– Спасибо. Надеюсь, я не вам обязан столь злой шутке? – довольно жестко спросил Шубарин.
– Нет, не мне, Артур Александрович, а человеку, приезжав­шему к вам в Мюнхен, это его адрес я продиктовал.
– Кто он? – прямо, без обиняков спросил банкир.
– Мы так и подумали, что вам не удалось выяснить, кто приезжал к вам в Мюнхен, иначе бы уже тряхнули его в первую очередь. Хотя мы знаем: он звонил вам, когда вы вернулись в Ташкент, и настаивал, чтобы вы включили в правление банка его людей, на что получил отказ. Вот и причина похищения американца. Его зовут Талиб Султанов, но мы, к сожалению, не располагаем данными, кто стоит за ним, на наш взгляд, он всего-навсего получил приказ.
– Спасибо еще раз, я поспешу, Гвидо человек нетерпели­вый, горячий, не любит дурного обращения, не выкинул бы чего. И последнее: в нашем разговоре вы несколько раз сказали – мы. Значит, есть еще человек, которому я тоже обязан? Кто он, если не секрет?
– Полковник Джураев, начальник уголовного розыска рес­публики.
– Серьезный мужик, я его хорошо знаю, у нас некогда был общий друг. Поблагодарите его…
Разговор неожиданно оборвался, Японец, наверное, срочно созывал к себе свою рать.
– Мы должны появиться там раньше Шубарина и незаметно занять позиции, чтобы в крайнем случае вмешаться в события и освободить американца. – И прокурор с полковником поспешили вниз к машинам, где их дожидалась группа захвата.
Не успели парни из уголовного розыска, одетые в гражданское, незаметно рассредоточиться вокруг внушительного особ­няка, утопающего в зелени, и получить последние наставления полковника, как на Радиальной, возле дома номер 12, притормозил темно-синий автомобиль-фургон с затененными окнами японской фирмы «Тойота», каких в Ташкенте за последние два года появилось множество и они уже не бросались в глаза, особенно в этой части города, где жили люди состоятельные, с размахом. Улица Радиальная, крученая-верченая, сплошь пе­ререзанная проездами, переулками, тупиками, создавала максимум удобств и для группы захвата, и для людей Японца. Въезд в усадьбу плохо проглядывался с улицы, ибо ворота располагались в глубине, отгороженные от проезжей части плотным, тщательно подстриженным кустарником, поверху еще затененного густым виноградником и вьющейся чайной розой. При прежнем хозяине, славившемся неоглядным гостеприимст­вом, дом часто осаждали гости и не было высоких глухих ворот.
Бесшумная «Тойота», вынырнувшая на Радиальную из самого ближайшего тупика, юркнула в тень виноградника у голубых ворот. Пневматические дверцы автомобиля мгновенно отодви­нулись, и восемь парней, бросившихся к забору, молниеносно проделали какое-то гимнастическое упражнение типа «пирами­да», и четверо оказались по ту сторону крепости. И тут же, скрипнув, отворилась кованая дверь. Последним из машины вышел Шубарин, в том же вечернем костюме, что и вчера, только наблюдательный человек мог заметить другой жилет, с небольшим вырезом у горла, но высокий ворот рубашки с бу­лавкой, прижимавшей шелковый галстук, словно предполагал такой жилет, из кевлара. Пока Шубарин поднимался по крутой лестнице на второй этаж, трое мужчин, находившихся в доме, уже стояли в углу комнаты лицом к стене, закинув руки за голову, и дюжие парни следили за каждым их движением.
Шубарин, войдя в зал, развернул лицом к себе одного, второ­го, но, судя по его бесстрастному взгляду, они его не интересо­вали. Тут выдержка слегка изменила банкиру, и он торопливее, чем обычно, шагнул к третьему, одетому в спортивный костюм, видимо, хозяину дома. Шубарин рывком развернул его к себе и легко узнал человека с холеными усиками и постоянно сры­вающимися в бег глазами. Задержанный невольно поправил волосы, и Японец увидел знакомый перстень – «болванку» с бриллиантами, плохо выведенную татуировку у запястья – несомненно, это был тот самый гонец, посещавший его в Мюнхе­не. Несколько секунд они молча глядели друг на друга. Шубарин неожиданно выхватил пистолет из рук находившегося при нем Коста и, резко ткнув им в висок Талиба, тихо сказал:
– Считаю до трех. Где мой гость?
Талиб, не раз бывавший в таких переделках, каким-то неве­роятным воровским чутьем уловил, что выстрела сегодня не будет, но, видя, что упираться бесполезно, сказал:
– Гвидо в том угловом доме для приема играет с охранника­ми в нарды, думаю, у него нет к нам претензий, мы его принима­ли как высокого гостя…
Люди, стоявшие внизу и слышавшие разговор из окна, кину­лись к одноэтажному домику, типичному в узбекских строениях, и через минуту кто-то крикнул:
– Шеф, все в порядке, Гвидо жив и даже в настроении…
Шубарин, забыв про Талиба, кинулся к окну и, увидев Лежаву, молча в приветствии, поднял сжатый кулак. Шагнув к крутой лестнице, по которой Джураев некогда спустил адвоката Горс­кого, он на секунду остановился и, обернувшись, сказал Талибу:
– Сегодня у меня праздник, гости, и мне не до тебя. Разго­вор с тобой еще впереди.
Джураев и Камалов находились в машине прокурора и из своего укрытия видели в бинокли, лишь как на Радиальную вынырнула синяя «Тойота» и тут же пропала у голубых ворот. Ровно через семь минут «Тойота» так же быстро и бесшумно отъехала от дома. Ни шума, ни криков, ни беготни, суеты…
– Ловко работают! – невольно вырвалось у полковника.
– Хорошо, что обошлось без выстрелов, а иначе бы не избежать внимания прессы, а это не нужно ни Шубарину, ни нам, ни тем более Талибу. Представляю, как он сейчас рвет и мечет… – и Камалов, хлопнув Нортухту по плечу, добавил: – Обошлись без нас, давай гони в прокуратуру, дел невпроворот. Сенатор вернулся…
Как только они выпутались из лабиринтов Рабочего городка на широкую дорогу, так сразу наткнулись на «Мазерати», в ко­торую из «Тойоты» пересаживались Шубарин с мистером Лежава. Деваться было некуда, и «Волга», прибавив скорость, про­неслась мимо в сторону центра города. Но мощно взявшая с места «Мазерати» легко догнала «Волгу» и подала сигнал остановиться. Делать вид, что не заметили, было глупо. Кама­лов попросил прижаться к обочине и вышел на тротуар. «Мазе­рати» встала чуть сзади, и из нее тотчас вышел Шубарин и направился к прокурору. Камалов впервые видел Артура Александровича, он производил сильное впечатление: высокий, стройный, с открытым лицом; глаза, глубокие, ясные, говорили об уравновешенности характера, сдержанности, воле. Он подошел, без восточной подобострастности, с достоинством, первым протянул руку и, поздоровавшись, сказал:
– Рад знакомству с вами, Хуршид Азизович, в такой важный для меня день. Благодарю вас и за то, что вы подстраховали меня с полковником. Спасибо, что предоставили мне возможность самому освободить гостя. Сейчас я не стану гадать, почему вы с Джураевым выручили меня, сегодня для меня это не главное – важно, что мой друг, поверивший в меня, в мое дело, – свободен. Нынче у меня праздник. Не любопытствую ни о чем, даже о том, откуда вы знаете, что этот мерзавец отыскал меня в Мюнхене. Догадываюсь, что если не вы, то полковник Джураев знает, что утром я обещал за сведения о Гвидо пол­миллиона. Но то, что помощь пришла от вас, от прокурора и угрозыска, для меня большая неожиданность, и деньгами тут не отделаться. Но я привык в жизни за все платить. Это, если хотите, мое жизненное кредо. И я ваш должник, прокурор. В трудные для вас дни вы с Джураевым можете на меня рассчитывать.
– Спасибо, Артур Александрович. Конечно, помощь от нас выглядит для вас несколько странно, но это наш долг – помочь попавшему в беду. Мы не менее вас рады, что вызволили вашего друга, передайте ему от нас наилучшие пожелания, он наверняка догадался уже, с кем вы беседуете…
– Передам, прокурор, обязательно, он человек догадли­вый… – И Шубарин поспешил к своей роскошной машине. «Ма­зерати», обогнав их «Волгу», исчезла вдали.
Сухроб Ахмедович Акрамходжаев, бывший заведующий отде­лом административных органов ЦК партии республики, имевший в узком кругу еще и кличку Сенатор, вернулся из заключения в «Матросской Тишине» накануне презентации по случаю от­крытия банка «Шарк» и был весьма рад, что сразу попал в поле зрения журналистов и телерепортеров. Как человек суеверный и верящий в свою счастливую звезду, он посчитал это удачной приметой, особым знаком судьбы. Да и как не считать себя везучим, если выскользнул из рук Камалова, избежал «высшей меры». Удача удачей, счастье счастьем, а выходило, что карье­ру придется вновь начинать чуть ли не с нуля.
Вроде бы недолго пробыл он под стражей, а какие изменения произошли в стране, особенно после августовского путча, кото­рый, на его взгляд, следовало называть форосским фарсом. Главный результат форосских событий – роспуск Коммунисти­ческой партии, причем не под воздействием внешних сил, а лич­но ее генеральным секретарем. Такое ни один экстрасенс, колдун не догадался бы предсказать, хотя развелось сегодня новых нострадамусов десятки тысяч. Многие еще не понимали, что это означает для огромной страны, а Сенатор ликовал уже в тот же час, когда узнал новость века, ибо сей факт фиксиро­вал крах единого государства, последней сильной империи на земле. Генсек знал ахиллесову пяту великой державы, он ли­шил ее позвоночника, станового хребта – идеологии, на кото­рой она держалась от океана до океана. Все были связаны общностью коммунистической идеи: латыш и чукча, узбек и ка­зах, украинец и русский, молдаванин и еврей, армянин и азер­байджанец, грузин и осетин, даже если они и не хотели жить в одном доме, есть из единого котла, молиться единому богу. Отныне в связи с упразднением КПСС каждый волен выбирать свой путь, какой ему заблагорассудится, никто никому не указ. Каков гениальный ход – развалить руководящую партию в од­нопартийной стране через ее генерального секретаря! Подобное не приходило на ум даже самым изощренным врагам социализ­ма, на борьбу с партией у них всегда имелись в запасе миллиар­ды, а вдруг такое, да еще бесплатно, с галантным поклоном: «Чего еще изволите?» Знали бы коммунисты, кого они так дружно, единогласно избирали своим вожаком на XXVII съезде КПСС! Вот поистине трюк, достойный истории. Едва ли какое событие XX века может сравниться с «подвигом» последнего генсека коммунистов.
– Ай да Миша! – часто говаривали в «Матросской Тишине» в те сентябрьские дни девяносто первого года. Но Сухроб Ахмедович жалел не КПСС, в которой, конечно, состоял как всякий уважающий себя человек на Востоке. Ему было жаль, что в такой исторический момент он оказался в тюрьме, да еще на чужой территории, за границей. Ведь он вместе с ханом Акмапем давно мечтал избавиться от диктата Москвы и в пере­стройке первым увидел такой реальный шанс, ведь это его слова: «Доедем на трамвае перестройки куда нам надо, а там или соскочим на ходу, или сорвем стоп-кран». А оказалось, не надо ни прыгать на ходу, ни тормозить огромный состав, свобо­да вдруг досталась бесплатно, без боя. Москва сама преподнес­ла суверенитет всем республикам на блюдечке, с голубой кае­мочкой. А они оба, хан Акмаль и он, те, кто должен был принять это блюдечко, оказались в этот момент за решеткой. Как тут не взвыть от досады, хотя и радоваться надо, и Горбачеву большой рахмат, конечно, стоит сказать, да и чапан золотошвейный преподнести. Без него власть Кремля еще долго бы простира­лась от Москвы до самых до окраин…
А долгожданное блюдечко с голубой каемочкой перехватили другие и спешат закрепиться, пока люди, сметенные вихрем перестройки, опять же благодаря Горбачеву, не опомнились и не потребовали свои теплые места обратно. А кто сегодня дорвет­ся до власти – тот уже не отдаст ее долго, а может, даже никогда, хотя реформы повсюду, и в Балтии, и в Средней Азии, идут только под лозунгами демократии, гражданских свобод, приоритета прав личности перед государственными интересами, неукоснительного соблюдения прав человека. Но Сухроб Ахме­дович-то знает: все эти лозунги для внешнего пользования, для доверчивого Запада. Ведь коммунисты тоже имели все, что полагается в цивилизованном обществе: и конституцию, в кото­рую постоянно и легко вносились поправки, и Декларацию прав человека в Хельсинки подписали, а поступали всегда, как хоте­ли, с железной формулировкой «в интересах государства». Так и новые демократы – чтобы прийти к власти, обещают рай на земле, а свободы такие, что и Западу не снились. А на самом деле, чует сердце Сухроба Ахмедовича, народу коммунистиче­ская диктатура, власть номенклатуры покажется верхом свобо­ды и демократии в сравнении с тем, что готовят ему новые режимы. Это уже видно по «цивилизованной» Прибалтике, там уже такая дискриминация прав человека, на которую ни Пино­чет, ни Салазар, ни Сталин не отважились.
Но Сухроба Ахмедовича не волновали ни коммунистические идеи, ни идеи «демократического» устройства, ни даже ислам­ский путь для Узбекистана. При любой власти, любом режиме, любой идеологии, под любым знаменем – зеленом, или в поло­ску, или даже в крапинку – ему всегда хотелось быть в правя­щей верхушке, а если уж совсем честно, на самой макушке верхушки. Глядя на события, происходящие дома, да и в осталь­ных республиках, где присутствовал один и тот же сценарий, он видел, что многие рвущиеся к власти люди исповедуют такую же мораль, что и он, и готовы служить любому знамени, любой идее, чтобы их только оставили у кормушки. Это предвещало суровую и долгую борьбу за власть. И опять же он был прав, когда в первую свою поездку в Аксай сказал хану Акмалю: «В нашем краю смена коммунистической идеологии пройдет безбо­лезненно. Люди, находящиеся в одной правящей партии с крас­ными билетами, дружно перейдут в другую, тоже правящую, но только с зелеными или желтыми билетами, ибо на Востоке членство хоть в КПСС, хоть в исламской или в демократиче­ской партии – это прежде всего путь к должности, к креслу, а программы, устав, задачи тут на при чем, и все вокруг по­нимают это».
В тюрьму Сенатор загремел с партийным билетом, его даже не успели исключить из КПСС, а когда он вернулся, в тот же вечер Миршаб вручил ему билет уже новой и тоже правящей партии, чему Сухроб Ахмедович не удивился, и был теперь обладателем двух билетов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49