С
ейчас уже не разобрать за давностью, кто там из нас виноват Ч Римма или я.
Или старик Лурье. Мы все не виноваты. Жизнь тогдашняя виновата, если жизнь
вообще может быть виновной. Правильная она была или не правильная Ч глу
по об этом теперь рассуждать, ее ведь не переделаешь. И тогда ее было не из
менить. Не изменить! Хотя бы потому, что все согласились тогда со своими ро
лями. Конечно, нам с Минькой Рюминым нравились наши роли больше, чем стари
ку Лурье отведенное ему амплуа. Но он согласился. Как согласились в тот не
запамятно давний октябрьский вечер все те бывшие люди, что сидели на при
винченных к полу табуретах в углах бесчисленных кабинетов на шестом эта
же Конторы и старательно играли придуманные им роли врагов народа. Враго
в самих себя. Одни после первой же крепкой затрещины признавались во все
м и выдавали всех сообщников, даже тех, о ком впервые услышали на допросе.
Другие ярились, хрипели и сопротивлялись до конца. Но никто не сказал: «Ми
р сошел с ума, жизнь остановилась, я хочу умереть!» Все хотели выйти оттуда
, все хотели выжить в этом сумасшедшем мире, все боялись остановить свою п
остылую жизнь. Свидетельствую. Каждый, кто захотел бы по-настоящему, всер
ьез умереть". мог это сдалать тогда быстро. Но это был выход из роли. все хот
ели доиграть роль: доказать оперу, что органы ошиблись. Каждый хотел дока
зать, что он кристальный советский человек, что ему очень нравится эта те
мная беспросветная жизнь, что он всем доволен и будет до самой смерти еще
больше доволен, если перестанут бить и выпустят отсюда A если нельзя, чтоб
ы дали статью поменьше, состав преступления полегче. Никто не понимал, чт
о Миньку Рюмина умолить нельзя. Что он действительно несгибаемый, что он
действительно принципиальный. И высший несгибаемый принцип его в том, чт
о было ему на них абсолютно на всех Ч наср…ть. Они все находились в громад
ном заблуждении, будто Минька Ч человек, и они Ч люди, и они ему смогут вс
е объяснить, пусть только выслушает. Им и в голову не приходило, что с тем ж
е успехом доски могли просить плотника, чтобы он их не строгал, не пилил, н
е рубил, не вбивал гвоздей и не швырял оземь. Делатель зла, плотник будущег
о доброго мира, Минька Рюмин их не жалел. Он из них строил свое, добротное. Б
удущее. Ах, как ясно вспоминается мне тот давний вечер, когда я вернулся в
Контору после обыска в разоренном доме в Сокольниках и шел по коридору с
ледственной части, застланному кровавоалой ковровой дорожкой, мимо бес
счетных дверей следственных кабинетов, и полыхали потолочные плафоны с
лепящим желтым светом, блестели надраенные латунные ручки, бесшумно сно
вали одинаковые плечистые парни, неотличимые, похожие на звездочки их но
вых погон, и уже царило возбуждение начала рабочего дня, ибо рабочий день
здесь начинался часов в десять-одиннадцать ночи, поскольку идею перевер
нутости всей жизни надо было довести до совершенства, и для этого пришло
сь переполюсовать время. Мы двигались во времени вспять. И ночь стала раб
очим днем, а день Ч безвидной ночью. Мы спали днем. Такая жизнь была. Мы так
жили. Миньки Рюмина, который увез с собой Лурье, в кабинете не было. Наверн
ое, он не хотел допрашивать старика сам, до моего приезда, и отправился к п
риятелям Ч поболтаться по соседним кабинетам. А профессора, чтобы собра
лся с мыслями, подготовился для серьезного разговора, посадил в бокс. Глу
хой стенной шкаф, полметра на полметра. Сесть нельзя, лечь нельзя. Можно то
лько стоять на подгибающихся от напряжения, страха и усталост ножонках.
И быстро терять представление о времени, месте и самом себе. И я отправилс
я по кабинетам разыскивать Миньку. Алая дорожка, двери, двери, двери Ч как
вагонные купе.
Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка!… Экспресс «ПРОКЛЯТОЕ ПРОШ
ЛОЕ Ч ГОРОД СОЛНЦА». Локомотивное плечо: Фаланстера Ч Утопия Ч Москва.
С вещами Ч на выход! Открыл дверь в первое же купе, спросил:
Ч Рюмин к вам не заглядывал?
Капитан Катя Шугайкина крикнула: Ч Заходи, Пашуня! Он где-то здесь шатае
тся, сейчас будет…
Катя любила, когда я к ней заходил. Любила говорить со мной, прижимать меня
вроде бы в шутку, угощать папиросами «Северная Пальмира», любила посове
товаться и всегда предлагала переночевать днем. Я ей нравился. Матерая я
дреная девка, с веселым нечистым, угреватым лицом, неутомимая в трахании
и пьянстве. Она разгуливала по кабинету, играя твердомясыми боками, внуш
ительно покачивая набивным шишом прически на затылке, и тыкала пальцем в
печального еврея с красными от недосыпа и слез глазами, тихо притуливше
гося в углу на табурете:
Ч Вона посмотри на него, Павел Егорович! Наглая морда! Еще и отказывается
! Ну и народ, ети вашу мать…
До сих пор помню его фамилию. Клубис. Его звали Рувим Янкелевич Клубис Ч п
о документам. В миру-то, конечно, Роман Яковлевич. Комкор второго ранга ин
женерно-авиационной службы Роман Яковлевич Клубис. Орденоносец и лауре
ат. Он до войны выдумал самолет. Не то бомбардировщик, не то штурмовик.
Был заместителем наркома авиационной промышленности. Считай, член прав
ительства. Бойкий, видать, был мужик. Судя по тому хотя бы, что когда в тридц
ать девятом стали загребать всех военных и к нему в кабинет ввалилась оп
ергруппа, он с полным самообладанием сказал им: я, дескать, готов, только м
ундир сыму, как-то неловко, чтоб вели меня по наркомату в полном генеральс
ком облачении. А оперативники, засранцы, лейтенанты, маленько сробели пе
ред генеральским шитьем, согласились. Клубис прошел в комнату отдыха за
кабинетом, а там была еще одна дверь, в коридор. Он туда и нырнул.
Пока наши всполохнулись, он спустился в лифте, вышел на улицу, сел в свой п
ерсональный «ЗИС» и приказал шоферу ехать на Казанский вокзал. Опера выс
кочили за ним Ч а его уж и след простыл. На вокзале отпустил машину и позв
онил из автомата домой: так, мол, и так, дорогая жена, вынужден временно скр
ыться, а ты, главное, не тужи и жди меня. Перешел через площадь, сел в поезд Б
елорусской ветки и укатил куда-то под Можайск, а там Ч еще глуше, за сто ве
рст. Тут пока что шухер невероятный! Начальник опергруппы Умрихин идет п
од суд, у Клубиса дома три месяца сидит засада, подслушивают телефон, изым
ают всю почту. Ни слуху ни духу. И неудивительно! Потому что остановился Кл
убис в деревне. где не то что телефона не видали, Ч туда еще электричеств
о не пропели. Пришел к председателю колхоза, докладывает, что он с Украины
, механик из колхоза, потому документов нема, а сам, мол, от голодухи спасае
тся, идет по миру, работу ищет. Само собой, этот Кулибин Рувим Янкелевич вс
е умеет Ч и слесарить, и кузнечить, и мотор трактору перебрать, и насос по
чинить. И непьющий к тому же. Зажил как у Христа за пазухой!
Только через год махнул в Москву, позвонил жене: живздоров, все в порядке,
ждите, ненаглядные вы мои еврейские чады и домочадцы. И-отбой, и Ч обратн
о в закуток, в деревню. А за это время шум улегся, забыли о нем. Какого-то дру
гого генерала вместо него, для счета, посалили Ч и привет! Тут война И моб
илизуют колхозника Романа Яковлевича на фронт солдатиком, в тощей шинел
ьке, в обмоточках. Так ведь их брата ничем не проймешь! Попадает он, конечн
о, в инженерные части аэродромного обслуживания, и тут сразу выясняется,
что лучше его никто не кумекает в самолетах. За четыре года Ч ни одного ра
нения, восемь наград и звание инженер-капитана. Возвращается ветеран-ор
деноносец в свою семью, в свой дом, под собственной фамилией и прекрасным
своим имя-отчеством, устраивается начальником цеха на авиазавод и живет
припеваючи до позавчерашнего дня, когда его в три часа на Кировской улиц
е, в магазине «Чайуправление», нос к носу встречает бывший на-чальник опе
ргруппы, свое уже отбарабанивший, гражданин Умрихин. И за шиворот пешком
волокет в Контору. Благо совсем рядом. Ровно десять лет спустя.
А сейчас, от ночи появления Истопника, Ч тридцать. Забвения. Я хочу забве
ния. Чтобы все все забыли. Мы сможем помириться. Но… раз я все помню так отч
етливо, значит, есть и другие такие же памятливые? Из тех, кому удалось сме
нить роль. И выжить. Катя Шугайкина не помнит. Она умерла.
Страшно умерла. Тогда она еще не представляла, что жизнь может преломить
ся и она сама будет сидеть в углу кабинета, на табурете, привинченном к пол
у. На котором сидел тогда неистребимый Клубис, жалобно шмыгавший носом. А
Катя. жизнерадостная кровоядная кобыла, дробно топала по кабинету, время
от времени небольно тыча его кулаком в зубы, и приговаривала удивленно-в
озмущенно:
Ч Вот наглая морда! Еще и отказывается…
По правде говоря, совсем не была в тот момент наглой морда у Рувима Янкеле
вича. Может, и была она наглой, когда он при генеральских ромбах на голубых
петлицах сидел за своим министерским столом, или когда надевал медаль С
талинской премии, или когда козлобородый дедушка Калинин, всесоюзный на
ш зицстароста, вручал ему ордена. Но на привинченном табурете, в грязной г
имнастерке распояской, с неопрятной щетиной, с красными, будто заплаканн
ыми глазками, был он жалкий, пришибленный и несчастный. Клубис уже узнал о
т Кати, что он германский шпион, завербованный в тридцать шестом году пра
выми троцкистами и организовавший заговор с целью разложения советски
х военновоздушных сил вместе с ныне обезвреженным гадом, бывшим дважды Г
ероем Советскою Союза агентом абвера, бывшим генералом Яковом Смушкеви
чем. И Ч примирился с этим. Он уже почти принял роль. И Шугайкина это знала.
Не сердито, лениво говорила она, как только Клубис пытался приоткрыть ро
т:
Ч Не наглей, не наглей, противная харя! Будь мужчиной! Умел предавать Ч у
мей признаваться… И грозно трясла своей высоченной прической. Она как-т
о одевалась при мне, и я, мыча от веселья, обнаружил, что в пучок на затылке д
евушка закладывает банку из-под американских мясных консервов. Аккурат
ная красная жестянка… Клубис пробовал объяснить, что, как еврей, он не мог
быть агентом гестапо. Он ведь, мол, был замнаркома, так зачем еврею заммини
стру становиться фашистским агентом? А Катя отвечала: «Не наглей, не нагл
ей!» Ч и тыкала его в зубы. Клубис не хотел поверить, что он обращается к кр
асной жестянке из-под свиной тушенки. Я докурил «Пальмиру» и пошел.
Интересно. Катя Ч дура, нет воображения. Оно у нее все ушло на постельные
игры. Такого гуся, как Клубис, надо было подстегивать не к расстрелянному
генералу, давно всеми забытому, а к нынешнему вредительскому центру сион
истов-инженеров на заводе имени Сталина. Вот тут пошла бы интересная игр
а А так Ч ничего не накрутишь. Через месяц его кокнут, и привет.

***

И в соседнем кабинете не было Миньки. И тут было скучно. Следователь Вася Р
акин бил ножкой венского стула директора совхоза по фамилии Борщ. Вася в
торую неделю шутил в столовой «Ну что за напасть такая Ч днем борщ и ночь
ю Борщ!» Борщ был несъедобный. Костистый, худой, весь из жил и мослов, синий
от страха и ненависти. Ненавидел чужих, родных, Васю Ракина, советскую вла
сть и богатую заграницу. По-моему, родню и заграницу ненавидел по справед
ливости. Васю и советскую власть Ч по недомыслию. Где-то в Нью-Йорке, а мож
ет, в Канаде устроили фотовыставку про нашу расчудесную жизнь, полную во
лшебных превращении н удивительных свершений. На одном из снимков дирек
тор совхоза Борщ демонстрировал что то сельскохозяйственное Ч может, п
ух от свиней или надои от козлов. Во всяком случае, фотографию увидели нек
ие канадско-американские хохлы с той же замечательной фамилией Борщ, но
отвалившие туда еще до революции. И так эти мудаки обрадовались существо
ванию Борща советского навара, что от нищеты своей и постоянной угрозы р
азорения скинулись и прислали ему «шевроле», Ч пусть, мол, Борщ в нем кат
ается, добром редкостную родню свою поминает. Переборщили Борщи…
Ну, прислали бы молотилку, или комбайн, или чего нибудь там еще сеноубороч
ное Ч хрен с ним! Припомнили бы. конечно, при случае этот печальный факт п
одозрительной щедрости и нашему Борщу. Но «шевроле»! Все областное начал
ьство, не говоря уж о районном, можно сказать, мучается на наших задрипанн
ых говенниньких автомашинках, Уполномоченный Конторы на «Победе» по се
льским проселкам родным трясется, как бобик, а какой-то Борщ, роженец, опа
ль, вонючка, Ч на вишневом «шевроле»?! Мать твою ети, как говорит Катя Шуга
йкина. Пришлось «шевроле» отобрать, а Борща взять в работу.
И теперь он всех ненавидит, хотя связи с ЦРУ признал. Но резидента, явки, ши
фр и закопанную радиостанцию не выдает. А Вася Ракин отмотал себе руки тя
желой ножкой от венского стула. С этой длинной изогнутой ножкой в руках В
ася Ч весь бело-курый, курносый, распаренный, с азартным бессмысленным г
лазом Ч был похож на знаменитого хоккеиста Бобкова, забрасывающего тру
дную шайбу.

***

А в следующем купе писатель Волнов рассказывал следователю Бабицыну ан
екдоты, и оба весело смеялись. Они пили сладкий чай с печеньем «Мария», и н
а высоком купольном лбу Волнова блестели прозрачные капли блаженного п
ота.
Обстановка здесь была дружеская, вежливая, почти ласковая. Волнов был кр
асивый старик, этакий преуспевший мученик. Да он, в сущности, и был преуспе
вшим: последние три года работал в лагере старшим хлеборезом. А всего к эт
ому времени оттянул он сроку двадцать два года. И вдруг вызвали его в Моск
ву, чтобы пристегнуть к симпатичному делу с иностранцами Ч корячился ем
у новый срочок лет на десять Ч пятнадцать. Но об этом писатель не тужил. А
теснился он душою, что, пока его провозят по всем этим делишкам, пропадет н
авсегда его прекрасное место в лагере. Однако Бабицын прижимал руку к се
рдцу, клялся честью чекиста, словом большевика заверял Волнова Ч место
за ним пребывает нерушимо, ждет лагерная хлеборезка своего ветерана, как
только он честно, откровенно, чистосердечно даст показания следствию по
делу, о котором ему все будет рассказано…

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12