как и все ныне, попалась девушка. Говорит, я живу в демократическом государстве и на своем балконе вольна делать зарядку как хочу и когда хочу. Махнули рукой.
Кормился с заключенных и сам Рустамов, и у него порой случались «навары» не меньше, чем у работников ОБХСС. За доставку важного послания в тюрьму, особенно подследственному, до суда, с заинтересованной стороны требовали десятки тысяч. Однажды он сорвал куш в сто тысяч – и это в те годы, когда деньги еще имели силу! Правда, ему пришлось поделиться с начальником тюрьмы. К обвиняемому по хищению в особо крупных размерах, взятому под стражу, рвался на свидание, всего на пять минут, один из сообщников и предлагал за это сто тысяч. Но свидание требовалось с глазу на глаз, передача послания его не устраивала, за это и плата. Речь шла, конечно, о том, чтобы запутать следствие, определить линию поведения на суде. Свидание это произошло глубоко ночью и длилось ровно пять минут. Носил он и письма «авторитетам», ворам в законе, находящимся в тюрьмах усиленного режима, переда­вал и из зоны «инструкции», «рекомендации» на волю, среди уголовников у него была даже кличка «Почтальон». Платили за это тоже хорошо, но нынче, в перестройку, занятие стало опасным. Раньше высокое ворье держалось за него, уважали покладистого человека «наверху», а сейчас словно сбесились, постоянно шантажируют, на гласность намекают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49