Летим одни. Вот под нами Кенигсберг, Пиллау — знакомые места. Начинается коса. Здесь нашли временное убежище остатки фашистских войск, разгромленных в Восточной Пруссии. Несмотря на свою обреченность, они не сдаются. Придется поговорить с ними на другом языке. А разведка боем — вступление к такому разговору…
Вдруг снизу по нашему самолету начали бить зенитки. Их много. Но мне пока не до них. Главное — засечь расположение вражеских войск, его технику, огневые средства. А с зенитками рассчитаемся потом.
Длинная узкая коса тянется через весь залив. Вся она запружена войсками. Чего ждут? На что надеются?
Зенитный огонь становится плотнее. Вот один из снарядов разрывается рядом. Второй — еще ближе, уже под самой плоскостью. Кошу глаза в стороны — в правой плоскости дыры, в левой — дыры. В это время еще один снаряд разрывается у хвоста. Самолет поврежден: осколки задели рули глубины и стабилизатор. Но я продолжаю полет.
С трудом маневрирую среди разрывов. Облетев косу поворачиваю обратно. Хочется еще раз посмотреть на расположение вражеских войск, заодно «рассчитаться» за пробоины.
Плавно отдаю ручку от себя, пикирую на фашистские танки, автомашины, бензоцистерны, зенитные батареи, на головы гитлеровских головорезов летят наши реактивные снаряды и бомбы. Сделав «горку», снова иду вниз, обстреливая противника пушечным и пулеметным огнем.
«Проутюжив» косу и расстреляв боеприпасы, беру курс домой. Самолет идет трудно, только опыт и самообладание помогают удерживать его в воздухе.
Спрашиваю Шевчука по внутренней связи:
— Ну как, Иван, жив?
— Жив как будто. А ты?
— Ничего.
— Дотянем?
— Постараюсь.
Осторожно веду самолет на посадку. Садимся. У стоянки дожидаются командир полка, начальник штаба, заместитель командира по политчасти и старшие офицеры. За выполнение задания нас похвалили, а за самовольный вылет и мне, и моему «воздушному стрелку» досталось крепко.
— Вас могли сбить!-строго сказал Бочко.
Осмотрев самолет, он покачал головой и недовольно сказал;
— Совершенно новая машина, а придется списать. Как же вы долетели?
— На «честном слове», товарищ подполковник, — признался я.
…Вылет состоялся 5 мая 1945 года. Это был мой 250-й боевой вылет за годы Великой Отечественной войны. То, что ему суждено было стать последним, в тот день я еще не знал.
Утром 6 мая меня вызвал в штаб Бочко. Ну, думаю, видимо, по поводу «косы». Но командир полка даже не вспомнил о вчерашнем вылете. Приветливо усадил за стол, поинтересовался настроением. А потом, словно о чем-то десятистепенном, сказал;
— Да, чуть не забыл. Звонили из штаба дивизии: тебе предоставлен отпуск. Можешь съездить домой.
— Домой? В такое время? Война еще не кончилась, товарищ подполковник!
— Когда-нибудь кончится. Ты ведь почти четыре года дома не был.
— Ни разу. И все-таки сейчас…
— Ничего, ничего, дружок, слетай. Отпуска у нас короткие. Вернешься. А главное-вопрос этот решен не мной. Ты это знаешь. Самолет в Москву будет седьмого, не прозевай…
И вот мы вместе с Александром Кирьяновым в Москве. Мы с ним земляки, оба с Урала: я из Башкирии, он — из Челябинской области. Одним словом, соседи!
Столица встречает нас радостно. Москвичи спрашивают, когда кончится война. Отвечаем односложно: «Скоро».
На ночь останавливаемся у родителей моего фронтового друга Виктора Протчева. Они знают обо мне из писем сына. Жаль, что Виктора нет с нами. Вот была бы старикам радость! Но скоро и он будет дома. Теперь уже совсем скоро…
Все наши разговоры только об этом. На дворе глубокая ночь, а мы сидим за столом. Хозяева угощают нас как дорогих гостей, расспрашивают о фронте, о Европе, о родных. Мы отвечаем подробно, обстоятельно и, в свою очередь, расспрашиваем о Москве, особенно о тех днях, когда враг стоял у ее стен, о положении тыла, о настроении людей.
Когда за окнами начало рассветать, мы легли спать. Только задремали, нас разбудили:
— Слышите, сынки! Война кончилась!.. Только что Левитан читал сообщение…
Натягиваем одеяла до самых макушек. Засыпаем, но нас опять будят;
— Проснитесь же вы, сынки! Левитан говорит! Слышите, слышите; ка-пи-ту-ли-ро-ва-ла!..
От радости обнимаемся и выходим из дома. Улицы полны народу. Москва гудит. У всех счастливые, сияющие лица;
— Победа! Победа!
Где-то поют, где-то смеются, у многих на глазах слезы радости.
— Наконец-то свершилось!..
Бурный человеческий поток подхватывает нас и несет к центру города. Десятки, сотни таких потоков движутся сейчас по Москве. Никто их не направляет, но все они едины в своем устремлении;
— На Красную площадь!.. На Красную… Радости и ликованию нет конца. Победа! Сколько мечтали мы о ней, сколько крови пролили! И вот она пришла.
Дожили, увидели!
— Товарищи, вот они летчики-фронтовики!.. К нам тянутся сотни рук. Нас целуют, обнимают, подбрасывают вверх.
— Победа!.. Победа!..
…Через несколько дней попутным самолетом мы вылетели в Уфу.

Часть третья
В окне моем — небо
Глава первая
Со мной что-то случилось
Я открыл глаза и долго ничего не мог понять. Решительно ничего! И это не мудрено. Ведь за какое-то мгновение все вокруг меня так странно изменилось. Я снова закрыл глаза и затих, думая, что это дурной сон. Тот самый, который однажды мне уже снился!..
К сожалению, это был не сон. Значит, что-то произошло, если я здесь! Случилось что-то непоправимое! Где штурвал? Где приборы, кабина, второй пилот?.. Белые стены, высокий белый потолок, белые занавески на окнах… Что же произошло со мной?..
Решительно приподнимаюсь и пытаюсь встать. Несколько крепких рук бережно прижимают меня к подушке, я слышу чей-то строгий шепот:
— Не двигайтесь, пожалуйста, не двигайтесь! Вам это вредно. Вы понимаете?
Люди в белом… Я знаю, что они бывают рядом с нашим братом только в исключительных случаях. Что же все-таки произошло?
— Послушайте, где я нахожусь и что со мной? Чья-то прохладная, остро пахнущая медикаментами рука ложится мне на лицо;
— Мы вас очень просим… Не двигаться, не разговаривать. В вашем положении это совершенно недопустимо… — Но должен же я знать, где нахожусь!
— Вы, голубчик, во Львове.
— Львов! Значит, не долетели? Значит… Прохладная рука врача ложится на мои губы;
— Я запрещаю вам разговаривать. Вам нельзя волноваться. Взрослый человек, а не понимаете…
А мне теперь уже и самому не хочется разговаривать. Я, кажется, все понял: разбился! Этот ночной рейс стал последним в моей жизни… Но я не погиб вместе с другими? Как оказался здесь?..
Сутки назад на моей квартире на исходе ночи вдруг зазвонил телефон. Меня вызывали на аэродром.
— Срочное задание… Машина за вами уже вышла… Не задерживайтесь…
К подобным неожиданным звонкам я уже привык. И хоть война давно кончилась, жизнь моя по-прежнему была полна тревог и постоянного напряжения. На первый взгляд это будто бы ненормально, но если вдуматься, то ничего особенного в этом нет. Время еще беспокойное. Часть то и дело поднимают по тревоге. А я уже заместитель командира дивизии, спать много не положено…
На аэродроме меня ждал самолет. Задание несложное — проверить экипаж и дать свое заключение о подготовленности его к выполнению самостоятельных заданий. Командир корабля молодой, но уже немало полетавший летчик. Он уверенно поднял самолет в воздух и лег на курс. Я на месте второго пилота наблюдаю за его действиями.
— Считай, что меня тут нет, — говорю ему. — А я газеты посмотрю.
Молодой пилот уверенно ведет машину. Только на щеках горит румянец.
— Обратно полетим ночью. Поведу я, а ты отдохнешь. Летчик согласно кивает, а я, развернув «Правду», углубляюсь в чтение.
В обратный рейс вылетели ночью. Погода была скверная: сильный ветер, низкие тучи, на аэродроме гололед.
Предлагали переждать до утра, но я не согласился; приходилось летать и в гораздо худших условиях, доберемся и на этот раз. И к тому же приказ. Его выполнять надо.
Сижу в кресле командира корабля, внимательно слежу за приборами, чутко ловлю привычный рокот мотора и изредка бросаю взгляд на молодого летчика. Перед вылетом он признался, что опыта полетов в ночных условиях у него «маловато».
— Ничего, все впереди. Будут полеты, будет и опыт… Вы, молодые, должны летать лучше нас… Парень застенчиво улыбнулся:
— Летать бы, как вы, товарищ полковник. О большем не мечтаю.
— И плохо, что не мечтаешь. Кто не мечтает, тот не идет вперед. А кто не идет вперед, тот отстает.
Незаметно проходит час. Летим в облаках. В редких разрывах иногда блеснут звезды и опять кромешная тьма. Моторы гудят ровно, спокойно. Стрелки приборов чуть подрагивают. И вдруг-все исчезает…
От меня не отходят врачи, а я все силюсь вспомнить, что было потом. Что случилось с самолетом? Каким образом я оказался во Львове? К тому же в санчасти аэродрома?..
В неширокую щель между занавесками вижу кусочек ярко-голубого утреннего неба, высоко задранный хвост какого-то самолета, должно-быть Ан-10, и крыло еще одной машины. Как я оказался здесь?
Картины одна мрачнее другой встают в моем воображении; у самолета отказывают сразу все двигатели (такое бывает чрезвычайно редко!), и машина камнем летит к земле!.. Ее охватывает огромное пламя!… Раздается мощный взрыв, и черное ночное небо на какой-то миг озаряется короткой тревожной вспышкой…
Нет, все это не то. Ничего подобного произойти не могло. Но чем объяснить мое появление в этой тихой светлой комнате? Врачи, конечно, знают. Нужно попытаться еще раз поговорить с ними. Не каменные же они.
— Послушайте, — начинаю я несмело, — вам, наверное, известно, что случилось с нашим самолетом. Ко мне наклоняются сразу несколько человек.
— Вам нельзя волноваться… Это может плохо…
— Погодите вы меня пугать! У меня ничего не болит, я совершенно здоров, и единственное, о чем я прошу вас, так это сказать, что произошло с самолетом?
— Успокойтесь, пожалуйста. С вашим самолетом ничего не случилось, он пролетает еще сто лет.
— Но как же тогда я оказался у вас?
— Об этом вы узнаете потом, дорогой. А сейчас отдыхайте, постарайтесь уснуть. Вы же не спали всю ночь.
Да, я не спал всю ночь и сейчас с удовольствием уснул бы. Но попробуй усни тут, если с тобой стряслось такое, что совершенно не поддается рассудку! Может, и полета никакого не было? Может, я давно здесь, и все остальное мне только кажется?
Из соседней комнаты слышится негромкий женский голос, видимо, врач говорит по телефону. Этот голос на минуту отвлекает меня от невеселых мыслей, и я непроизвольно прислушиваюсь. Она рассказывает кому-то о человеке, которого свалил инфаркт, а он буянит. Что с ним делать, она не знает. Кто он? Да летчик какой-то. Отлетал свое, голубок…
Женщина положила трубку и коротко сказала;
— В госпиталь. Только осторожно!
Меня положили на носилки и вынесли на улицу. Здесь я увидел своего летчика. Вместе с ним был весь экипаж нашего самолета! Вот так штука! Я уже «похоронил» их, а они дожидаются меня тут? Что за дьявольщина происходит сегодня со мной!..
Увидев меня, товарищи обступили носилки. Я улыбаюсь им и тороплюсь задать несколько вопросов. Но врачи спешат. Носилки вместе со мной оказываются в машине скорой помощи. Оглушительно громко хлопают дверцы. Водитель включает мотор и трогает с места.
— Куда? — спрашиваю я санитара.
— В госпиталь…
Теперь я уже не пытаюсь через врачей узнать о судьбе своего самолета. Силюсь во всем разобраться сам. С самолетом, пожалуй, все в порядке: ребята здесь, стало быть, и машина цела. Но если с самолетом ничего не произошло, то, следовательно, случилось что-то со мной. Да, да, со мной! Как я раньше не подумал об этом?
В госпитале меня окружили вниманием и заботой. Но ни разговаривать, ни двигаться врачи по-прежнему не разрешают.
— Я совершенно здоров. Чего мне тут валяться? Мне в полет нужно, — говорю я им.
— Полет придется отложить, товарищ летчик. А пока мы вас обследуем, подлечим. Может, еще и полетаете…
И тут мне вдруг вспомнились слова, сказанные женщиной по телефону на аэродроме:
— У него, по-видимому, инфаркт… Отлетал свое, голубок…
Выходит, что это было сказано обо мне…
В госпитале я провел несколько дней. Это были очень тяжелые дни, полные гнетущей неизвестности и тревоги. «Товарищи, поди, уже давно в Москве, — прикидывал я в уме на другой день, — командование обо всем знает. Может, вызволят меня отсюда…»
Через несколько дней мне разрешили встать.
Я улыбнулся:
— А вдруг — инфаркт?
— Нет, инфаркт исключен, — сказал врач. — Мы это точно установили.
— Так что же со мной было?
— Пока не знаем.
— Летать буду?
— Сейчас трудно сказать…
— А домой могу поехать?
— Пока нет… Но через два дня, думаю, большой опасности уже не будет…
И вот я снова лечу в Москву. Товарищи прислали за мной самолет. Но веду его не я. Неужели теперь я лишь пассажир Аэрофлота?..
Глава вторая
Расставание
У командира части Бориса Михайловича Константинова красноватые от постоянного недосыпания глаза. Увидев меня, генерал быстро вышел из-за стола. Поборов усталость, он ласково улыбнулся.
— Проходи, проходи, дорогой, давно тебя жду. Такое время — и без заместителя!.. Да ты что — никак докладывать собрался?
Генерал берет меня под руку, подводит к столу. Садимся.
— А теперь расскажи, что со здоровьем… Кое-что я уже слышал, но лучше расскажи сам. Серьезное что-нибудь?
— Потерял сознание, Борис Михайлович. Очнулся на земле. Что со мной было, как оказался во Львове, — ничего не помню. Сначала чуть с ума не сошел: думал, что самолет разбил…
— Ну, а медицина что?
— Врачи установили диагноз — инфаркт миокарда, а потом сказали, что инфаркта не было…
— На чем остановились?
— Ни на чем.
— Как так?
— Не знают, что со мной было. А летать, конечно, запретили.
Генерал поднялся со стула и начал ходить по кабинету.
— Сколько лет тебе, Муса?
— Сорок один…
— М-да… обидно… Самый возраст для летчика. Как думаешь?
— Жизнь нас не спрашивает.
— А ты, я вижу, уже руки опустил? Не рано ли?
— Хочу латать, товарищ генерал!
— Я тоже хочу, чтобы ты летал. Даже больше:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29