Мы хорошо знаем, какое большое количество войск и техники перебросили на плацдарм фашисты. В нужный момент они выползут из своих нор, готовые обрушиться на наши войска. Но и мы не бездействуем, готовимся к решающим боям.
Немцы обречены, это очевидно, но голыми руками их не возьмешь. Они будут упорно сопротивляться. А вот сейчас, по всему видно, задумали нанести удар по нашему переднему краю танками. Надо упредить удар.
Высота 81,4. Таких высот на этих равнинах много — обыкновенный пологий холмик, поросший бурьяном и ковылем. Но что там, за высотой? Танки? Они выкрашены в белый маскировочный цвет, и с большой высоты их видно плохо. Снижаемся как можно ниже, считаем:
— Один, два, четыре, семь, одиннадцать, семнадцать, двадцать!
Двадцать танков — сила немалая. Они могут натворить немало бед. Тем более, если удар будет нанесен неожиданно. Мы идем в пике, наши бомбы рвутся над высотой.
Разворачиваюсь, чтобы лететь домой, оглядываю перепаханное бомбами и снарядами поле. На нем — семь ярких костров. Это горят танки. Семь из двадцати уже не сдвинутся с места. Их попросту уже больше нет. А с остальными расправятся другие наши штурмовики или мы сами в следующий вылет. Никуда не уйдут и они.
Вдруг слышу в наушниках тревожный голос:
— Нас атакуют! Нас атакуют!
«Какой странный голос у Кирьянова», — успеваю заметить я и тут же забываю об этом; сейчас дорога каждая секунда.
Быстро перестроившись в круг, встречаем вражеские истребители дружным огнем. Они пытаются разорвать наш круг, пробить в нем брешь, но это не просто: каждый из нас надежно прикрывает хвост идущего впереди самолета, а сверху их отгоняют стрелки.
Долго мы кружились над передним краем. Наконец, один из «худых» прекратил атаки и стал выходить из боя. Машина, наверное, была повреждена, потому что самолет отваливался все дальше и дальше в сторону. Видя это, прекратили атаки и остальные вражеские истребители. Мы пошли на свой аэродром.
Поставив машину на стоянку, я спрыгиваю на землю и ничего не могу понять: от землянок к нашему самолету| бежит Саша Кирьянов.
«Как он оказался на земле раньше меня? — думаю я. — Или я летал без него? Но я хорошо помню, как он предупреждал меня: „Нас атакуют, нас атакуют…“ У него еще был такой странный голос и мне подумалось, что он простудился в холодной землянке. Что произошло? Ничего не понимаю.
Оборачиваюсь к кабине стрелка и удивляюсь еще больше: там кто-то сидит. Приглядываюсь лучше и удивленно моргаю глазами: майор Голубев, заместитель командира полка по политической части! Как он попал туда?
Майора Голубева наши летчики любили. Всегда веселый, неунывающий, он притягивал к себе людей открытой душой и мужественным сердцем. Было у него одно качество, так необходимое политработникам, — умение говорить с людьми, расположить их к себе, пробудить в них желание действовать. Разговор вел майор просто, без нажима, без высоких слов, а за душу брал. Незаметно как-то начнет беседу о том, о сем. Незаметно доберется до главного, и раскроет! человек майору свою душу, как отцу родному. А тот всегда найдет возможность и ободрить, и помочь. Таким он был человеком — умным и общительным наш заместитель командира полка по политической части. Уважали летчики его и за храбрость. Сам он не был летчиком, самолет водить не умел, но порой летал за стрелка и выполнял эту роль не хуже других. Придешь к самолету, а стрелок уже в кабине.
Спросишь:
— Все в порядке?
Ответит односложно:
— Порядок, — и замолчит.
Чувствуешь: что-то не то. Пытаешься заговорить со стрелком:
— Сашок, ты чего сегодня словно воды в рот набрал? Опять молчит.
Тут уж догадываешься — это майор Голубев на место стрелка сел.
— Товарищ майор, вы?
— Я. Чего тебе, Муса?
— Командир полка запретил брать вас в полеты.
— А сегодня разрешил в виде исключения. Так и летал иной раз Голубев с летчиками полка, изучал их на боевых делах.
Под руководством Голубева и Шилина в подразделениях полка велась большая партийно-политическая и воспитательная работа. В любом деле впереди всегда шли коммунисты и комсомольцы. Они показывали образцы мужества И стойкости в боях, в трудную минуту личным примером увлекали за собой товарищей, вдохновляли их своими героическими подвигами. В дни затишья или отдыха они оказывали неоценимую помощь командованию полка и командирам эскадрилий в организации боевой учебы, в дальнейшем совершенствовании летного мастерства, проводили Политинформации, беседы, митинги. Особенно напряженно коммунисты работали во время подготовки к большим наступательным операциям. Политработники вместе с рядовыми коммунистами разъясняли летному и техническому составу суть боевых приказов, военное и политическое значение побед Красной Армии над фашистскими ордами, добивались того, чтобы каждый экипаж хорошо понимал свои задачи, был подготовлен к любым испытаниям. А когда начинались бои, место коммунистов, как всегда, было на переднем крае…
— Вопросы к Гарееву есть? — заканчивая заседание партбюро, спросил Голубев.
— Нет.
— Прошу голосовать.
Голубев крепко обнимает меня и говорит;
— Видишь — единогласно.
— Ваше доверие оправдаю, — говорю я членам партбюро полка.
В это время над командным пунктом в небо взлетела ракета. Сигнал нашей группе. Товарищи торопливо пожали мне руку, и я быстро занял свое место в самолете. По привычке оглянулся назад: стрелок на месте, можно лететь…
В этот раз наш экипаж действовал особенно упорно. Мне казалось, что будто сил у меня теперь больше.
Я стал коммунистом и почувствовал еще большую ответственность не только за порученные мне обязанности, но и за дела однополчан. Это чувство удивительно многогранно и объемно: готовлюсь к партийным собраниям, уделяю много времени политическому самообразованию — небольшие перерывы между боевыми полетами использую для чтения литературы, рекомендованной к политическим занятиям, по поручению партбюро провожу политинформации. Внимательно прислушиваюсь к советам Голубева, со своими думами и размышлениями иду прежде всего к нему. Секретарь парторганизации полка Шилин и замполит командира полка Голубев стали мне еще ближе. Они всячески помогают мне как молодому коммунисту. В общем, я стал жить более активной политической жизнью.
Обстановка на фронте в первых числах июля 1944 года была такова: Белорусская операция в основном закончилась — освобожден Минск, началось изгнание врага со всей Белорусской ССР, шло успешное наступление наших войск по освобождению от оккупантов Литвы, Латвии, а затем и Польши. Наша авиация активно поддерживала боевые действия наземных войск, содействуя их успеху. Впереди лежала Восточная Пруссия — оплот немецкого реваншизма и милитаризма. Это уже Германия. Еще несколько ударов — и мы на ее территории.
Политработники и партийная организация нашего авиаполка проводили разъяснительную, работу среди личного состава. Помню, как говорил нам майор Голубев: освободив от врага свою территорию, советские солдаты несут свободу порабощенным гитлеровцами народам Европы. Борьба будет упорная, враг еще силен, мобилизует все свои силы, чтобы приостановить наступление наших войск. Но ему это не удастся сделать.
Говоря о роли авиации в наступлении войск, Голубев подчеркивал; штурмовики всегда идут на цель и уничтожают ее, а цели теперь в собственном доме врага.
Внимательно слушали Голубева авиаторы. Он умел, исходя из общей обстановки, нацеливать весь личный состав авиаполка на успешное решение конкретных задач. Он был хорошо подготовленным политработником и прекрасным душевным человеком.
Глава тринадцатая
Впереди — Германия
Сорок четвертый год подходил к концу. Наш фронт усиленно готовился к новому большому наступлению, а мы с Протчевым, пользуясь временной передышкой, опять принялись тренировать летчиков своей эскадрильи. За несколько месяцев боев в Белоруссии и Литве они хорошо слетались, и командование полка ставило нас в пример другим эскадрильям. Однако летчик никогда не должен останавливаться на достигнутом. Он должен постоянно совершенствовать свое мастерство.
Зная, что в Восточной Пруссии гитлеровцы встретят нас мощным огнем, а большое число превосходных аэродромов позволяет им успешно маневрировать своими воздушными силами, мы упорно готовились к трудным боям. И несмотря на безраздельное господство в воздухе нашей авиации мы трезво оценивали обстановку.
С большим нетерпением ожидали мы день наступления. Готовились стрелки, танкисты, артиллеристы, саперы, моряки, авиаторы… Все жили одним желанием — скорее ступить на землю противника, добить его в его же собственном логове, приблизить долгожданный час победы.
Сидеть без дела не приходилось. Когда не удавалось летать, мы проводили занятия в «классах»: по картам изучали противника, отрабатывали тактику воздушного боя занимались политической подготовкой.
Группой стрелков эскадрильи руководил Саша Кирьянов. Он давно уже стал одним из самых активных моих помощников, передавал свой опыт молодым, учил их искусству боя, приучал к порядку и дисциплине. Пулемет Кирьянова всегда был в образцовом состоянии. Этого он добивался и от других.
Словно бесчисленные белые бабочки, в воздухе порхали большие хлопья липкого снега, но мысленно я был далеко-далеко отсюда, на родном Урале, в родной Таш Чишме.
Из задумчивости меня вывел голос посыльного из штаба полка:
— Товарищ капитан, пленного немецкого летчика привезли! Полковой вызывает вас…
Немец был молодой, блондин, с перевязанной рукой и большим синяком под левым глазом. Он охотно отвечал на наши вопросы, подобострастно улыбался и без конца повторял;
— Война плохо… Гитлер капут…
— Плохо, говоришь? А когда стояли под Москвой, хорошо было?
Пленный бросил на советского летчика испуганный взгляд и залепетал:
— Москва хорошо. Я Москва не деталь. Я отшень молодой летшик…
И снова боязливая, жалкая улыбка.
Это был уже не тот летчик, с какими мы дрались под Сталинградом и в Донбассе. Не та, не та уже фашистская авиация, не тот уже гитлеровский солдат! И дело тут совсем не в том, что «война плохо», а «Москва хорошо». Это прямой результат стойкости и мужества советского народа, то побед. Авиация врага потеряла десятки тысяч самолетов и своих летчиков. Чтобы восполнить потери, нужно было время, и в бой бросались молодые, слабо подготовленные летчики. Навсегда ушло время «непобедимых» арийских «асов», навсегда!
Вопросы задавал командир полка. Отвечая на них, пленный подробно рассказывал о приемах и тактике, применяемых летчиками гитлеровского рейха.
Когда зашел вопрос о Кенигсберге, фашист не без гордости ответил, что это — «сплошной бетон», «сплошной крепость», но тут же безразлично, махнув рукой, заметил;
— Все равно это нас не спасет… Гитлер капут… Капут…
В Литве в наш полк назначили нового командира. Подполковник Д.Н. Бочко отличался сдержанностью, тактом, умело Проявлял инициативу и смелость в бою. Если прежде полк водил на задание заместитель Командира полка Тюленев, то теперь это делал сам командир.
О решающей роли командира на войне много говорить не надо, это известно каждому военному человеку. За хорошим командиром бойцы идут в огонь и в воду, учатся у него, подражают ему, делятся с ним самыми сокровенными думами.
Я считаю себя счастливым: мне пришлось сражаться под командованием, многих талантливых командиров. У них я учился мужеству, стойкости, умению вести сложные бои, уважать своих подчиненных, верить в их силы и способности.
Никогда не забыть мне командующего армией дважды Героя Советского Союза генерала Т.Т. Хрюкина. Это был прекрасный командир и замечательный летчик. Несмотря на огромную занятость, он находил время летать, часто появлялся на аэродроме нашей дивизии и сразу шел к летчикам, чтобы узнать, как они живут, о чем думают, в чем нуждаются? Летчики тянулись к нему, как к отцу родному, души в нем не чаяли. Он платил им такой же большой любовью.
В начале крупных наступательных операций Хрюкин отправлялся на станцию наведения и часто в гуле и грохоте боя мы, летчики 1-й воздушной армии, слышали его уверенный твердый голос:
— Я Тимофей Тимофеевич. Слушайте меня, орлы. Требуется нанести удар по батарее врага… ориентир…
Многих летчиков он узнавал по летному «почерку». Стоило появиться и мне над передним краем, как он весело подбадривал:
— Так его, Муса, так! Еще один заход! А теперь — по рощице, по рощице справа. Вот, теперь совсем молодец.
Услышать свое имя в такую минуту, да еще из уст командующего армией!.. Я готов был совершить самое трудное…
Превосходным летчиком был и наш командир дивизии полковник, ныне генерал-лейтенант авиации, С.Д. Прутков. Он умел душевно говорить с подчиненными, летал на задания, водил большие группы самолетов и авторитет его был высок и непререкаем.
Я старался подражать Хрюкину и Пруткову во всем: учился у них — любить самолет, заботливо, внимательно относиться к подчиненным, быть терпеливым и настойчивым…
Глава четырнадцатая
Падение цитадели
Серый февральский день. Мы вернулись на аэродром и готовимся снова вылететь на боевое задание. Пока вооруженцы снаряжают пушки и пулеметы, подвешивают бомбы, летчики тревожно поглядывают на хмурое небо…
Но вот дана команда, и наша группа самолетов в воздухе. Впереди вижу самолеты. Наверное, наши бомбардировщики нанесли удары по вражеским транспортам в заливе Фриш-Гаф и теперь возвращаются домой. Вон их сколько!
На всякий случай набираем высоту. Недавно казавшиеся точками, увеличиваются летящие навстречу нам самолеты, и вскоре я отчетливо вижу большую группу машин почему-то с выпущенными шасси. Протчев вызывает меня.
— Это же «лапотники» летят! — кричит он.
«Лапотниками» наши пилоты называли немецкие бомбардировщики Ю-87 с неубирающимися в полете шасси. По этому признаку мы узнавали их издалека.
Бомбардировщиков прикрывали «мессершмитты», нас — «яки». «Мессеры» схватились с ними, а мы вступаем в бой с бомбардировщиками врага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29