Смутная тревога за Газанфара все-таки не убывала, и он пожалел, что нельзя сейчас, сию минуту, выписать ордер на его арест, только тогда он мог быть спокоен за жизнь Рустамова.
Обедал прокурор в Белом доме, куда его неожиданно вызвали в связи с разрабатывавшимся проектом по борьбе с преступностью и где он встретился с парламентариями, юристами, участвующими в создании новых законов. Когда он появился в прокуратуре, помощник предупредил, что звонил генерал Саматов, и Камалов набрал номер шефа службы безопасности республики.
– Я ознакомился с присланными бумагами, – сказал генерал, – они действительно требуют безотлагательных действий, и если располагаете временем, приезжайте сейчас же, обговорим наедине. На шестнадцать часов я пригласил двух толковых экспертов и од­ного правоведа-международника, вам наверняка понадобятся их консультации.
– Пожалуй, не обойтись, – согласился прокурор, обрадован­ный тем, что генерал поддержал его рисковую затею, и поспешил добавить: – Минут через десять я буду у вас.
Вышел Камалов из главного здания бывшего КГБ на Ленин­градской, когда уже стемнело. Возвращаться в прокуратуру было бессмысленно, хотя дел там накопилось невпроворот. Как только отъехали от резиденции Саматова, он набрал номер телефона Шубарина на работе, дома – телефоны молчали. Тогда он вспом­нил про «Мазерати» и набрал номер в машине. Бодрый голос Шубарина, который он теперь вряд ли спутал бы с чьим-то другим, ответил: слушаю вас…
Камалов сообщил, что разрешение на операцию получено всего десять минут назад, после долгих дебатов и споров, и что к нему завтра в банк, в первой половине дня, занесут пакет, где содержат­ся перечни вопросов, на которые нужно четко и ясно ответить или хотя бы прояснить их. После чего он должен будет встретиться с человеком, который даст окончательное «добро».
– А пока оформляйте документы на выезд, на себя и на жену, – сказал прокурор напоследок, и они тепло распрощались.
С этой минуты операцию «Банкир», как назвали ее на Ленин­градской, можно было считать запущенной.
В Москве Сенатор убедился, что столичные адвокаты не зря получали президентские гонорары, путь хана Акмаля на свободу оказался прорублен связями и деньгами. Особенно помогла пос­ледняя, мощная долларовая инъекция. Сработали и правильно выработанные стратегия и тактика, решалось все на высоком, официальном уровне, и письма-ходатайства из Верховного суда и Верховного Совета Узбекистана, настоящие и подложные, при­шлись весьма кстати, без них и взятки не помогли бы, все делалось как бы законно. Формальности и задерживали день выхода хана Акмаля из тюрьмы, неожиданно понадобился человек из Верхов­ного суда Узбекистана, который должен был официально принять все шестьсот томов обвинения, а к ним еще и кучу сопутствующих бумаг, хранящихся в разных ведомствах и в разных концах Моск­вы. Только чтобы вывезти их, требовалась бригада грузчиков, транспорт и большегрузный контейнер, с размахом попирал на свободе законность верный ленинец. И те, кто передавал «томов громадье», и кто принимал, отлично понимали, что увесистые кипы свидетельских показаний и бесстрастные заключения экспер­тов отныне никому не нужны, но протокол есть протокол, а если откровенно, чем крупнее взятка, тем пышнее всякий официоз, камуфляж. Сенатор понял, что в неделю, десять дней, как он рассчитывал, не уложиться, а ведь Шубарин тоже установил жест­кий срок, и срок этот ему очень хотелось продлить.
Ведь в отпущенное Шубариным время он собирался расправить­ся с ним или хотя бы нейтрализовать его, а бесценные дни уходили на хана Акмаля. Правда, Сенатор чуть ли не каждый день звонил в Ташкент, то Миршабу, то Газанфару, но существенных, жела­емых событий не происходило, Талиб по-прежнему находился в Москве, и о планах Камалова Почтальон не ведал. В последний раз Газанфар обмолвился, что, возможно, объявится в Москве на каком-то совещании и попытается отыскать Талиба в первопре­стольной. Но с чем бы он пришел к вору в законе? Удачный повод, причина пока не давались ему в руки. Нервничал в Москве Сена­тор, нервничал, и это заметили окружающие его люди, особенно московские адвокаты хана Акмаля, с которыми он, как угорелый, носился по столице. Не мог же он сказать им в открытую о своих проблемах и как бы это прозвучало – я должен убить генераль­ного прокурора Узбекистана Камалова и видного в республике банкира Шубарина? Поневоле занервничаешь, если желания тако­выми и были на самом деле.
Так не хотелось Сенатору, чтобы Шубарин через десять дней натравил на него людей, с чьими тайнами он расставаться не желал, как не желал и признаться в том, что украл их. Он надеялся, верил, что обязательно найдет выход из тупика, а для этого требовалось одно – время. Зная характер Шубарина, открыто, по-русски объявившего: иду на вы, – он не сомневался, что в день истечения срока ультиматума тот позвонит ему домой, а если он не вернется из Москвы, то Миршабу, и, конечно, спросит – как вы решили поступить? И он попытался оттянуть срок расплаты – предупредил Миршаба: если позвонит Артур Александрович, он должен сказать одно – давайте дождемся возвращения Сенатора с ханом Акмалем, тогда и поговорим. Вроде и объективно, проси­тельно звучит, они как бы раздумывают, и угроза чувствуется: «…с ханом Акмалем, тогда и поговорим…» Получается так, якобы хан Акмаль на них стороне, готов замолвить слово за Сенатора и дать понять, что вернулся настоящий хозяин. В общем, в такой редак­ции поле для фантазии оказывалось обширным, думай как хочешь.
Словом, как ни исходил ядом и желчью Сенатор в Москве, реально угрожать ни Камалову, ни Шубарину он не мог, хотя дома, в Ташкенте, и Миршаб, и Газанфар не сидели сложа руки. Но Сенатор был уверен, что не зря суетится в Москве, хан Акмаль, выйдя на свободу, мог разрешить и его проблемы, ведь он-то, наверное, не забыл, кому лично обязан тюремными нарами, Камалов тоже стоял у него поперек горла. Но нужно было терпеть и ждать, как его учил мудрый ходжа Сабир-бобо.
Получив «добро» на операцию, Шубарин обрадовался, до пос­леднего момента он не был уверен, что заручится поддержкой властей. Власть, которую он знал прежде, вся была перестраховоч­ная, любые мало-мальски важные решения принимались на самом верху, так было и в Москве, и в Ташкенте, и в Тбилиси. А тут ситуация с выходом на зарубеж, рисковая, с непредсказуемыми последствиями, одобрена в двух ведомствах без согласования с Бе­лым домом. Но этим он, конечно, обязан Камалову, да и «добро», судя по позднему звонку, было вырвано к ночи, он чувствовал радость победителя в голосе прокурора.
На другой день, незадолго до обеда, неулыбчивый молодой человек, предъявивший на входе удостоверение корреспондента местной газеты, принес ему пакет, из-за которого он не покидал банк до утра. Вопросов оказалось немало, двадцать три, по ним Шубарин понял, что органы взялись всерьез и что страховка будет надежной. Некоторые вопросы наталкивали банкира на мысль, что уже заранее, до начала операции, они подыскивают ему стра­ну-убежище, где он может спрятаться с семьей, если такая необ­ходимость возникнет. Были там вопросы относительно посред­ника, его бывшего покровителя Анвара Абидовича Тилляходжаева, на Ленинградской словно чувствовали, что он потребует га­рантий для хлопкового Наполеона. Большинство вопросов каса­лось его друзей, выехавших на Запад с первой и второй волной послевоенной эмиграции, но это, видимо, на тот случай, чтобы знать, где он может объявиться в любой момент и откуда есть надежда всегда получить поддержку.
Некоторые вопросы заставляли глубоко покопаться в памяти, а другие требовали даже времени, чтобы порыться в архивах, в общем, на хлопоты нужно было дня три, хотя конкретных сроков ему не устанавливали. В те дни, когда он готовил ответы, состо­ялись два важных телефонных разговора. Один из них – с Анваром Абидовичем: он уточнял дату прибытия в Италию, интере­совался делами в Узбекистане. Настроение у него было отличное, значит, операция не отменялась. Второй звонок оказался местным, звонили поздно ночью домой, когда он уже спал. Звонил тот самый человек, который грозил ему накануне открытия «Шарка». Голос на этот раз был дружелюбным, говорил незнакомец дос­таточно открыто.
– Извините меня за полуночный звонок, – начал он, – но я должен получить последнее «добро» от вас, через час мне снова позвонят из Гамбурга, и я обязан ответить Талибу – возвращать­ся ему одному или с немцем, с которым вы будете иметь дело.
Разговор шел начистоту, видимо, ему доверяли.
– Предложение Талиба для меня остается привлекательным, пока неразбериха с суверенитетами, мы год-два можем работать без риска. Но мы никаких деталей с Талибом не обговаривали, пусть приезжают те, кто уполномочен вести переговоры, я думаю, найдем общий язык.
– Когда конкретно нам следует встретиться с вами?
– Если бы человек из Германии был в Ташкенте, то хоть завтра, но его здесь нет, а я через пять-шесть дней вылетаю в Италию, в Милан, на юбилей одного из старейших банков, куда приглашен официально с семьей, и уже оформляю документы на выезд. Значит, только по возвращении, а это дней через, десять-двенад­цать, к этому сроку и вызывайте своих людей в Ташкент.
В трубке возникла пауза, и говоривший на другом конце провода вдруг обрадованно предложил:
– Италия?.. Прекрасно… Вы не возражаете, если назначим встречу в Милане? Талиб ведь знает вас в лицо? – Видимо, этот человек здесь и решал все вопросы, стоял над Талибом.
– Нет. В Италии не могу. Я же сказал, что еду с семьей, а ее я не хочу подвергать риску, ведь за вашими людьми может быть хвост. Потерпите неделю, и Ташкент для вашего гостя покажется не хуже Милана, а тут мы даем гарантии безопасности, все прихвачено.
– Вы правы. Не будем рисковать, я желаю вам приятно провес­ти время в Италии и достойно влиться в семью банкиров Европы. – И беседа оборвалась.
Закончив разговор, Шубарин вытер холодную испарину на лбу, выступившую мгновенно, когда предложили встречу в Милане. Положив радиотелефон, он пошел в другую комнату, к параллель­ному телефону с определителем номера, но на экранчике остались только штрихи, похожие на те, что бывают при междугородном звонке, хотя этот явно был местный.
Позже, когда Шубарин встретится с генералом Саматовым один на один, он скажет ему о ночных звонках, на что тот ответит:
– Мы записали эти разговоры, не предупредив вас о том, что отныне ваши телефоны прослушиваются. Это для вашей личной безопасности и для безопасности всей операции. А что касается местного звонка, вы правильно заподозрили что-то неладное с те­лефоном. Наши специалисты засекли координаты, это не квартир­ный телефон и не телефон-автомат. Скорее всего сохранился спе­циально затерявшийся в городской неразберихе номер телефо­на-автомата, и теперь он находится в чьем-то доме, в том районе в основном частные усадьбы, видимо, телефон работает в режиме телефона-автомата. Этот квадрат взят на учет, в следующий раз точно установят адрес, откуда звонят и кому принадлежит строе­ние. Рано или поздно нам придется наведаться туда, и адресок в кармане не помешает. Координаты мы передадим и Камалову, и Джураеву, возможно, по этому адресу проживают их старые знакомые, Ташкент все-таки не Мехико и даже не Токио. При удаче мы бы могли установить до вашего приезда, кто говорил с вами, хотя он вряд ли объявится у тайного телефона, вы ведь назвали сроки. Интересен и междугородный звонок. Тилляходжаев звонил из Москвы, с дачи одного высокопоставленного должност­ного лица, а на наш запрос в лагере ответили, что он на месте, повез сдавать белье в прачечную.
Во время этой встречи, происходившей в номере одной непри­метной ташкентской гостиницы, генерал подтвердил, что в Ита­лию его будет сопровождать человек с Ленинградской, кандидату­ра которого к тому времени пока еще не определилась.
Дня через три, когда Шубарин поедет в ОВИР получать загра­ничные паспорта и документы на выезд, он случайно узнает своего визави. В помещении ОВИРа шел затянувшийся ремонт, и выдача документов происходила в крошечной комнате, у окошка которой, как всегда, толпилась очередь, в основном отъезжающих на посто­янное место жительства в Израиль, Грецию, Германию и Америку, народ шумный, бесцеремонный. Стоять в очереди, которую и оче­редью-то назвать нельзя, он не располагал временем, и потому вышел во двор, раздумывая, кому бы позвонить, чтобы заполу­чить документы. Не успел он выкурить сигарету, как его окликнул полковник, подъехавший к ОВИРу на милицейской машине. Шубарин поздоровался с ним за руку, обменялся приветствиями на узбекском языке, никак не припоминая его, хотя, конечно, знал многих милицейских чиновников, да и полковник мог видеть его прежде рядом с уважаемыми людьми или на высоких приемах, или на престижных свадьбах. На Востоке любой нормальный разговор заканчивается фразой – чем могу быть вам полезен, или чем помочь? – если дословно с узбекского. Шубарин и выложил свою просьбу. Полковник на несколько минут исчез в здании, а затем провел Артура Александровича через черный ход внутрь тесного кабинета, где выдавали вожделенные для многих бумаги. Выписывала паспорта издерганная жизнью женщина лет сорока, она рав­нодушно посмотрела на Шубарина, видимо, привыкла и к такому обслуживанию, и предложила сесть у края стола, из-за тесноты почти рядом с собой, полковник к тому времени откланялся. Женщина курила, и когда она потянулась к невзрачной пачке дешевых сигарет, лежавшей на столе, Шубарин остановил ее жес­том и предложил «Мальборо» вместе с огнем зажигалки. С этой минуты хозяйка кабинета как-то потеплела к нему и, пустив колеч­ко дыма в потолок, сказала игриво:
– Значит, в Милан едете, где тут у нас Италия?
Из стопки лежавших валом папок она вытащила довольно то­щую и, открыв ее, достала документы на его имя и имя жены, стала что-то вписывать в разные толстые амбарные книги, а от­крытую папку бросила небрежно в его сторону, прямо перед ним, и ему не стоило никаких трудов ознакомиться с лежавшими навер­ху бумагами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49