Запах «Кармен» что-то стронул в моем спящем мозг
у, своей невыносимой остротой и пакостностью нажал какую-то кнопку памя
ти и вернул меня на двадцать пять лет назад.

***

Оторвался от дна и поплыл вверх Ч навстречу сегодня.
Вот разжидилась вонь «Кармен», проредела, и я вплыл в высокомерно-наглый
смрад «Красной Москвы». Он набирал силу и ярость, пока я, теряя сознание, п
роплыл через фортиссимо его невыносимого благовония, и понесло на меня д
ушком почти забытым Ч застенчиво-острым и пронзительно-тонким, словно
голоса любимых певиц Пахана Лядовой и Пантелеевой. Это текли мимо меня, н
е смешиваясь, «Серебристый ландыш» и «Пиковая дама».
Я плыл через время, я догонял сегодня. Пробирался через геологический ср
ез пластов запахов моей жизни Ч запахов всех спавших со мною баб.
Сладострастная тягота арабских духов. Половая эссенция, выжимка из семе
нников. Эрзац собачьих визиток на заборах. Амбре еще не удовлетворенной
похоти.
Забрезжил свет: стало понемногу наносить духом «Шанель» и «Диориссимо».

Я вплывал в сегодня, точнее Ч во вчера. Женщины, с которыми я был вчера, пах
ли французскими духами.
Это запах моего «нынче», это запах моих шлюх. Моих хоть и дорогих, но любим
ых девушек.
Я вспомнил, что было вчера. Вспомнил и испугался.
Вчера меня приговорили к смерти.
Чепуха какая! Дурацкое наваждение. Я презираю мистику. Я материалист.
Не по партийному сознанию, а по жизненному ощущению.
К сожалению, смерть Ч это самая грубая реальность в нашем материальном
мире. Вся наша жизнь до этой грани Ч мистика.

***

Неплохо подумать обо всем этом, лежа в душной комнатенке прижатым к пруж
инному матрасу наливной ляжкой девушки-штукатура, имени которой я не зн
аю.
А кем назвался тот Ч вчерашний, противный и страшный? Как он сказал о себе
?
Ч …Я Ч истопник котельной третьей эксплуатационной конторы Ада…
Неумная, нелепая шутка. Жалобная месть за долгие унижения, которым я его п
одвергал в течение бесконечного разгульного вечера.
Истопник котельной. Может быть, эта штукатур Ч из той же конторы? Какие ст
ены штукатуришь? На чем раствор замешиваешь?
Я столкнул с себя разогретую в адской котельной ляжку и пополз из кроват
и. Человек выбирается из болотного бочага на краешек тверди. Надо встать,
найти в этой гнусной темноте и вонище свою одежду.
Беззащитность голого. Дрожь холода и отвращения. Как мы боимся темноты и
наготы! Истопники из страшной котельной хватают нас голыми во мраке.
Он подсел к нам в разгар гулянки в ресторане Дома кино.
В темноте я нашарил брюки, носки, рубаху. Лягушачий холод кожаного пиджак
а, валявшегося на полу. Сладострастное сопение штукатура. Не могу найти к
альсоны и галстук. Беспробудно дрыхнет моя одноглазая подруга, мой похот
ливый толстоногий циклон. Не найти без нее кальсон и галстука.
Черт с ними. Хотя галстука жалко: французский, модный, узкий, почти ненадев
анный. А из-за кальсон предстоит побоище с любимой женой Мариной.
Если Истопника вчера не было, если он Ч всплеск сумасшедшей пьяной фант
азии, тогда эти потери как-нибудь переживем.
Если Истопник вчера приходил, мне все это Ч кальсоны, галстук Ч уже не ну
жно.

***

Ненавидя себя и мир, жалкуя горько о безвозвратно потерянных галстуке и
кальсонах, я замкнул микрокосм и макрокосм своим отвращением и страхом.

Кримпленовые брюки на голое тело неприятно холодили, усугубляли ощущен
ие незащищенности и бесштанности.
Не хватало еще потерять ондатровую шапку. Мало того, что стоит она теперь
втридорога, пойди еще достань ее. Мне без ондатры никак нельзя.
Генералам и полковникам полагается каракулевая папаха, а нам Ч ныне шта
тским Ч ондатровая ушанка. Это наша форма. Партпапаха. Госпапаха.
Папаха. Папахен. Пахан.
Великий Пахан, с чего это ты сегодня ночью явился ко мне? Или это я к тебе пр
ишел на свидание?
Меня привел к тебе проклятый Истопник. Откуда ты взялся, работник дъявол
а!
Третья эксплуатационная контора.

***

ДавнымЧ давно когда я служил еще в своем невидимом и вездесущем ведомст
ве, мы называли его промеж себя скромно и горделиво -КОНТОРА.
Контора. Но она была одна-единственная. Никакой третьей, седьмой или девя
той быть не могло.
Вот она валяется, ондатра, дорогая моя Ч сто четыре сертификатных чека,
Ч крыса мускусная моя, ненаглядная. Завезенная к нам невесть когда из Ам
ерики.
Почему я в жизни не видел американца в ондатровой шапке?
Дубленка покрыта шершавой коростой. Вонь. Засохшая в духоте блевотина.
Мерзость.

***

Пора уходить, выбираться из логова спящего штукатура. Но остался еще нея
сный вопрос. Как мы с ней вчера сговорились Ч за деньги или за любовь?
Если за деньги Ч отдал или обещал потом?
Не помню. Да, впрочем, и не важно: пороки не следует поощрять. С нее хватит и
удовольствия от меня. Как говорит еврейский жулик Франкис: «Нечего заним
аться ыз просцытуцыя». Особенно обидно, если я вчера уже отдал ей деньги. Н
ельзя быть фраером. Это стыдно. Просто глупо. Не нужны ей деньги Ч она еще
молодая, здоровая, пусть зарабатывает штукатурством, а не развратом.
Бросил на стол пачку жевательной резинки «Эдамс» и-на выход.
На коридорной двери толстая цепочка и три замка. Врезной и два накладных.
От кого стережетесь? Не пойдут воры вашу нищету красть. А тем, кого боитесь
, замки ваши не помеха.
Ломая потихоньку ригель у последнего, особенно злостного замка, я придум
ал нехитрую шутку: богатые любят замки, а бедные Ч замки.
Жалобно хрустнула пружина убогого запора, я распахнул дверь на лестницу
, и плотный клуб вони в легких, который там, в комнатушке девушки-штукатур
а, считался воздухом, выволок, вышвырнул, вознес меня на улицу.

***

Им даже воздуха нормального не полагается. И это, наверное, правильно.
Мир маленький. Всего в нем мало.
Хорошо бы понять, где я нахожусь. На моей «Омеге» почему-то осталась одна
стрелка, уткнувшаяся между шестеркой и семеркой. Долго смотрел под фонар
ем на странный циферблат-инвалид, пока не появилась вторая стрелка. Она м
едленно, застенчиво выползала из-под первой. Сука. Они совокуплялись. Они
плодили секунды. Они это делали на моей руке, как насекомые.
Секунды, не успев родиться, быстро росли в минуты. Минуты круглились и опу
хали в часы. Те беременели днями. Свалявшись в рыхлый мятый ком, они повора
чивали в квадратном окошке календаря название месяца.

***

Но Истопник сказал вчера, что мне не увидеть следующего месяца. Разве так
ое может быть? Чушь собачья. Ведь этого же никак не может быть!
Ах, если б ты попался мне сейчас, противная свинская крыса! Как раз когда я
застукал на месте свои стрелки жизни. Я бы тебе яйца на уши бубенцами натя
нул! Дерьмо такое.
Но Истопника не было. Была плохо освещенная улица, заснеженная, состояща
я из одинаковых бело-серых с черным крапом домов. Они были безликие и пуга
юще неотличимые. Бело-серые с черным крапом, как тифозные вши.
И людей почти не видно. Где-то вдали, на другой стороне, торопливо сновали
серые озябшие тени, но я боялся им кричать, я не решался остановить их, что
бы они не исчезли, не рассыпались. Самый страшный сон Ч прерванный.
Но ведь сейчас я не спал! Я уже проснулся в никелированной кровати штукат
ура, я вырвался на улицу, и эти скользкие заснеженные тротуары были из яви
. Туфли тонули в снегу, я с тоской вспомнил о пропавших навсегда дворниках
-татарах. Давно, во времена Пахана, дворники в Москве почему-то были татар
ы, которые без всякой техники, одними скребками и метлами поддерживали н
а улицах чистоту. Но татары постепенно исчезли, оставив Москве снег, жидк
ую грязь и печальные последствия своего татаро-монгольского ига.
Честно говоря, сколько я ни раздумывал об этом, других последствий пресл
овутого ига, кроме безобразий на улицах да приятной скуластости наших ба
б, я обнаружить не мог.
О татарском иге вчера говорил Истопник.
Он вообще говорил свободно, хорошо. В его речах была завлекающая раскова
нность провокатора. Он сказал, что любит нашу идеологию за простоту раз д
ля преступности у нас нет корней, значит, она порождается буржуазным вли
янием и наследием татаро-монгольского ига. А то, что татары у нас уже пять
сот лет только дворниками служат, Ч не важно. А то, что только за попытку п
одвергнуться буржуазному влиянию путем знакомства с фирмовым иностран
цем сразу загремишь в КОНТОРУ, Ч и это не важно…

***

Я жил один на необитаемой заснеженной улице мертвого города из страшног
о сна. Улице не было конца Ч только где-то далеко мерцал на перекрестке с
ветофор-мигалка, желтым серным огнем слабо вспыхивал, манил, обещал, гасн
ул, снова манил. На плоских неживых фасадах домов слепо кровянели редкие
окна, воспаленные плафонами.
Нигде ни деревца. Новостройка. Заборы. Вздыбленные плиты, брошенные поло
манные соты огромных тюбингов, навал труб, космические чудища торчащих б
алок, устрашающе застывшие стрелы заиндевевших, укрытых снегом кранов и
экскаваторов. Ни деревца.
Летом Ч если лето сюда приходит Ч здесь должно быть страшнее.
Может бы быть я попал на Марс?
Ч Але, мужик, это место как называется? Ч закричал я навстречу скользящ
ей тени. Тень летела низко над землей в тяжелом сивушном облаке.
Ч Как-как! Известно как Ч Лианозово…
ЕЧ кэ-лэ-мэ-нэ! Как же это меня занесло сюда? Вот те и штукатур!
Впрочем, дело не в ней. Это все проклятый Истопник.
Это он гонит меня сейчас по ужасной улице, замерзшего, с тошнотой под самы
м горлом, в стыде и страхе, без галстука и без кальсон.
Как он вырос вчера за нашим столом, незаметно и прочно! Сначала я думал, чт
о он знакомый какой-то из наших баб. Я не обращал на него внимания, всерьез
его не принимал. Он был ничтожный. Такими бывают беспризорные собаки в да
чных по-селках. Трусливые и наглые.
Как он выглядел? Какое у него лицо? Не помню. Не могу вспомнить. Может, у него
не было лица? Истопник адской котельной, какое у тебя лицо?
Не помню.
Осталось только в памяти, что был он белобрысый, длинный, изгибистый и вес
ь сальный, как выдавленный из носа угорь. Он тихо сидел поначалу, извивалс
я на конце стола. Потом стал подавать реплики. Потом сказал: «А вы знаете э
тот старый анекдот?»
Почему даже истопники рассказывают только старые анекдоты? А бывают ане
кдоты когда-нибудь новыми? Свежими? Молодыми?
Наверное, у анекдотов судьба, как у мужчин: чтобы состояться, стать, остать
ся анекдотом, надо выжить. Анекдоту, как мужику, как коньяку, нужен срок, вы
держка.
Анекдоты никуда не бывают такими, как вчерашняя девочка Люсинда. Она сид
ела рядом, прижимаясь к моему плечу, Ч молодая, загорелая, сладкая, хруст
ящая, как вафельная трубочка с кремом.
Почему же ты, болван, не поехал ночевать к Люсинде?
Почему не лег спать с нею? От ее кожи струятся легкие волны сухого жара. Он
а покусывает меня за плечи, за грудь Ч коротко, жадно, жарко, как ласка.
Проклятый Истопник увел. Втерся за стол, как опытный стукач из КОНТОРЫ.
Как агент мирового сионизма Ч незаметно, неотвратимо, навсегда. Потом р
азозлил, разволновал, навел на скандал, напоил водкой, виски, шампанским и
пивом вперемешку, куда-то незаметно увел Люсинду, всех собутыльников со
гнал прочь и приволок в Лианозово Ч к одноглазому штукатуру, в блевотин
у, душную вонь комнатенки, безнадежность «Кармен», прелой кожи, копеечно
го мыла и селедки, в тяжелую давиловку раскаленных ляжек, на жуткое, казал
ось, навсегда забытое успение Великого Пахана.
Асфальтовая чернота безвидной улицы стала медленно размываться неувер
енной синевой. Тьма холодного воздуха становилась густо-фиолетовой, вла
жной, сочная сиреневость неспешно вымывала из ночи серость и угольный мр
ак. Начался редкий крупный снег. Огромные снежинки, ненатуральные, будто
куски мороженого, опускались отвесно на стылую улицу. На меня, измученно
го.
Зеленая падучая звезда, пронзительная, яростная, летела через улицу.
Она летела мне навстречу. Прямо на меня.
В нефтяном блике лобового стекла зашарпанной желтой «Волги». Такси.
Спасительный корабль, присланный за мной на этот Марс, населенный тенями
и одноглазым штукатуром. Новостройка обреченных.
Ч Такси, такси! Ше-еф!! Ч заорал я истошно, выбегая на проезжую часть, и гор
ло держал спазм, и лопалась от боли башка, и медленно плыла машина Ч будто
страшный сон продолжался. Ч Стой! Я живой! Все погибли, я остался один…
Я дергал ручку притормозившего такси, но дверь была заперта, и шофер разг
оваривал со мной, лишь приоткрыв окно. Может быть, он знал. что здесь все по
гибли, и принимал меня за привидение? Или боялся, что я ограблю его выручку
, а самого убью?
Не бойся, дурачок! Я уже давно никою не убиваю, мне это не нужно, и деньги я з
арабатываю совсем по-другому!
Он бубнил что-то про конец смены, про не по пути, про то, что он не лошадь… Ко
нечно, дурачок, ты не лошадь, это сразу видно. Ты ленивый осел.
Ч Двойной тариф! Ч предложил я и решил: если он откажется, вышвырну его и
з машины, доеду на ней до центра и там брошу. Я не могу больше искать такси. М
еня тошнит, болит голова, меня бьет дрожь, я без галстука и без кальсон. У ме
ня тяжелое похмелье. Я вчера ужасно напился, а потом долго безрадостно тр
удился над толстозадым циклопом. У меня не осталось сил. Их у меня ровно ст
олько, чтобы мгновенно всунуть руку в окошко и пережать этому ослу сонну
ю артерию. Полежит маленько на снегу, не счищенном исчезнувшими татаро-м
онголами, и придет в себя. А я уже буду дома.
Ч Поехали, Ч согласился он, избавив себя от неудобств и лишнего перепуг
а. Он бы ведь потом не смог вспомнить мое лицо, как я не могу вспомнить Исто
пника.
Распахнулась дверца, и я нырнул в тугой теплый пузырь бензино-резино-мас
ляного смрада старой раздрызганной машины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12