В это время из-под Мелитополя наш полк перебазировался поближе к Никопольскому плацдарму на аэродром Успеновка. Здесь мы простояли почти пять месяцев, — до начала боев по освобождению Крыма.
Пока наши наземные войска готовились к новому мощному наступлению, мы, авиаторы, трудились без отдыха. Не давали засевшему на плацдарме противнику покоя — бомбили его переправы, штурмовали подходившие резервы, батареи и другие объекты. Командование фронта использовало авиацию и для нанесения штурмовых ударов по войскам противника, лихорадочно готовившегося к обороне в Крыму.
За эти долгие и трудные месяцы войны я со своими боевыми друзьями совершил немало вылетов.
Был у меня друг-москвич Виктор Протчев. Удивительный это был молодой человек: лицо — мальчика, губы пухлые, как у ребенка. Кто не видел его в бою, мог подумать;
«Ну, какой из него летчик?..» Правильно говорят, что внешность обманчива. Летал Виктор хорошо, воевал храбро, но всегда старался быть незаметным. Станут его хвалить, краснеет, словно девушка, захлопает пушистыми ресницами и будто в оправдание заметит:
— Так уж получилось. Если бы не ребята…
Когда Виктор вылетал, я всегда волновался и с нетерпением ждал его возвращения.
…Однажды воздушная разведка донесла, что на аэродроме в районе северо-западнее Каховки сосредоточилась большая группа самолетов противника. Нашему полку командование приказало — нанести удар по аэродрому.
Вылетели тремя группами. Обрушив на аэродром бомбовый удар, отштурмовали, и лишь когда собрались в группы, заметили, что нет двух самолетов; Виктора Протчева и его напарника Григория Надточиева.
Заныло сердце: неужели сбили?
Спросил у Кирьянова. Не видел ли он, что случилось с Протчевым и Надточиевым?
— Не знаю, — ответил. Запросил комэска Анисова:
— «Сокол шесть-тридцать». Я «Сокол — шесть-тридцать один». Нет двоих. Не видел ли, что с ними случилось?
Но и командир эскадрильи ничего не видел.
Я попросил разрешение остаться и поискать товарищей. Анисов ответил так:
— А потом тебя самого искать надо будет? Веди свою группу домой.
Приказ есть приказ, — лечу на свой аэродром. А на душе тяжело: «Эх, Муса, Муса! Куда это годиться — друга подбили, а ты даже не видел, что с ним произошло?..»
Остаток дня я провел на аэродроме в ожидании возвращения друзей.
Наступил вечер. И вдруг к аэродрому во весь опор скачет группа всадников. Откуда они появились и что им нужно здесь? Видим, одеты они в летную форму — вместо ушанок шлемофоны, на ногах унты. Это были Протчев и Надточиев.
Радости не было конца, а когда успокоились, Виктор рассказал, что с ними приключилось.
Когда звенья делали первый заход, самолет Виктора Протчева подбила вражеская зенитка. Он отвернул от аэродрома и пошел на вынужденную посадку, благополучно приземлился в поле в нескольких километрах от него. Это видел его ведомый Григорий Надточиев. И, несмотря на то, что летал еще немного, не оставил в беде товарища: развернулся, посадил свой «Ил» рядом с самолетом командира. Взяв на борт экипаж подбитого штурмовика, пошел на взлет. Вокруг уже бегали гитлеровцы. Их становилось все больше, а самолет медленно, тяжело проваливаясь в грязь, набрав необходимую скорость, взлетел. Не зная маршрута на свой аэродром, Надточиев приземлился на первой же удобной площадке на нашей территории.
За этот подвиг Григорию Надточиеву было присвоено звание Героя Советского Союза. Но награду летчик получить не успел: в боях за Крым, при штурме Сапун-горы, он погиб смертью храбрых.
Взаимная выручка, чувство братской дружбы и взаимопомощи на фронте творили настоящие чудеса. Они были развиты во всех родах войск, особенно — у летчиков. Пилоты часто шли на верную смерть, но друга, товарища спасали. И неслучайно о советских летчиках суровых военных лет написано немало стихов.
У летчиков наших такая порука,
Такое заветное правило есть;
Врага уничтожить Но друга спасти —
— большая заслуга, это высшая честь!
Честью мы дорожили, как последним патроном в бою, берегли, как заветное начало, и пронесли ее над землей многих стран Европы.
Это было в конце ноября. Враг перебрасывал на Никопольский плацдарм все новые и новые части, укреплял оборону, наращивал силы. Мы сбрасывали на него бомбы, но он упорно продолжал свое дело. Переправы на Днепре работали и подступиться к ним было почти невозможно, так надежно прикрывались они с земли и воздуха.
Командование несколько раз ставило задачу — уничтожить эти переправы, но наши попытки не имели успеха.
— Бомбардировщиков надо посылать, а не нас. Очень большое расстояние над территорией противника! — рассуждали штурмовики. — Пока перетянешь через плацдарм и доберешься до переправ — сто раз обстреляют зенитки, «мессершмитты» тут как тут, и маневрировать вынуждают нас с подвешенными бомбами!
А разбить наведенные переправы надо было обязательно.
На бомбежку переправ в районе Никополя летчики нашего полка вылетали несколько раз и возвращались на израненных машинах. Несли невозвратимые потери.
Проанализировали мы наши вылеты и пришли к выводу; нужно менять маршруты полетов на цель и тактику штурма вражеских переправ на Днепре.
В самом деле, много наших сил поглощал пролет над плацдармом. Пока пройдешь над ним, много раз столкнешься с врагом, вплоть до воздушных боев. Но не только это. Главное, что фашисты изучили наши маршруты. Завидев нас на переднем крае, они немедленно передают о нашем появлении в районе переправ, и там нас встречают во всеоружии. Нужно выходить к переправам так, чтобы враг не ожидал нас, не замечал вплоть до самого разворота.
Обдумав все как следует, летчики направили меня к командиру полка.
Я изложил ему наше мнение; изменить маршруты, обойти плацдарм с севера, углубиться на территорию противника и подойти к переправам с запада.
— В штабе шел уже разговор об этом, — сказал командир полка. — Но через плацдарм все же надо будет посылать группу самолетов. Враг ожидает удара с востока, а тем временем мы всыпем ему и с запада. Так и сделаем.
Утром мы поднялись в воздух. Линию фронта прошли удачно, летим на запад, углубляемся во вражеский тыл, затем берем курс на Никополь. Через полчаса с небольшим мы уже над переправой.
Днепр! Широко, раздольно течет река. Темная, напористая, неукротимая несет она свои воды на юг.
Почти на всем протяжении Днепр уже наш. Только здесь, под Никополем, гитлеровцы еще крепко держатся за его левый берег. Переправа здесь работает днем и ночью.
Выходим на цель без особых помех. Зенитки открывают огонь лишь тогда, когда наши бомбы уже рвутся на переправе. Да, мы обманули противника, и наш удар неотразим! От прямых попаданий бомб переправа взлетает на воздух, и тогда мы начинаем штурмовать врага из пушек и пулеметов. Здесь скопилось много грузовиков, подвод, людей: прекрасная цель. Машины горят, летят в Днепр. Лошади храпят, рвутся из оглоблей, давят солдат. Несколько минут назад браво вышагивавшие в колоннах, направлявшиеся на Никопольский плацдарм фашистские подразделения не знают, где укрыться, гитлеровцы в панике бегут от берега реки. Довольные летчики строят свои самолеты в группу и берут курс на восток.
Задание выполнено — переправа на Днепре под Никополем уничтожена.
Последний день декабря 1943 года. Как-то мы встретим Новый год?
В районе высоты 87,8 обнаружены артиллерийские батареи, которые часто беспокоят наш передний край. Приказано подавить их. Вылетаем звеном. Видимость плохая, но мы находим цель. Я покачиваю крыльями и устремляюсь вниз. Следом за мной идет звено.
Нацеливаемся на одну батарею и за два захода подавляем ее. На очереди вторая. Затем сбрасываем бомбы. Прямым попаданием уничтожаем и эту цель. Огнем пушек и пулеметов заставляем замолчать третью батарею противника. Задание выполнено.
На обратном пути, пролетая через передний край гитлеровцев, посылаем им «новогодние гостинцы». Нам приятно видеть, как гитлеровские солдаты кидаются в щели, замирают на дне траншей. Многим из них уже не встретить Новый год.
Мы встречали Новый год, слушая Москву. Пели песни. Была елка, на ней висели гирлянды из пулеметных лент, гильзы от пистолетных патронов и гранаты «лимонки». Под елкой стоял Дед-Мороз, сделанный их меховой рукавицы. Вершину елки украшала настоящая звезда, вырезанная из куска дюралюминия.
В боях на Никопольском плацдарме оттачивалось наше мастерство, наше умение бить врага. Многие из нас стали хорошими летчиками, опытными командирами. Мне, например, доверяли теперь водить в бой не только звенья, но и большие группы штурмовиков. Часто летал ведущим шестерки или восьмерки.
Помню свой первый и неудачный вылет ведущим группы.
В пути к району цели самолеты наши растянулись, разбрелись. На цель мы вышли только двое — я и мой ведомый. Пришлось работать за всю группу.
Я понял тогда, как трудно командиру направлять удары, для этого нужно уметь видеть одновременно и небо, и землю. Обстановка меняется в течение каких-то секунд, и ее надо быстро и правильно уяснить, оценить и мгновенно принять решение.
От умения летчика-командира, его опыта, мастерства зависит выполнение поставленной задачи, в известной степени и жизнь подчиненных. А этот опыт и умение организовывать и направлять бой даются не сразу.
Мой первый вылет ведущим группы оказался неудачным. Но он научил меня многому и после я стал хорошо водить группы. Задания командования выполнял непреложно и точно. За время войны моя группа почти не имела потерь в личном составе и технике.
Глава десятая
Жаркое небо Крыма
Гитлеровское командование много писало о неприступности Крыма, предсказывая неудачу советскому наступлению. Крым фашисты действительно превратили в настоящую крепость.
К началу операции советских войск по освобождению Крыма наш полк перебросили поближе к Сивашу на аэродром Крестовка. Как всегда перед крупной операцией, мы тщательно изучали передний край противника, его оборонительные сооружения, узлы сопротивления, а будущие цели аккуратно наносили на карты. С каждым днем их становилось все больше и больше.
Перед началом операции полку было приказано нанести удар по аэродрому Веселое. Снимки его у нас имелись. На них четко просматривались стоянки самолетов. Их было много.
Готовились тщательно. Все взвешивали и обдумывали. Спор возник лишь о путях подхода к аэродрому. Работники штаба предлагали обычный маршрут — с севера через линию фронта. Майор Тюленев, который вел полк, с этим направлением не согласился.
— Думать надо, товарищи, думать! — говорил он. — Пойдем обычным маршрутом с севера и нас встретит мощный огонь зенитной артиллерии, истребители. Внезапного налета не получится. Надо ударить с запада, с тыла. Опыт имеем.
Решение ударить по аэродрому с тыла было принято. Поднимаем самолеты. Линию фронта проходим в стороне. На малой высоте подбираемся к Веселому. Приближаемся к аэродрому, видим, стоят самолеты, их не менее сорока. Зенитки молчат. Обнаружив нас, несколько машин успевают взлететь. Сбрасываем бомбы. Возникли очаги пожаров. В воздухе огромное пламя, раздался необычайной силы взрыв. Видимо, бомба угодила в склад с боеприпасами. Прогремел еще один взрыв. Это лейтенант Заворызгин разбомбил склад горючего. Клубы огня и черного дыма закрыли аэродром.
Не повезло в этом бою Степану Якимову. Зенитки сбили его самолет. Возвратились мы без Якимова.
О гибели его скорбели все. Особенно переживал потерю друга Ларион Павлов. Всю ночь провел он у своего самолета, а утром на фюзеляже машины появились слова: «Мщу за Степу».
Увидев эту надпись, заместитель командира полка по политчасти майор Голубев сказал мне:
— Послушайте, Гареев, я знаю, вы товарищи с Павловым. Присмотрите за ним: у ярости ни глаз, ни ума нет… Я с ним уже говорил. Поговорите и вы.
— Понимаю, товарищ майор. Потерять летчика можем… Героя!
Голубев оказался проницательным. Безграничная, бесконтрольная ярость действительно порой толкала Павлова на необдуманные действия. Он переставал беречь себя в бою. Особенно волновало нас его стремление остаться в районе боя после ухода группы и штурмовать гитлеровских солдат в одиночку.
Я понимал, что Ларик все больше и больше зарывается в бою, нередко на бреющем полете из пулеметов расстреливает фашистских солдат. Пикирует иногда на одного-двух гитлеровцев.
— Слушай, Ларик, — сказал я ему, — так летать нельзя.
— Не хуже других летаю, — мрачно ответил он.
— Я не о том.
— О чем?
— О том, что мстить врагу нужно умеючи и напрасно не рисковать. Один умный человек сказал: «У ярости ни глаз, ни ума нет». Я понимаю и уважаю твое благородное стремление, но нужно как-то… иначе…
— Что — иначе? Думаешь, собьют?
— По-глупому может все кончиться, вот что обидно.
— А я смерти не боюсь… За Степана гадам всю душу вытрясу. И ты не уговаривай меня. Пока жив — буду мстить.
Долго по-дружески говорил я с Павловым.
К сожалению, дав мне слово прекратить лихаческие трюки мести, Ларион не остепенился. В одном бою, расстреливая фашистскую пехоту, он был сбит и погиб.
В тот день полк штурмовал передний край противника. Я видел, как носился самолет Павлова над окопами врага, бил из пушек и пулеметов, чуть ли не рубил солдат винтом.
Были, конечно, среди нас и такие товарищи, которые утверждали, что Павлов поступал правильно; он мстил за смерть друга. Рискуя жизнью, он уничтожил не один десяток фашистов.
В смерти Павлова я до сих пор чувствую себя виноватым: не смог убедить, найти к его взбунтовавшейся душе нужный ключ. Это чувство испытывали все его товарищи. И долго, умно беседовал с нами наш замполит Голубев. Он говорил о дисциплине летчика в бою, о воспитании мужества, умении беспрекословно и точно выполнять уставные требования. Действия летчика всегда должны быть благоразумными, говорил он.
8 апреля 1944 года, раньше, чем из-за горизонта выглянуло солнце, на укрепления фашистов обрушился мощный удар артиллерии и авиации. Операция по освобождению Советского Крыма началась!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29