В его жизни больше не было обязанностей, которые раньше заставляли его двигаться от одной цели к другой. Он узнал, что такое колебания, связанные с пожилым возрастом. Его письмо Ференци перед конференцией 1922 года, которая должна была проходить в Берлине, звучит грустно и ностальгически.
Что— то внутри меня восстает против стремления продолжать зарабатывать деньги, которых никогда не хватает, и работать все теми же психологическими средствами, которые тридцать лет позволяли мне оставаться справедливым, несмотря на презрение к людям и этому отвратительному миру. Во мне возникают странные тайные желания -возможно, это наследие предков — жить на Востоке или Средиземноморье и вести совершенно другую жизнь: детские мечты, которые невозможны и не соответствуют реальности, как будто свидетельствуют о том, что моя связь с ней нарушена. Но вместо этого — мы встретимся на земле здравомыслящего Берлина.
Во время летнего отпуска в пансионе «Мориц» в Берхтесгадене, где Фрейд готовил лекцию для конференции в сентябре — чередуя это с анализом Фринка, — он узнал, что дочь его сестры Розы, Цецилия, которую называли Мауси, убила себя передозировкой веронала «Роза оказалась самой несчастливой из сестер и братьев Фрейда. Она потеряла мужа до войны, сына — во время войны, а теперь и дочь. Она прожила еще двадцать лет и была убита в фашистской газовой камере.». Ей было двадцать три, она была не замужем и беременна. В письме Сэму Фрейд упоминает о романе, который не удался, но похоже, как будто всему виной он считал плохие отношения дочери с «тетей Розой». Возможно, Фрейду не рассказали всей правды, зная, как он относится к семейным скандалам.
В Берлине собралось около двухсот пятидесяти психоаналитиков и заинтересованных лиц, чтобы, как обычно, посетить лекции, посплетничать, посидеть за столом. Приехало меньше десятка американцев, среди них Фринк и госпожа Бижур, которые в любом случае были в Европе. Американский психоанализ становился самодостаточным и процветающим и не нуждался в руководстве из Европы — или, как выразился Фрейд, увлекся успехом и деньгами.
Его лекция была посвящена еще одному уточнению к общей теории, «метапсихологии», — как оказалось, последнему, — которое добавило новые абстракции к сложной схеме психоанализа. Полный отчет появился в апреле 1923 года под названием «'Я' и 'Оно'».
На немецком языке название звучало как «Das Ich und das Es». «Оно» — это термин, использованный впервые Гроддеком для обозначения неизвестной части человека, силы, которая «управляет нашей жизнью, в то время как мы думаем, что живем сами». У многих людей есть ощущение чего-то другого, скрывающегося за "Я", которое нам вроде бы известно. Фрейд позаимствовал этот термин для определения «бессознательного», потому что это слово перестало означать то, что он хотел. Переводчики его работ на английский не стали использовать слов "I" и «It» — то ли потому, что эти термины были слишком непонятны, то ли потому, что они звучат недостаточно научно. "I" латинизировали и превратили в «Это», а «It» — в «Id». В результате в английском языке появилось краткое слово «Id» для обозначения темной стороны человеческой природы «Варианты „ид“ и „эго“ можно встретить и в некоторых русских переводах. — Прим. перев.».
Очерк Фрейда стал очередной попыткой познать неизвестное. В отличие от книг, которые он написал в начале века, основанных на материале снов и расстройств репродукции, он описывал здесь гипотетические структуры, у которых не было научных доказательств. «Сверх-Я» (о котором Фрейд впервые упомянул в 1914 году) он наделил функциями совести, которая возникает из реакции ребенка на авторитет родителей. "Я" приходится жить между противоречивыми требованиями «Сверх-Я» и «Оно» и в то же время справляться с жизнью в окружающем мире. По аналогии, приведенной Фрейдом, «Оно» — это лошадь, а "Я" — всадник. И "Я", и «Сверх-Я» делают большую часть своей работы бессознательно, поэтому та часть бессознательного, которая содержит, по определению Фрейда, «темную недоступную часть нашей личности», где можно найти неуправляемые сексуальные инстинкты, получила название «Оно».
Многие психоаналитики впоследствии станут использовать «'Я' и 'Оно'» как основу «эго-психологии», которая в конце концов стала уделять меньше внимания пугающему содержимому «Оно» и больше — рациональному "Я", моральному «это», которое пациенты ощущали и с которым аналитикам следующих поколений было все легче справляться.
За два или три месяца до весны, когда книга была напечатана, Фрейд ощутил образовавшуюся во рту язву в правой части неба. В то время он выкуривал до двадцати сигар в день. Если не считать военных лет, когда сигар не хватало, он очень много курил практически всю свою сознательную жизнь. Это пристрастие укоренилось очень глубоко, и попытки преодолеть его в 1890-х годах, из-за того что Фрейд боялся, будто курение влияет на его сердце, не удались.
В 1897 году он рассказал Флису о своей идее, что все пагубные привычки, от употребления алкоголя, морфия, табака до всего остального, — это всего лишь замена «первичного пристрастия», мастурбации. Даже если это было так, знание ничего не меняло. Как и не столь знаменитые курильщики, он признавал, что эта привычка помогает ему в «битве жизни».
Язва не проходила, но он ничего не предпринимал, хотя наверняка с самого начала понимал, чем это может грозить. В девятнадцатом веке многие подозревали о существовании связи между курением трубки и сигар (тогда самых распространенных привычек) и раком ротовой полости. Об этом не раз писали в медицинской литературе. Фрейд наверняка знал, что врачи называют карциному рта «раком богачей» из-за стоимости сигар.
Когда он хотел, то относился к своему здоровью не менее внимательно, чем большинство врачей. В 1914 году, когда ему делали обследование прямой кишки, чтобы проверить, нет ли рака, он приветствовал отрицательный результат словами. «Итак, на этот раз я легко отделался». Аналогичный эпизод произошел в 1916 году. Год спустя у него опухли десны, о чем он писал Ференци, добавляя «карцинома?» и сообщая, что сигары его вылечили. Возможно, в 1923 году он решил, что язва исчезнет сама, словно по волшебству, как и та опухоль.
У Фрейда не было врача, к которому он обращался бы регулярно. В начале апреля он поговорил со знакомым дерматологом — едва ли самым подходящим специалистом при язве во рту. Тот осмотрел язву, сказал, что она доброкачественная, но посоветовал ее удалить. Вскоре после этого Феликса Дейча неофициально попросили взглянуть на язву, когда тот был на Берггассе по другому делу. Фрейд сказал гостю: «Вы увидите что-то, что вам не понравится». Дейч посмотрел на язву, решил, что она раковая, но не сказал этого, посоветовав тем не менее немедленно ею заняться.
Началась опасная игра. Фрейд как будто не хотел, чтобы другие видели, что он серьезно относится к этой проблеме, но наверняка подозревал, что это за язва. Он договорился об операции со знакомым, профессором Маркусом Хаеком, который имел репутацию хорошего исследователя, но, как знал Фрейд, посредственного хирурга. Хаек записал его в амбулаторное отделение государственной больницы, в которой он работал, и однажды утром Фрейд отправился туда, ни слова не сказав семье, чтобы вырезать подозрительное образование. Он ожидал, что его тут же отпустят домой, но у него было слишком сильное кровотечение, и ему пришлось оставаться до следующего дня. Марта получила телефонное послание, в котором он просил ее привезти ночное белье. Она приехала в больницу вместе с Анной и обнаружила его сидящим на стуле в забрызганной кровью одежде.
В обеденное время посещения были запрещены, поэтому им обеим пришлось уйти. Фрейда положили в палату, где уже был один пациент, которого Феликс Дейч назвал «карликом-имбецилом». Еще до возвращения жены и дочери у него началось кровотечение. Электрический звонок был сломан, а за помощью побежал второй пациент и, возможно, спас этим Фрейду жизнь, потому что даже врачам с трудом удалось остановить кровотечение. Вернувшись после обеда, Анна отказалась уходить и провела ночь у кровати отца. Утром Хаек добавил к физическим страданиям Фрейда моральные: привел к нему толпу студентов, чтобы продемонстрировать им случай, и лишь затем отпустил его домой.
Макс Шур, который стал лечить Фрейда впоследствии, намекал, что Хаек, возможно, не любил или боялся психоаналитиков и бессознательно выместил это чувство на основателе теории, когда тот попал ему в руки. Такое объяснение понравилось бы Фрейду, которому, возможно, приходило в голову то же самое хотя для того, чтобы не сойти с ума, ему, наверное, нужно было стараться не слишком часто искать объяснения поведения окружающих по своей теории.
Операция была сделана 20 апреля 1923 года, незадолго до его шестьдесят седьмого дня рождения, и патологическое заключение подтвердило рак. Почему-то Фрейду никто не сказал правды. Ему прописали лечение рентгеном и радием. Возможно, предполагали, что этого достаточно, чтобы он догадался сам.
В письмах, которые он писал Саломе и Джонсу, чувствовалось, что он знает больше, чем говорит, но он поддерживал заговор молчания врачей. Врачи потом говорили, что боялись, что он покончит с собой, узнав о раке, но это скорее похоже на попытку оправдаться, что им не хватило смелости сказать. Насколько могли судить друзья, этим летом его больше всего печалила смерть внука Хайнца 19 июня в Вене. Его мать Софи умерла за три года до того. У мальчика был туберкулез — еще одна жертва войны.
Отпуск Фрейд провел выздоравливая с родными, которые, предположительно, не знали правды. В августе они были в гостинице «Дю Лак» в Лавароне, высоко в горах, разделяющих Австрию и Италию. Комитет решил встретиться неподалеку, и они собрались в Сан-Кристофоро, на шестьсот метров ниже, с другой стороны горы.
Никто из членов комитета не объяснил, почему они решили поехать за своим руководителем на отдых. Ссоры внутри комитета были серьезнее обычного, но Фрейд дал всем понять, что они должны улаживать свои дела без его помощи. Может, апрельская операция заставила их думать о его смерти и постараться быть поближе?
Тихий доктор Дейч прибыл еще до того в гостиницу «Дю Лак» и, видимо, сказал пациенту, что ему понадобится новая операция, не произнося тем не менее страшного слова. Но мы не знаем, о чем именно говорили, думали или догадывались на вершине горы и у ее подножия. Мы знаем только, что Джонс написал жене в Лондон 26 августа: «У Фрейда настоящий медленно развивающийся рак, и он может прожить еще долго. Он не знает этого, и это страшная тайна». Нам известно и то, что Дейч рассказал обо всем комитету, те одобрили решение молчать, а затем отвлеклись от мрачных мыслей, в частности, осудив Джонса за то, что он якобы назвал Ранка (правда, за глаза) «хитрым евреем». Мы знаем и то, что Анна Фрейд писала Саломе 29 августа: «Вы правы, я бы теперь ни при каких обстоятельствах не бросила его».
Вскоре после этого они с отцом отправились в Рим, где пробыли несколько недель. Фрейд решил поехать туда еще в апреле, когда ему делали операцию, и ему очень нравилось, как радуется Анна, которая видела этот город в первый раз. Но это был всего лишь краткий перерыв. Еще до приезда в Рим, когда они завтракали в поезде, Фрейд укусил корку хлеба и изо рта брызнула кровь.
Возможно, Фрейду было легче притворяться, как и всем остальным. Возможно, ему хоть раз захотелось поддаться настроению окружающих. Наверняка он знал, в чем дело, с самого начала. И то, что он решил взять дочь в Рим, город его мечты, едва ли можно считать совпадением.
Всю жизнь думая об опасных днях и смертельных датах, возможно, он и сейчас решил, что настал предсказанный год, и смирился с этим. Макс Шур сделал предположение, не менее фантастическое, чем некоторые идеи его учителя. Он взял случайное число, которое Фрейд сообщил Флису в 1899 году, «2467 ошибок» (и потом проанализировал, утверждая, что «в мозгу нет ничего случайного и неопределенного»), и предположил, что оно все еще имеет какую-то силу. Разве невозможно, писал Шур, чтобы воспоминание о числе 2467, которое появилось в его мозгу 24 года назад и содержало число, обозначающее его возраст с мая 1923 года, 67 лет, вернулось к нему в виде предупреждения о смерти? Конечно, эти рассуждения смехотворны. Но данная логика знакома любому, кто страдает навязчивым неврозом.
Отпуск закончился, и Фрейду официально сказали правду. Еще один профессор, Ганс Пихлер, обследовал его и подтвердил наличие неоплазма или расширение старого. Пихлер был хирургом, специализировавшимся на ротовой полости, склонным к радикальным методам. Он завоевал репутацию, восстанавливая рты раненых солдат. Когда его пригласили прооперировать Фрейда, он подготовился к этому, проведя репетицию на трупе. 4 октября была сделана предварительная операция, а неделю спустя последовала основная, при которой была удалена вся верхняя челюсть и правая часть неба. Это означало, что носовая полость и рот ничем не отделялись и требовалось что-то вроде огромного зубного протеза. Месяц спустя пришлось сделать еще одну операцию. Фрейд описал свое состояние Сэму в Манчестере как «очень разбитое и слабое».
Операции были страшными, но удачными. Фрейд избавился от рака на много лет и продолжал жить, правда, уже как инвалид с некоторыми ограничениями, из-за которых он удалился из общественного поля зрения. Он стал общаться только с семьей и небольшим кругом друзей. Протез, который часто меняли, так и не был подогнан идеально, причинял постоянную боль и мешал ему говорить и есть. Фрейд больше не давал публичных лекций и не сидел за столом с чужими людьми. Его рот и челюсть регулярно подправлялись небольшими операциями.
Все это не помешало ему продолжать принимать пациентов, и 2 января 1924 года он снова начал работать. Он не перестал и курить. Если он не мог открыть рот достаточно для того, чтобы вставить между зубами сигару, он разжимал их прищепкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71