Возможно, женщина с револьвером была бывшей женой разгневанного мистера Коллинза.». Многие в Лондоне наверняка сказали бы, что другого от Джонса трудно было ожидать.
С профессором ничего подобного никогда не случалось. Его жизнь была совершенно другой и неизменной: самодисциплина, пациенты, семья, ученики, стопки исписанной бумаги, необходимый отдых. После пятидесяти он стал особенно нуждаться в перемене обстановки летом. В апреле 1910 года он говорил Ференци: «Я отсчитываю восемьдесят один день до начала отдыха», — и предлагал ему отправиться в конце сезона в Сицилию. Психоанализ — это тяжелая работа, война с демонами, которая все осложнялась. Теперь перенос эмоций пациента на аналитика считался важнейшим элементом анализа, который устанавливал между обоими эмоционально напряженные отношения, вызывавшие призраки из детства, которые пациент или пациентка должны были увидеть и понять.
Среди новых пациентов Фрейда в 1910 году оказался обеспокоенный молодой человек, Серж Панкеев, будущий Волчий Человек. На его анализ ушло четыре года. Из письма Фрейда Ференци о Панкееве видно, как это было сложно:
В целом я просто машина для зарабатывания денег и последние несколько недель работаю до пота. Один богатый русский, за которого я взялся из-за тенденции к навязчивому неврозу, признался в следующем эмоциональном переносе после первого же сеанса. Этот еврейский жулик хотел бы использовать меня сзади и испражниться мне на голову. В возрасте шести лет у него появился первый симптом — богохульство, когда он называл Бога свиньей, собакой и т. п. Когда он увидел на улице три кучки дерьма, у него возникли неприятные ассоциации со Святой Троицей и он с тревогой начал искать четвертую, чтобы разрушить эту ассоциацию.
Пришло лето. Адольф Гитлер, теперь живший в общежитии Бригиттенау, занимался продажей акварелей под лучами солнца. Юнг отправился в путешествие по озеру Констанс на своей яхте. Фрейд попрощался с Панкеевым и остальными до осени и отправился на побережье Голландии, под Гамбург, где Марта могла посетить старую госпожу Бернейс на смертном одре, хотя та прожила еще до осени.
Ровные пляжи в Нордвике не нравились Фрейду. С балкона пансиона «Нордзее» он смотрел на закат и думал о своей теще и смерти. С Северного моря дули холодные ветры. Если целый день плыть вдоль берега на северо-восток, где цепь островов из голландской становилась немецкой, можно было попасть в воды, где храбрые британцы расстроили планы «Гансов» в уже известной нам книге «Загадка песков».
С конференции в Брюсселе прибыл Джонс и ненадолго остановился на вилле в Нордвике, принадлежавшей сестре Канн. («Мое терпение к канадской цивилизации неожиданно достигло предела, и я сбежал в Европу».) Они долго гуляли по пляжу, и Фрейд ковырял водоросли тростью. Джонс спросил его, что он хочет там найти. «Что-нибудь интересное, — отвечал Фрейд. — Заранее никогда не знаешь».
Он нашел время, чтобы написать мрачное письмо Юнгу, «моему дорогому сыну и преемнику», чтобы сказать, что он, Фрейд, слишком спешил организовать международную ассоциацию. Первые месяцы правления Юнга «не слишком хороши» из-за недостаточной серьезности со стороны Юнга: «Тот, кто хочет управлять, должен научиться искусству привлекать людей на свою сторону». Фрейд не замечал, что Юнг не хотел быть правителем по образу и подобию старшего. Он получил дружеский ответ, что его приободрило.
Фрейд на время позволил работе прервать его отдых, когда композитор Густав Малер — который жил от него в нескольких трамвайных остановках в Вене, хотя они никогда там не встречались, — прислал ему телеграмму с просьбой срочно увидеться. Этот человек был слишком важен, чтобы получить отказ, но, когда Фрейд согласился встретиться с ним, Малер начал отменять встречи. В конце концов им удалось увидеться в ресторане в Лейдене у самого побережья, и во время прогулки по городу Фрейд провел нечто вроде анализа. Малер, женатый на молодой женщине со сложным характером, как говорят, страдал импотенцией. Фрейд утверждал, что обнаружил за один день «сосредоточенность на образе матери» и «многого достиг». Интересно, как при нехватке времени годы анализа можно свести к нескольким часам.
Настоящий отдых начался для Фрейда в сентябре вместе с Ференци, в Сицилии. Но ему не удалось расслабиться так, как он хотел. Проблема была связана с Ференци, который, как большинство людей из круга Фрейда в то время, не был в восторге от подчинения такой фигуре отца. Все они слишком много знали о теории родительских комплексов и вели себя соответственно — как актеры во фрейдистской драме.
В случае Ференци явного мятежа не было. Он просто стремился продемонстрировать свою зависимость и всегда подвергал ее анализу. У него было что-то общее с Джонсом, но валлиец относился к власти Фрейда с практической точки зрения, подчинялся ей и не волновался по этому поводу. Ференци, более оригинально мыслящий, чем Джонс, не умел так себя вести.
В Сицилии, когда они осматривали развалины по приезде из Палермо, он был разочарован, что Фрейд, объект его восхищения, вел себя как турист, стремящийся поразвлечься. Ференци мечтал о проникновенных беседах с профессором, в которых они сказали бы друг другу правду обо всем. А Фрейду просто был нужен попутчик.
Среди книг, которые он взял с собой, были мемуары немецкого судьи апелляционного суда, Поля Шребера, который страдал от периодического умопомешательства, но успел во время просветления написать автобиографию, после чего его состояние стало необратимым. В 1910 году он был в психиатрической больнице и приближался к концу жизни. Фрейд хотел проанализировать его на основе мемуаров. Ференци надеялся работать над этим проектом вместе с Фрейдом, но в первый же вечер, когда Фрейд захотел, чтобы тот сыграл роль секретаря и написал под диктовку его мысли о Шребере, Ференци надулся и ответил, что ожидал лучшего задания. После этого Фрейд стал работать по вечерам один. Во время путешествия обратно он писал Юнгу из Рима, что Ференци «милый парень, но досадно мечтательный, отношение [которого] ко мне инфантильно».
В Сицилии он был плохо настроен. В общем Фрейду нравилось теплое отношение Ференци (и, возможно, даже его подхалимство — если рядом никого не было) и то, что тот поверяет ему свои тайны. Он выслушивал жалобы Ференци на здоровье и его сексуальные признания Ференци был давно удручен романом с матерью и дочерью одновременно, Гизеллой и Эльмой Палос, и многие месяцы не мог решить, на которой жениться. Фрейд был всегда готов — даже слишком, если подумать, как эгоистично вел себя его друг по отношению к несчастным женщинам, — помочь ему советом и ободрительным словом. Несмотря на все это, Фрейд относился к Ференци серьезно, потому что тот был умелым аналитиком и интуитивно находил подход к пациентам. А самым большим его достоинством в глазах Фрейда было то, что его лояльность, как, впрочем, и лояльность Джонса, не вызывала сомнений.
Чтобы считаться лояльными, они должны были не только поддерживать идею психоанализа в целом. Они были обязаны принимать на веру некоторые постулаты, например секс как корень невроза или центральную роль эдипова комплекса.
Альфред Адлер первым бросил вызов Фрейду. Он решил, что гений Фрейда состоит в том, что тот создал методику, на основе которой его ученики могут разрабатывать свои собственные приемы. Еще в 1907 году он говорил венскому кружку, что «у психоанализа не один способ», на что Фрейд резко ответил что-то о «своеволии отдельных психоаналитиков».
После конференции 1910 года, когда идея бунта витала в воздухе, Адлер, «простой человек», который лечил бедных и иногда сам выглядел как они, неаккуратным и немодным, нашел в себе силы восстать. Штекель поддержал его. К ним присоединилось еще несколько менее заметных венцев.
В адлеровском варианте анализа ведущую роль играла агрессия, жажда власти. Ребенка побуждает на поступки желание выжить, а чем слабее ребенок, тем больше его потребность компенсировать свои недостатки (сам Адлер был болезненным ребенком, страдавшим от рахита и других болезней). Невроз — это не подавление, а компенсация. Секс — проявление желания властвовать. Социальные конфликты помогают сформировать личность.
Сначала Фрейд отнесся к этому терпимо. Именно Юнг, который в октябре 1910 года жаловался Фрейду, что вынужден «пачкать руки» махинациями во внутренней политике, начал ворчать по поводу «полного отсутствия психологии» у Адлера. Фрейд успокаивающе ответил на это, что «внутренняя сторона других великих движений выглядела бы не более аппетитно, если бы мы могли ее увидеть». Месяц спустя Адлер все еще оставался «очень приличным и умным человеком», но быстро превратился в «параноика», а его теории были объявлены непонятными. К концу года в письмах Фрейда появляется обеспокоенность:
Суть дела — и это меня действительно тревожит — в том, что он сводит на нет сексуальное желание, и наши оппоненты вскоре смогут заговорить об опытном психоаналитике, выводы которого радикально отличаются от наших. Естественно, в своем отношении к нему я разрываюсь между убеждением, что его теории однобоки и вредны, и страхом прослыть нетерпимым стариком, который не дает молодежи развиваться.
Сомнения самого Юнга о сексуальном желании никогда и не пропадали. Но в этот момент ему не нужно было подчеркивать их. В любом случае, он был любимым сыном, которому позволено все — почти все. Адлер же не был на особом положении.
Если теории Фрейда были полетом фантазии и блистательной прозой, психология Адлера больше походила на здравый смысл, а в его изложении звучала еще более банально. Адлер был грубоватым мещанином, далеким от патрицианских манер обоих лидеров движения. Фрейд с бородой, которая десятилетиями подстригалась каждый день, выходил из своих апартаментов — где несколько человек состояло в прислуге — в плаще с меховой оторочкой, держа в руке трость с набалдашником из слоновой кости, покуривая толстую сигару. Карикатура на Адлера — это человек с обвисшими усами и мясистым лицом, который спорит с социалистами в кафе Леопольдштадта, откуда Фрейды с радостью переехали тридцать лет тому назад, и открыто курит дешевый табак.
Теперь для врагов часто использовалось слово «паранойя». Фрейд считал, что причиной этого заболевания являются подавленные гомосексуальные чувства (этот вопрос рассматривается в статье о сумасшедшем судье, Шребере). Он сделал ретроспективный анализ применительно к своему утраченному другу, Вильгельму Флису, и назвал Адлера «маленьким рецидивом Флиса». Он даже признался Юнгу, что его так расстраивает ссора с Адлером, потому что «от этого открываются старые раны дела с Флисом». Внутри он был менее уверенным в себе, чем казался внешне.
Началась «чистка». Для подавления бунта были хороши все средства. Фрейд объявил небольшие ошибки в редактуре номера «Центральблатт» за январь 1911 года, который издавали Адлер и Штекель, психологическими слабостями.
Венское общество в январе и феврале 1911 года провело собрания, на которых обсуждалось дело Адлера. Почти все осудили его. После последнего собрания он снял с себя полномочия президента общества, и Штекель, вице-президент, ушел вместе с ним. Взгляды Адлера, как писал Фрейд Юнгу, были умны, но опасны; его поведение — устойчиво невротическим. Фрейд был провидцем, который никогда не падал на землю — в этом заключался его трюк. Адлер, упрямый и упорный, никогда с земли и не поднимался.
На этих собраниях присутствовал Макс Граф и видел, как властно ведет себя Фрейд. Граф уже считал, что атмосфера на собраниях фрейдистов напоминает «основание религии». Не принадлежащие к движению часто критиковали его за нетерпимость. Например, профессор из Вюрцбурга, Вильгельм Вейгандт, говорил, что последователи Фрейда сравнивают его с Галилеем и отказываются выслушивать какие бы то ни было возражения. Граф, впрочем, был не чужаком, а последователем Фрейда и аналитиком-любителем, отцом маленького Ганса. Его беспокоило, что основатель церкви изгоняет Адлера, которого он уважал. Пришло время, когда Граф перестал «уметь и хотеть подчиняться указаниям Фрейда — с чем он однажды обратился ко мне». И он тоже ушел.
В течение нескольких месяцев Адлер оставался членом венского общества, врагом внутри. Штекель помирился с Фрейдом и на некоторое время вернул себе его расположение. «Второй парень», негодный Адлер, был безнадежным случаем. «[Он] упорствует в молчаливом сопротивлении и плохо скрываемом гневе», — пишет Фрейд Юнгу в мае. «Вынужден признать, что он параноик». Вскоре тот превратился в «ненормальную личность, которую сводят с ума амбиции». В июне враг покинул кружок.
В октябре 1911 года оставшиеся последователи Адлера получили приказ выбрать один из двух лагерей. Всего вместе с Адлером ушли десять членов движения, которые решили образовать свой собственный кружок. Между обеими частями не допускалось контактов. Это имело абсурдные последствия. Год спустя (в ноябре 1912 года), когда Лу Андреас-Саломе «Луиза Андреас-Саломе (1861 -1937), дочь русского генерала, была чрезвычайно умной (а в молодости еще и очень красивой) женщиной с большой известностью. Среди ее интеллектуальных завоеваний (в некоторых случаях физических) оказались Толстой, Стриндберг, Шницлер, Рильке и Ницше. О ней говорили, что мужчина через девять месяцев после начала связи с ней рождает идею. С Фрейдом она вела себя покорно и обожающе.» гостила в Вене и завязала интеллектуальный роман с Фрейдом, она рассказала ему, что Адлер пригласил ее на одно из обсуждений, которые проводились у него по четвергам. Фрейд отметил, что между этими группами нет контакта, и гости венского общества должны выбирать одну или другую. Но в случае этой дамы он великодушно переступил это правило. «У меня и в мыслях не было бы, дорогая леди, навязывать вам такое ограничение». И все же он попросил ее «не упоминать о вашем контакте с нами, когда вы там, и наоборот».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71