https://wodolei.ru/catalog/dushevie_ugly/dushevye-ograzhdeniya/
Это было тяжелое время. Фрейд был полон меланхолии. Книга о смерти — естественное следствие.
***
Пациенты с фунтами и долларами были небольшим облегчением, дуновением свежего ветра из внешнего мира. Практика Фрейда осталась такой до конца его жизни. Многие пациенты были его «учениками», которые учились искусству анализа посредством того, что Фрейд анализировал их самих. Были это австрийцы или иностранцы, в них профессор видел скорее уже не источник новых идей, а достойных (иногда не совсем) мужчин и женщин, к которым он применял методы, к тому времени считавшиеся (по его мнению) совершенными.
Сразу же после войны он начал принимать людей, которые в прошлом не соответствовали бы его жестким требованиям. С одного дантиста из Нью-Йорка, которого передал ему Джонс, Фрейд брал только полцены — потому, что он был «только наполовину американец. На вторую — венгерский еврей». Этот дантист, как заметил Фрейд, не был особо умен, а фактически был «молодым ослом». Но «пять долларов — это семьсот пятьдесят крон!». До войны Волчий Человек платил сорок крон в час и считал, что это дорого. Теперь за сорок крон невозможно было купить даже дешевую сигару. Панкеев снова появился у Фрейда после войны, но его деньги ничего не стоили, а земля попала в руки большевиков. Фрейд лечил его бесплатно.
Англосаксы попадали к Фрейду со своими устоявшимися взглядами. Англичанам сама идея консультаций у бородатого профессора в Вене с сумасбродными теориями о сексе казалась восхитительно развращенной, и поначалу к нему обращались только самые самостоятельно мыслящие и эксцентричные люди.
Джеймс Стречи (его семья, в последнее время много обсуждавшаяся, была несомненно необычной и удивительно одаренной — биограф Литтон Стречи был его старшим братом) познакомился с работами Фрейда через Фредерика Майерса и Общество психических исследований в 1912 году. Ему был интересен психоанализ, насколько он смог его понять, и, поговорив с Эрнестом Джонсом, он решил стать врачом и записался в лондонскую медицинскую школу при больнице. Через три недели он бросил учебу, а в 1920 году решил направиться сразу в Вену, чтобы учиться у основателя движения.
Фрейд не возражал против аналитиков без медицинского образования и брал с него низкую цену, фунт в час вместо двух, договорившись с ним, что он останется пациентом в течение года. Стречи не испугался профессора и его плохо отапливаемого кабинета. Он писал брату Литтону в ноябре 1920 года где-то после месяца анализа:
Каждый день, кроме воскресенья, я провожу час на диване профессора (уже 34 дня) — и «анализ» кажется мне самостоятельной скрытой жизнью. Что касается самого процесса, он еще менее понятен, чем раньше; как бы там ни было, иногда это удивительно интересно, а иногда чрезвычайно неприятно — так что могу сказать, что в этом что-то есть… В начале часа все смутно — темный намек здесь, тайна там, — но постепенно все сгущается, начинаешь чувствовать, как внутри тебя происходят страшные веши, и ты не можешь разобраться, что же это такое; потом он начинает помогать тебе; ты неожиданно ярко что-то видишь; потом другое; и наконец перед тобой освещается весь путь; он задает тебе еще один вопрос, ты даешь последний ответ — и в момент полного озарения профессор поднимается, проходит по комнате к электрическому звонку и провожает тебя до двери.
Иногда бывало не так интересно, когда «ты лежишь целый час, как будто на живот тебе положили тонну груза, и просто не можешь выдавить из себя ни слова».
Фрейд, который с трудом понимал тихую английскую речь Стречи, был к нему расположен, так как Джонс подчеркнул, что этот человек из семьи литераторов может стать полезным в качестве переводчика. Чтобы представить работы Фрейда англоязычному миру, требовалось что-то лучшее, чем пересказы Брилла.
Джонс лучше чувствовал это, чем Фрейд, который иногда вел себя так, словно считал, что все переводы похожи друг на друга и его работы говорят сами за себя на любом языке. Когда Фрейд решил доверить работы для перевода первым попавшимся американцам, которых он анализировал, Джонс ужаснулся и прочитал ему лекцию по поводу того, как редко встречаются люди, умеющие правильно писать по-английски, «конечно, в Америке еще реже, чем в Англии». Джеймс Стречи был выбран Джонсом, а со временем с этим согласился и Фрейд.
Англоамериканская жена Стречи, Элике Саргант-Флоренс, на которой он женился незадолго до анализа, отправилась в Вену вместе с ним и после приступа «сердцебиений» присоединилась к мужу на кушетке, правда, в другое время. С ним Фрейд встречался по утрам, с ней — днем. Госпожа Стречи (которая стала переводить книги совместно с мужем) решила, что Фрейд — простой человек, либерально настроенный, но ортодоксальный, склонный к легковерности. Эти уверенные суждения, иногда покровительственного характера, были очень свойственны супругам Стречи, которые вскоре перезнакомились со всеми фрейдистами Вены и Берлина. Анна Фрейд была провозглашена «сентименталисткой», Бернфельд — «безнадежным педагогом», Лямпль — «жестокосердым и эгоистичным зверем». Эрнест Джонс, который способствовал их вхождению во внутренний круг, получил характеристику «маленького животного».
Стречи без колебаний приписывали стереотипные характеристики своими полушутливыми и едкими словечками целым нациям. Типичный венец был «чрезвычайно провинциальным». Немцы как народ — «очень, очень бесхитростные», а в области культуры — «трижды идиоты». Вирджиния Вульф, еще одна звезда группы «Блумсбери», пренебрежительно относилась как к психоанализу, так и к психоаналитикам, хотя прогрессивное издательство ее мужа, «Хогарт пресс», вскоре начало публикацию работ Фрейда «Госпожа Вульф, прочитав редакторские гранки работы Фрейда „Навязчивые действия и религиозные практики“ — она вышла на английском в 1924 году, — уничтожающе написала другу об инциденте в брачную ночь с красными чернилами, которые муж пролил на простыни, „чтобы скрыть свою импотенцию перед служанкой, но сделал это не в том месте, что повлияло на мозг его жены — и до сих пор она проливает кларет на обеденный стол. Мы все можем говорить о таких вещах часами, а эти немцы думают, что это что-то доказывает — кроме их собственного идиотизма“.». «Блумсбери» держались впереди, но у них было право «крутить носом». Английская интеллигенция двадцатых годов не сомневалась в своей значимости.
У Фрейда был двоякий интерес к англоязычным странам: он стремился заработать их валюту и распространить там психоанализ, особенно в США. Великобританию он всегда очень любил, но понимал, что настоящий объект для завоевания находится за океаном. Презрение и отвращение, которое он часто выражал по отношению к американской культуре, вероятно, усиливалось еще и тем, что психоанализ легко там укоренился и его нужно поддерживать, несмотря на все его соображения по поводу нахальства и стремления американцев к наживе. Кроме того, ему было неприятно, что он так нуждается в американских деньгах.
В октябре 1920 года он связался со своим племянником Эдом Бернейсом, предложив написать популярные статьи для ньюйоркского журнала, пользующегося неплохой репутацией, и дав не очень привлекательное название для первой статьи: «Не используйте психоанализ в полемике». Бернейс обратился в «Космополитан», и журнал предложил по тысяче долларов за статью, огромную сумму, если они будут написаны на тему «Психическое место жены в доме». Фрейд отказался. Под «популярными» он подразумевал статьи, предназначенные для образованных неспециалистов.
Приблизительно в это же время Сэм Фрейд в Манчестере, читая старый номер «Панча» в приемной дантиста, с «удивлением и радостью» увидел стихотворение о Фрейде и Юнге. Он отослал его дяде, но тот не порадовался. Стихотворение было весьма глупым. Популярность, вздохнул Фрейд, это угроза серьезным открытиям.
Тем не менее в зыбучих песках общественного мнения психоанализ начал занимать все более прочное место. Фрейд тут же согласился с предложением Бернейса, поступившим несколько лет спустя, о том, чтобы он возглавил «международную психоаналитическую организацию» с «научным фондом», в которую будут поступать желающие и распространять идеи психоанализа. К сожалению, люди не заинтересовались научными фондами. Они ждали от психоанализа другого.
«Чикаго трибьюн» в июне 1920 года предложила Фрейду двадцать пять тысяч долларов за психоанализ двух студентов, Леопольда и Леба, совершивших нашумевшее убийство четырнадцатилетнего мальчика, потому что, как утверждали, они считали себя «ницшеанскими сверхлюдьми». Но в то время он в любом случае не мог принять это предложение из-за здоровья, и поэтому ему не пришлось раздумывать, поддаваться ли искушению получить сумму денег, которых бы ему хватило на долгую обеспеченную старость.
В том же году голливудский продюсер Сэм Голдвин предложил ему целое состояние (говорят, что эта цифра составила сто тысяч долларов), чтобы он участвовал в создании фильма о «великих любовных историях мира», начиная с Антония и Клеопатры. Несомненно, главным для студии являлось бы имя Фрейда на экране и в рекламе. В глазах публики, несмотря на все свои старания, Зигмунд Фрейд теперь оказался символом сексуальных откровений, слишком научным, но смелым и современным. Он отклонил предложение Голдвина.
На следующий, 1925 год немецкий режиссер Ганс Нойман попытался вовлечь его в съемки образовательного фильма о психоанализе. Фрейд совсем этим не заинтересовался и оставил переговоры Абрахаму, который в то время был президентом международной ассоциации. Научно-популярный фильм «Тайна души» был тут же сделан и показан в кинотеатрах. В рекламе сообщалось, что он снят «под руководством» Фрейда, что было совершенно неверно и чрезвычайно его раздражало. Джонс попытался запретить показ фильма в Лондоне, но безуспешно.
«Психоанализ привлекал кинематографистов из коммерческих соображений. Сценарий так и не снятого немецкого фильма того периода, „Сенсационные откровения о ночной жизни человеческой души“, был основан на хореографической версии „Трех очерков о сексуальности“ Фрейда, где должны были сниматься мальчик-звезда Джеки Куган в роли молодого Эдипа и „Тиллер Герлз“ в качестве эротических танцовщиц.»
Поскольку в это время имя Фрейда приобрело огромную известность, он стал и популярнее, и в то же время уязвимее. Репутация сделала его «новостью», объектом всеобщего внимания. В сенсационной истории американского пациента и его любовницы (доктора Горация Фринка и госпожи Анжелики Бижур) он едва избежал газетной шумихи.
Фринк, который в 1905 году закончил Корнеллский университет, начал работать психиатром, увлекся гипнозом и быстро перешел к психоанализу, став первым секретарем Нью-йоркского психоаналитического общества в 1911 году. Он и его жена, Дорис Бест, были проанализированы на следующий год коллегой, доктором Тадеушем X. Эймсом, и он собирался посетить Вену в 1915 году, чтобы анализ продолжил сам Фрейд. Война сделала это невозможным.
Эрнест Джонс сначала решил, что он «честный парень, но очень ограниченный», но тот в 1918 году опубликовал весьма полезную книгу о навязчивом поведении, и когда после войны психоанализу в США понадобился лидер, а особенно местный редактор международного журнала, популярность Фринка в нью-йоркском обществе — а также раздражавшая Фрейда привычка Брилла не отвечать на письма — сделала его серьезным кандидатом.
В феврале 1921 года он наконец отправился в Европу, чтобы подвергнуться анализу. Это был высокий и забавный человек, который провел в Вене несколько месяцев, оправдав надежды Фрейда. Его и избрали из всех кандидатов. Никого как будто не беспокоил этот империализм со стороны Вены. Фрейду было лучше видно. Одной из скрытых причин того, что он выбрал Фринка, возможно, была его старая предрасположенность выбирать неевреев в качестве миссионеров для англосаксов.
Фринк вроде бы имел небольшие психологические проблемы. За год или два до того он страдал от «токсических головных болей» и частичной потери памяти, а в Вене у него были проблемы со сном. Подробности этого анализа никогда не публиковались. Но он рассказал Фрейду о связи с замужней женщиной, Анжеликой Бижур, которая началась еще до войны, когда женщина стала его пациенткой. Фрейд посоветовал ему признаться в своих чувствах к ней, сказав ему (как он позже объяснил доктору Эймсу):
Я думал, что каждое человеческое существо имеет полное право стремиться к сексуальному удовлетворению и нежной любви, если видит способ получить их и не смог найти этого у своей жены. Когда он выразил неуверенность, мне пришлось стать на сторону его подавленных желаний и таким образом выступить защитником желания развестись и жениться на госпоже Б.
Муж Анжелики, Абрахам, был богатым бизнесменом из ньюйоркской семьи евреев-ортодоксов. У Анжелики Бижур были собственные средства. Они часто ссорились, как по поводу его неудачного исполнения супружеских обязанностей, так и из-за ее дружбы с Фринком, которая, как она утверждала, была совершенно невинна. Когда летом 1921 года анализ Фринка у Фрейда (за который платила она) подходил к концу, она приехала в Европу, чтобы увидеться с ним. По пути она остановилась в Париже, где в то время был ее муж. Она была с ним в постели в тот же день и еще несколько раз позже. Тадеуш Эймс, который теперь был аналитиком Абрахама — а также президентом Ньюйоркского психоаналитического общества, — знал все подробности. Анжелика, по некоторым данным, каждый из этих раз получила удовлетворительный оргазм. К тому же она подарила мужу жемчужные запонки стоимостью в пять тысяч долларов.
Затем госпожа Бижур отправилась в Вену, где присоединилась к Фринку, встретилась с Фрейдом и узнала от него, что Фринк действительно ее любит. Позже она говорила, что ее любовник, когда она приехала, страдал от депрессии. Фрейд, по ее словам, «посоветовал мне развестись, как из-за моего неполноценного существования, так и потому, что 'если я сейчас отвергну доктора Ф[ринка], он может никогда не вернуться в нормальное состояние и, вероятно, станет гомосексуалистом, хотя и скрытым'».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
***
Пациенты с фунтами и долларами были небольшим облегчением, дуновением свежего ветра из внешнего мира. Практика Фрейда осталась такой до конца его жизни. Многие пациенты были его «учениками», которые учились искусству анализа посредством того, что Фрейд анализировал их самих. Были это австрийцы или иностранцы, в них профессор видел скорее уже не источник новых идей, а достойных (иногда не совсем) мужчин и женщин, к которым он применял методы, к тому времени считавшиеся (по его мнению) совершенными.
Сразу же после войны он начал принимать людей, которые в прошлом не соответствовали бы его жестким требованиям. С одного дантиста из Нью-Йорка, которого передал ему Джонс, Фрейд брал только полцены — потому, что он был «только наполовину американец. На вторую — венгерский еврей». Этот дантист, как заметил Фрейд, не был особо умен, а фактически был «молодым ослом». Но «пять долларов — это семьсот пятьдесят крон!». До войны Волчий Человек платил сорок крон в час и считал, что это дорого. Теперь за сорок крон невозможно было купить даже дешевую сигару. Панкеев снова появился у Фрейда после войны, но его деньги ничего не стоили, а земля попала в руки большевиков. Фрейд лечил его бесплатно.
Англосаксы попадали к Фрейду со своими устоявшимися взглядами. Англичанам сама идея консультаций у бородатого профессора в Вене с сумасбродными теориями о сексе казалась восхитительно развращенной, и поначалу к нему обращались только самые самостоятельно мыслящие и эксцентричные люди.
Джеймс Стречи (его семья, в последнее время много обсуждавшаяся, была несомненно необычной и удивительно одаренной — биограф Литтон Стречи был его старшим братом) познакомился с работами Фрейда через Фредерика Майерса и Общество психических исследований в 1912 году. Ему был интересен психоанализ, насколько он смог его понять, и, поговорив с Эрнестом Джонсом, он решил стать врачом и записался в лондонскую медицинскую школу при больнице. Через три недели он бросил учебу, а в 1920 году решил направиться сразу в Вену, чтобы учиться у основателя движения.
Фрейд не возражал против аналитиков без медицинского образования и брал с него низкую цену, фунт в час вместо двух, договорившись с ним, что он останется пациентом в течение года. Стречи не испугался профессора и его плохо отапливаемого кабинета. Он писал брату Литтону в ноябре 1920 года где-то после месяца анализа:
Каждый день, кроме воскресенья, я провожу час на диване профессора (уже 34 дня) — и «анализ» кажется мне самостоятельной скрытой жизнью. Что касается самого процесса, он еще менее понятен, чем раньше; как бы там ни было, иногда это удивительно интересно, а иногда чрезвычайно неприятно — так что могу сказать, что в этом что-то есть… В начале часа все смутно — темный намек здесь, тайна там, — но постепенно все сгущается, начинаешь чувствовать, как внутри тебя происходят страшные веши, и ты не можешь разобраться, что же это такое; потом он начинает помогать тебе; ты неожиданно ярко что-то видишь; потом другое; и наконец перед тобой освещается весь путь; он задает тебе еще один вопрос, ты даешь последний ответ — и в момент полного озарения профессор поднимается, проходит по комнате к электрическому звонку и провожает тебя до двери.
Иногда бывало не так интересно, когда «ты лежишь целый час, как будто на живот тебе положили тонну груза, и просто не можешь выдавить из себя ни слова».
Фрейд, который с трудом понимал тихую английскую речь Стречи, был к нему расположен, так как Джонс подчеркнул, что этот человек из семьи литераторов может стать полезным в качестве переводчика. Чтобы представить работы Фрейда англоязычному миру, требовалось что-то лучшее, чем пересказы Брилла.
Джонс лучше чувствовал это, чем Фрейд, который иногда вел себя так, словно считал, что все переводы похожи друг на друга и его работы говорят сами за себя на любом языке. Когда Фрейд решил доверить работы для перевода первым попавшимся американцам, которых он анализировал, Джонс ужаснулся и прочитал ему лекцию по поводу того, как редко встречаются люди, умеющие правильно писать по-английски, «конечно, в Америке еще реже, чем в Англии». Джеймс Стречи был выбран Джонсом, а со временем с этим согласился и Фрейд.
Англоамериканская жена Стречи, Элике Саргант-Флоренс, на которой он женился незадолго до анализа, отправилась в Вену вместе с ним и после приступа «сердцебиений» присоединилась к мужу на кушетке, правда, в другое время. С ним Фрейд встречался по утрам, с ней — днем. Госпожа Стречи (которая стала переводить книги совместно с мужем) решила, что Фрейд — простой человек, либерально настроенный, но ортодоксальный, склонный к легковерности. Эти уверенные суждения, иногда покровительственного характера, были очень свойственны супругам Стречи, которые вскоре перезнакомились со всеми фрейдистами Вены и Берлина. Анна Фрейд была провозглашена «сентименталисткой», Бернфельд — «безнадежным педагогом», Лямпль — «жестокосердым и эгоистичным зверем». Эрнест Джонс, который способствовал их вхождению во внутренний круг, получил характеристику «маленького животного».
Стречи без колебаний приписывали стереотипные характеристики своими полушутливыми и едкими словечками целым нациям. Типичный венец был «чрезвычайно провинциальным». Немцы как народ — «очень, очень бесхитростные», а в области культуры — «трижды идиоты». Вирджиния Вульф, еще одна звезда группы «Блумсбери», пренебрежительно относилась как к психоанализу, так и к психоаналитикам, хотя прогрессивное издательство ее мужа, «Хогарт пресс», вскоре начало публикацию работ Фрейда «Госпожа Вульф, прочитав редакторские гранки работы Фрейда „Навязчивые действия и религиозные практики“ — она вышла на английском в 1924 году, — уничтожающе написала другу об инциденте в брачную ночь с красными чернилами, которые муж пролил на простыни, „чтобы скрыть свою импотенцию перед служанкой, но сделал это не в том месте, что повлияло на мозг его жены — и до сих пор она проливает кларет на обеденный стол. Мы все можем говорить о таких вещах часами, а эти немцы думают, что это что-то доказывает — кроме их собственного идиотизма“.». «Блумсбери» держались впереди, но у них было право «крутить носом». Английская интеллигенция двадцатых годов не сомневалась в своей значимости.
У Фрейда был двоякий интерес к англоязычным странам: он стремился заработать их валюту и распространить там психоанализ, особенно в США. Великобританию он всегда очень любил, но понимал, что настоящий объект для завоевания находится за океаном. Презрение и отвращение, которое он часто выражал по отношению к американской культуре, вероятно, усиливалось еще и тем, что психоанализ легко там укоренился и его нужно поддерживать, несмотря на все его соображения по поводу нахальства и стремления американцев к наживе. Кроме того, ему было неприятно, что он так нуждается в американских деньгах.
В октябре 1920 года он связался со своим племянником Эдом Бернейсом, предложив написать популярные статьи для ньюйоркского журнала, пользующегося неплохой репутацией, и дав не очень привлекательное название для первой статьи: «Не используйте психоанализ в полемике». Бернейс обратился в «Космополитан», и журнал предложил по тысяче долларов за статью, огромную сумму, если они будут написаны на тему «Психическое место жены в доме». Фрейд отказался. Под «популярными» он подразумевал статьи, предназначенные для образованных неспециалистов.
Приблизительно в это же время Сэм Фрейд в Манчестере, читая старый номер «Панча» в приемной дантиста, с «удивлением и радостью» увидел стихотворение о Фрейде и Юнге. Он отослал его дяде, но тот не порадовался. Стихотворение было весьма глупым. Популярность, вздохнул Фрейд, это угроза серьезным открытиям.
Тем не менее в зыбучих песках общественного мнения психоанализ начал занимать все более прочное место. Фрейд тут же согласился с предложением Бернейса, поступившим несколько лет спустя, о том, чтобы он возглавил «международную психоаналитическую организацию» с «научным фондом», в которую будут поступать желающие и распространять идеи психоанализа. К сожалению, люди не заинтересовались научными фондами. Они ждали от психоанализа другого.
«Чикаго трибьюн» в июне 1920 года предложила Фрейду двадцать пять тысяч долларов за психоанализ двух студентов, Леопольда и Леба, совершивших нашумевшее убийство четырнадцатилетнего мальчика, потому что, как утверждали, они считали себя «ницшеанскими сверхлюдьми». Но в то время он в любом случае не мог принять это предложение из-за здоровья, и поэтому ему не пришлось раздумывать, поддаваться ли искушению получить сумму денег, которых бы ему хватило на долгую обеспеченную старость.
В том же году голливудский продюсер Сэм Голдвин предложил ему целое состояние (говорят, что эта цифра составила сто тысяч долларов), чтобы он участвовал в создании фильма о «великих любовных историях мира», начиная с Антония и Клеопатры. Несомненно, главным для студии являлось бы имя Фрейда на экране и в рекламе. В глазах публики, несмотря на все свои старания, Зигмунд Фрейд теперь оказался символом сексуальных откровений, слишком научным, но смелым и современным. Он отклонил предложение Голдвина.
На следующий, 1925 год немецкий режиссер Ганс Нойман попытался вовлечь его в съемки образовательного фильма о психоанализе. Фрейд совсем этим не заинтересовался и оставил переговоры Абрахаму, который в то время был президентом международной ассоциации. Научно-популярный фильм «Тайна души» был тут же сделан и показан в кинотеатрах. В рекламе сообщалось, что он снят «под руководством» Фрейда, что было совершенно неверно и чрезвычайно его раздражало. Джонс попытался запретить показ фильма в Лондоне, но безуспешно.
«Психоанализ привлекал кинематографистов из коммерческих соображений. Сценарий так и не снятого немецкого фильма того периода, „Сенсационные откровения о ночной жизни человеческой души“, был основан на хореографической версии „Трех очерков о сексуальности“ Фрейда, где должны были сниматься мальчик-звезда Джеки Куган в роли молодого Эдипа и „Тиллер Герлз“ в качестве эротических танцовщиц.»
Поскольку в это время имя Фрейда приобрело огромную известность, он стал и популярнее, и в то же время уязвимее. Репутация сделала его «новостью», объектом всеобщего внимания. В сенсационной истории американского пациента и его любовницы (доктора Горация Фринка и госпожи Анжелики Бижур) он едва избежал газетной шумихи.
Фринк, который в 1905 году закончил Корнеллский университет, начал работать психиатром, увлекся гипнозом и быстро перешел к психоанализу, став первым секретарем Нью-йоркского психоаналитического общества в 1911 году. Он и его жена, Дорис Бест, были проанализированы на следующий год коллегой, доктором Тадеушем X. Эймсом, и он собирался посетить Вену в 1915 году, чтобы анализ продолжил сам Фрейд. Война сделала это невозможным.
Эрнест Джонс сначала решил, что он «честный парень, но очень ограниченный», но тот в 1918 году опубликовал весьма полезную книгу о навязчивом поведении, и когда после войны психоанализу в США понадобился лидер, а особенно местный редактор международного журнала, популярность Фринка в нью-йоркском обществе — а также раздражавшая Фрейда привычка Брилла не отвечать на письма — сделала его серьезным кандидатом.
В феврале 1921 года он наконец отправился в Европу, чтобы подвергнуться анализу. Это был высокий и забавный человек, который провел в Вене несколько месяцев, оправдав надежды Фрейда. Его и избрали из всех кандидатов. Никого как будто не беспокоил этот империализм со стороны Вены. Фрейду было лучше видно. Одной из скрытых причин того, что он выбрал Фринка, возможно, была его старая предрасположенность выбирать неевреев в качестве миссионеров для англосаксов.
Фринк вроде бы имел небольшие психологические проблемы. За год или два до того он страдал от «токсических головных болей» и частичной потери памяти, а в Вене у него были проблемы со сном. Подробности этого анализа никогда не публиковались. Но он рассказал Фрейду о связи с замужней женщиной, Анжеликой Бижур, которая началась еще до войны, когда женщина стала его пациенткой. Фрейд посоветовал ему признаться в своих чувствах к ней, сказав ему (как он позже объяснил доктору Эймсу):
Я думал, что каждое человеческое существо имеет полное право стремиться к сексуальному удовлетворению и нежной любви, если видит способ получить их и не смог найти этого у своей жены. Когда он выразил неуверенность, мне пришлось стать на сторону его подавленных желаний и таким образом выступить защитником желания развестись и жениться на госпоже Б.
Муж Анжелики, Абрахам, был богатым бизнесменом из ньюйоркской семьи евреев-ортодоксов. У Анжелики Бижур были собственные средства. Они часто ссорились, как по поводу его неудачного исполнения супружеских обязанностей, так и из-за ее дружбы с Фринком, которая, как она утверждала, была совершенно невинна. Когда летом 1921 года анализ Фринка у Фрейда (за который платила она) подходил к концу, она приехала в Европу, чтобы увидеться с ним. По пути она остановилась в Париже, где в то время был ее муж. Она была с ним в постели в тот же день и еще несколько раз позже. Тадеуш Эймс, который теперь был аналитиком Абрахама — а также президентом Ньюйоркского психоаналитического общества, — знал все подробности. Анжелика, по некоторым данным, каждый из этих раз получила удовлетворительный оргазм. К тому же она подарила мужу жемчужные запонки стоимостью в пять тысяч долларов.
Затем госпожа Бижур отправилась в Вену, где присоединилась к Фринку, встретилась с Фрейдом и узнала от него, что Фринк действительно ее любит. Позже она говорила, что ее любовник, когда она приехала, страдал от депрессии. Фрейд, по ее словам, «посоветовал мне развестись, как из-за моего неполноценного существования, так и потому, что 'если я сейчас отвергну доктора Ф[ринка], он может никогда не вернуться в нормальное состояние и, вероятно, станет гомосексуалистом, хотя и скрытым'».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71