Прежде всего, она была очень большая и совсем не махала крыльями. Во-вторых, она здорово гудела. У нее был совсем непонятный хвост, четыре зеленых крыла с большими красными звездами и, кажется, совсем не было головы…
Мы были ошеломлены.
О том, что у нас есть самолеты, мы читали в книгах и газетах, но разве кто-нибудь из нашей деревни видел их хоть раз? Даже те, кто бывал в городе, не видел, а что говорить про нас. Вот и стояли мы, как вкопанные. А когда самолет скрылся вдали, растерянно переглянулись и медленно побрели домой.
…Утром мы отправили документы в Уфимский железнодорожный техникум.
Глава третья
Первое знакомство с небом
— Учлет Гареев, к самолету!
До меня не сразу доходит смысл этих долгожданных слов. Обалдело гляжу то на инструктора, то на товарищей, потом срываюсь с места и, совсем как мальчишка, вприпрыжку бегу к ожидающему меня самолету.
Погода стоит отличная, небо без единого облачка. Но оно далеко не спокойное! Вверху кружат, кувыркаются, ревут моторами зеленокрылые самолеты. Сейчас и мой тупоносый У-2 ринется в небо, рубанет по небесной голубизне своим могучим винтом. Неужели я дожил до этого часа и, наконец, сбудется то, о чем я столько мечтал? Или это опять сон?
Дрожащими руками затягиваю на себе ремни, торопливым взглядом окидываю приборную доску и вдруг холодею от ужаса. За эти несколько секунд, пока я забирался в самолет, из головы моей вылетело все, чему я так самоотверженно учился в течение года.
Забыл, все забыл!..
Лоб моментально покрывается холодным потом, сердце вот-вот разорвется от волнения. В отчаянии я уже готов отказаться от полета, но сознание того, что это будет провал, удерживает меня.
Что скажет инструктор, как взгляну в глаза товарищам?
Даже старик-сторож пришел посмотреть, как мы сегодня будем летать!.. «Волнуетесь!-вспомнились мне его слова. — Это хорошо. А как же!.. Летать — не на трамвае ехать…»
Этот старик чем-то очень похож на моего отца. Как же мне будет стыдно, если я срежусь!
— Ну, Муса, пора.
Это Петров. Мой инструктор со мной. Как я раньше не подумал об этом! И голос у него спокойный, уверенный. Будто век со мной летал.
Спокойствие и уверенность инструктора каким-то образом передаются и мне. Я быстро прихожу в себя, выруливаю на старт и жду разрешения на взлет.
Петров внимательно следит за каждым моим движением. Я чувствую это и весь внутренне подтягиваюсь, подбираюсь. От прежней моей растерянности не осталось и следа, только руки чуточку дрожат: все-таки немного волнуюсь.
Собравшись с духом, докладываю:
— К взлету готов!
— Взлетайте!..
Вот он, этот час, которого я столько ждал. Первый полет!
Спокойно — надо быть спокойным! — поднимаю руку. Стартер взмахивает белым флажком, и я даю газ.
Самолет послушно устремляется вперед и, разбежавшись, взмывает в небо. И вот легкий толчок — и меня охватывает новое, неизведанное ощущение: я словно бы повис в воздухе. Уже лечу, но еще не совсем понимаю это — слишком все неожиданно, непривычно. Лишь когда подо мной начинают мелькать и уходить куда-то вниз знакомые палатки нашего лагеря, меня обжигает радостная мысль:
«Лечу! Лечу! Ура!..»
Я с трудом сдерживаю крик восторга и заставляю себя оглядеться. Надо мной — высокое голубое небо. Удивительно, отсюда, с высоты, оно кажется еще выше и голубее! И нет ему нигде предела, так оно огромно, так оно широко. Хоть день лети, хоть год лети, хоть целую вечность!.. Знать, поэтому так и любят небо летчики. И в самом деле — не любить его нельзя!
По-иному с высоты выглядит и земля. Линия горизонта стремительно отодвигается далеко-далеко во все стороны, и мне хорошо виден город. Вот огромной серебристой дугой изогнулась Белая. Железнодорожный мост через нее кажется тоненькой ниточкой, а катера на ней-не больше-спичечных коробочек. С одной стороны в Белую впадает рока Уфа, бегущая сюда с Уральских гор, с другой — тихая степная Дема, о которой сложено столько песен…
Я не могу наглядеться. Гордость за то, что так велика и прекрасна родная земля, за то, что один из тысяч ее сыновей получил от нее сегодня могучие крылья и, как беркут, парит над ее просторами, переполняет меня всего. Счастье Мое так велико, что мне хочется тут же поделиться им с кем-нибудь, но товарищи далеко, а отец еще дальше. Очень жаль, что не видит меня сейчас и мой друг Мотай. Мы ведь вместе с ним когда-то мечтали об оседланном коне. Но какой конь может сравниться с моим? Далека и нелегка была дорога к нему, но зато сейчас я не променяю его ни на что на свете!..
Я лечу!..
Отправив документы в Уфимский железнодорожный техникум, я стал ждать. Ни в деревне, ни дома никто об этом на знал: мы умели хранить тайну. И вот, наконец, пришел в наш дом почтальон.
— Мать, нам письмо! — обрадовался отец. Отец в эти дни болел и лежал в постели.
— Не вам, Гайса-агай, — поправил его почтальон. — Это сыну вашему, Мусе.
— Мусе? — удивилась мать. — Из Уфы Мусе письмо? Но ведь сам он там никогда не был, и из наших там никого нет…
Слушаю разговор старших, а у самого уши горят.
— Дайте письмо, — прошу. — Оно действительно мне. Быстро разорвал конверт, пробежал коротенькое извещение. Меня вызывали на экзамены.
— От кого же это письмо! — спросил отец. Что было делать? Скрывать тайну больше не было смысла, и я рассказал о том, что решил учиться дальше.
— На кого же ты, сынок, учиться решил?
— Хочу оседлать того коня, который бегает по железной дороге, — улыбнулся я.
Отец помолчал. Потом откинул одеяло, свесил голые ноги на пол и сказал:
— Это хорошо, что не остановился на полпути. И коня выбрал доброго. Только знай: нелегко тебе будет одному в городе жить. Я уже немолод, много помогать не смогу. Да и далековато опять же…
Узнав, что я решил уехать, мать заплакала:
— А может, еще передумаешь, сынок? Или у нас в колхозе тебе дела не найдется? Все-таки семь классов кончил, грамотный… А?
Отец посмотрел на нее долгим осуждающим взглядом и сказал:
— Не плачь, мать. Дело решил Муса, хорошую дорогу выбрал.
— Да боюсь, пропадет где-нибудь на чужой стороне. Кто о нем позаботится, кто слово доброе скажет? Как же тут не плакать?
— Не пропадет, — заверил отец. — Настоящего мужчину не просто с пути сбить..»
Довольный таким оборотом дела, я побежал к Мотаю.
Утром мы отправились в дорогу.
Отцу все еще было плохо, и он полулежал в телеге, укрывшись старым тулупом; Мотай сидел на задке и махал провожающим рукой. Я правил лошадью.
С нами был еще один пассажир — черный барашек с белой звездочкой на лбу. Как только мы приедем в Уфу, отец продаст его, чтобы на первых порах у меня было хоть немного денег. Мне жалко барашка, но отец непреклонен. Я попробовал отговорить его, да куда там!.. «Я, — говорит, — знаю, что делаю». Наверное, и в самом деле так нужно.
До Уфы мы добрались только через два дня. Продав барашка, отец отдал мне деньги и стал прощаться.
— Ну, смотри, сын. О женщине судят по ее красоте, а о мужчине — по его делам. Мне будет очень приятно услышать хорошее о твоих делах.
— Я буду стараться, отец… Прощание было коротким и грустным: нам обоим было очень тяжело. Расставаться всегда тяжело, а с любимыми, дорогими людьми — особенно.
В техникуме нас встретили приветливо, но огорчились, что мы плохо владеем русским языком. На экзаменах пришлось обратиться к помощи переводчиков. После экзаменов, которые мы с Мотаем сдали хорошо, нас, башкирских и татарских ребят, плохо знавших русский язык, собрали в одну классную комнату. Кто-то пустил слух, что нас не примут, но все вскоре выяснилось. Нам предложили первый год позаниматься в подготовительной группе, иначе мы не смогли бы освоить программу техникума, довольно по тому времени сложную. Выбора не было, мы согласились. Тем более, что нам выделили места в общежитии: постель, тумбочка на двоих. С деньгами, конечно, будет туговато, но переживем как-нибудь.
Едва устроились в общежитии, Мотай предложил:
— Пойдем на станцию. Паровоз посмотрим. Я согласился.;
— И верно: сколько дней в городе, а паровоза не видели! А еще будущие машинисты!
Целый день мы пропадали на товарном дворе. Смотрели, как грузятся поезда, как маневрируют на станционных путях паровозы, как уходят в дальнюю дорогу тяжелые составы.
Заодно мы узнали, что здесь всегда много работы.
— В случае чего — сюда придем, — сразу же решил хозяйственный Мотай. — Тут, говорят, студенты часто работают. Грузить мешки с мукой и мы сумеем, правда?
Мотай был очень доволен нашей экскурсией, а мне опять вспомнился зеленокрылый краснозвездный самолет. На другой день, ничего не сказав другу, я отправился на аэродром. Пробыл там до вечера и почему-то с неохотой вернулся в общежитие.
Я старательно учился в подготовительной группе, иногда вместе с другими товарищами грузил на товарном дворе вагоны, а по воскресеньям непременно бывал на аэродроме.
Шёл 1937 год. Наши авиаконструкторы и летчики творили чудеса, и за их успехами следила вся страна, весь мир. На глазах у всего мира наша страна превращалась в могучую авиационную державу. Имена наших летчиков, названия наших самолетов звучали на всех материках. И кто из нас, подростков тех замечательных лет, не мечтал стать таким же отважным, как Чкалов, Мазурук, Громов, кто хотя бы в мыслях не видел себя в небе?..
Я был один из миллионов.
И вот — я лечу!..
— Ну что, насмотрелся?
Голос Петрова возвращает меня к действительности. Я снова забыл, что инструктор находится со мной в самолете. А он, конечно, видел, как я вертел во все стороны головой, восторженно пялил глаза на проплывавшую внизу землю, и теперь, наверное, смеется надо мной. Мне становится стыдно за свою мальчишескую восторженность, но что теперь поделаешь?
— Насмотрелся.
— Тогда, может, начнем выполнять упражнения?
— Начнем…
Упражнения на первый раз несложные, и я уверен, что выполню их не хуже других. А инструктор уже командует:
— Левый вираж!
Я делаю все так, как нас учили на земле. Чувствую, самолет подчиняется каждому моему движению. И от этого на душе становится необычно радостно.
— Так, так… Хорошо, — одобряет мои действия Петров. — А теперь правый. Не гпеши. Не теряй скорость. Следи за креном…
Послушный У-2 опять меняет курс и легко ложится в правый вираж.
— Так, так, Муса. Молодец!..
Я выполняю команду за командой. Все пока идет хорошо. Инструктор доволен мной, я — машиной. Самолет прост в управлении, чутко ловит каждое мое движение, и я начинаю верить ему, как самому себе. Теперь я и он — одно целое. Мне даже начинает казаться, что это совсем не первый мой полет, что я летаю давно, если не с самого рождения, и что его крылья — это естественное продолжение моего тела.
Но вот все упражнения выполнены.
— Вот так и летай, — говорит Петров. — Сможешь сам, без меня?
— Ничего сложного, смогу.
— Понравилось?
— Еще бы!
Инструктор улыбается и дает команду на посадку.
— Так быстро? — недоумеваю я. — Мы же только взлетели!
— Какое только! Уже бензин на исходе. Давай вниз.
Разворачиваюсь и иду к аэродрому. Делаю над ним традиционный круг. Иду на посадку. Гашу скорость. Толчок, еще, еще — и самолет уже бежит по земле. Первый полет закончен. Скорее бы подняться в небо опять!..
Еще больше радости принес первый самостоятельный полет. Теперь в самолете я был уже один, и полагаться во всем приходилось только на самого себя.
В то утро меня проверял инструктор. Только приземлились и сошли с самолета, приехал на аэродром начальник аэроклуба Волохов. Иван Митрофанович — к нему:
— Товарищ начальник аэроклуба! Готовлю к самостоятельному полету учлета Гареева. Считаю, подготовлен хорошо. Может, проверите еще вы?
У меня дыхание перехватило. Чаще всего после инструктора учлетов проверяли командиры звеньев или командиры отрядов. Иногда, в самых сложных случаях, когда решалась судьба учлета — летать ему или не летать, — проверял сам начальник аэроклуба.
Неужели и у меня что-нибудь не так? Но ведь Петров заявил: подготовлен хорошо… Мог бы проверить командир отряда.
— А что, можно, — улыбается Волохов. — Пошли, учлет! В самолете я, как всегда, быстро успокоился, и начальник аэроклуба моей подготовкой остался доволен.
— Можете пускать одного, — сказал он Петрову. — Этот будет летать.
И вот я вылетаю самостоятельно. Выруливаю на старт, взлетаю, делаю круг, иду на посадку, снова выруливаю на старт и взлетаю вновь.
Все хорошо. Летаю сам, без инструктора.,? Товарищи встречают меня радостными возгласами, жмут руки, хлопают по плечам. А сосед по койке, рослый белобрысый парень, большой любитель вечером попеть, а утром подольше поспать, быстро повязывает голову большим носовым платком и жеманно, как робкая застенчивая девушка, протягивает мне большой букет полевых цветов.
— Юному чкаловцу, отважному покорителю голубых трасс — от девушек города Уфы. Восхищены и покорены. Ждем в ЦПКО на танцы.
Все весело смеются. Смеюсь и я, но букет все-таки беру. Подношу цветы к лицу, всей грудью вдыхаю терпкий степной аромат и вдруг укалываюсь обо что-то колючее, жесткое. Непроизвольно отдергиваю букет и вижу, как ребята прямо покатываются со смеху. Сначала я ничего не могу понять, но потом наконец догадываюсь. Разворачиваю букет, а там — огромный малиново-красный цветок татарника! Колючий, как еж. Такой не то что нос, пятки до крови проколет!
— Это чтобы не очень задавался, — объясняют те, кто уже в состоянии говорить. — Чтобы нос не задирал. А то ты небось уже на Северный полюс сегодня собираться начнешь. Как-никак-летал…
Хотя мне и не очень смешно, но я улыбаюсь, шучу. Знаю, обижаться на это нельзя. Это — от чистого сердца. Тут каждого встречают с подковыркой. Чтоб не очень гордился. Чтоб не забывал: в жизни бывают не только цветочки…
Неожиданно сталкиваюсь со стариком-сторожем. Он и здесь со своей неразлучной трехлинейкой, в съехавшем набок потрепанном треухе. Глядит на меня маленькими ласковыми глазами и не знает, что сказать. Наконец вспоминает о кисете, торопливо лезет в карман и предлагает закурить. Но я, к сожалению, не курю.
Вечером в лагере только и разговоров было как о полетах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29