Как оказалось, великие столицы Европы гордятся своей репутацией городов страсти, в то время как более мелкие города, например Женева, «сгорают от зависти» и безнадежно стараются догнать Берлин или Вену.
Венцы радовались, что живут в городе удовольствий, который был в то же время центром культуры и сердцем империи. Для того времени вообще характерна скрытая за внешними приличиями чувственность. Лондонский Вест-Энд кишел борделями, на которые полиция закрывала глаза, но лицензий не выдавала, потому что это означало бы признание их существования. В Вене, как и в большей части городов континента, была система лицензирования, хотя она охватывала лишь часть уличных женщин (Флекснер считал, что в Вене тридцать тысяч проституток — не подкрепленное фактами предположение). Их дома иногда строились на месте средневековых кладбищ или виселиц, где многие годы никто не хотел жить. Над мужчинами витал страх заболеть сифилисом — это считалось единственным недостатком половой распущенности.
Несмотря на это, прелюбодеяние процветало. Серьезные скандалы были маловероятны, хотя связь с замужней женщиной могла стать причиной дуэли (Шницлера это очень беспокоило). В редких случаях, когда были замешаны интересы государства или высокопоставленное лицо хотело отомстить, адюльтер мог иметь очень неприятные последствия. Когда обнаружилось, что у графини Луизы фон Кобург роман с лейтенантом, венские психиатры, в том числе Крафт-Эбинг, объявили ее умалишенной и отправили в сумасшедший дом, потому что так было нужно правительству. К опасным симптомам этой женщины отнесли антипатию по отношению к суду.
Журналист Карл Краус защищал ее в 1904 году в ходе своей сатирической кампании против правительства в журнале «Факел», которым он владел и основным автором которого являлся. В этом журнале длинные очерки, состоявшие из фактов вперемешку с фантазиями, создавали образ Вены как темной столицы разлагающейся империи Габсбургов, пребывающей во власти ложных идеалов и лицемерия. «У полиции и армии появилась новая обязанность, — пишет он в очерке, посвященном фон Кобург, — направлять сексуальное желание в новое русло».
«Факел» то и дело высмеивал психиатрию, но психоанализа это сначала не касалось. Краус и Фрейд видели достоинства друг друга, поскольку оба считали, что ищут истину за фальшью и обманом. Большая часть этого обмана (большая, по мнению Фрейда) касалась сексуального поведения. Впервые эти два человека встретились, когда Краус освещал еще один скандал 1904 года, дело Хервея. Женитьба мелкого австрийского чиновника на экзотической еврейке-иностранке стала достоянием общественности, после того как газетные сплетни довели его до самоубийства, а жена попала в тюрьму за двоемужие.
Эдвард Тиммс, историк, занимающийся деятельностью Крауса и его окружения, считает, что основной темой статей Крауса в «Факеле» об этом скандале является «столкновение двух несовместимых миров — провинциальности несчастного Хервея и космополитизма его жены». Фрейд послал Краусу записку на своей визитной карточке, поздравляя его с тем, что тот увидел более важные вещи, стоящие за незначительным событием". Год спустя Краус писал в «Факеле» о смелом заявлении Фрейда о том, что гомосексуалисты не сумасшедшие и не преступники. Эти люди имели много общего, хотя Крауса интересовало общество в целом, а Фрейд смотрел на человека изнутри.
Странная история Фрейда о Доре, датируемая 1900 годом, но опубликованная лишь в 1905 году, была связана с некоторыми частными событиями в богатой буржуазной семье, которые могли бы заинтересовать Крауса, если бы стали частью публичного скандала. Поскольку этого не произошло, внешний мир был к ним равнодушен. Мы знаем о них лишь потому, что некая девушка доставляла неприятности семье и ее отвели к Фрейду дня психоанализа.
«Фрагмент анализа случая истерии» объемом в пятьдесят тысяч слов — единственное крупное психоаналитическое описание из пяти опубликованных Фрейдом, которое касалось женщины. Это очень отличается от ситуации с ранней работой «Этюды по истерии», написанной еще до создания теории психоанализа и имевшей дело только с женщинами. Возможно, Фрейд, у которого, как предполагают, было в два раза больше пациенток, чем пациентов (по крайней мере, до 1914 года), не хотел, чтобы его считали врачом, специализирующимся на женщинах, то есть на менее важной области.
Дора, настоящее имя которой было Ида, впервые попала на Берггассе в начале лета 1898 года, куда ее привел отец, Филипп Бауэр, преуспевающий промышленник чуть моложе пятидесяти лет «Как обычно, в тексте Фрейда все имена скрыты. Фамилия и прошлое Бауэров были названы исследователями лишь в 1980-х годах.». За несколько лет до того Бауэр уже обращался к Фрейду — как к невропатологу, а не аналитику — и лечился от угрожающих симптомов, напоминающих рецидив сифилиса, которым он заразился до брака. Дора родилась 1 ноября 1882 года, и, таким образом, летом 1898 года ей было пятнадцать. Она страдала от постоянных головных болей и потери голоса. Когда Фрейд увидел ее, она кашляла и хрипела. Он решил, что девушка страдает от истерии, и предложил психоанализ, но та отказалась, потому что ее уже водили от врача к врачу и подвергали гидротерапии (ваннами и душем) и электротерапии.

***
Через два года ее состояние ухудшилось. Она стала подавленной и враждебной по отношению к отцу, отказывалась помогать своей чрезмерно домовитой матери Кэт и начала посещать «лекции для женщин», скорее всего, посвященные женской эмансипации. Когда родители обнаружили черновик записки о самоубийстве — оставленной на письменном столе, где они не могли ее не заметить, — они настояли, чтобы Ида отправилась к Фрейду для психологического лечения. Та неохотно повиновалась, и в октябре 1900 года, незадолго до того, как ей исполнилось восемнадцать лет, анализ начался. Это о ней Фрейд писан Флису, что случай «легко открылся» его отмычками.
Фрейд быстро узнал многое о Бауэрах и скелетах в их семейном шкафу — кое-что от самого Бауэра еще до анализа, — что, как можно было бы предположить со стороны, помогло ему объяснить проблемы Доры. Бауэры и их близкие друзья, тоже еврейская пара, Ганс и Пеппина Зелленка (Фрейд изменяет их фамилию на «К.»), были похожи на героев рассказа о несчастливых семьях, вышедшего из-под пера какого-нибудь меланхоличного русского писателя. В этом рассказе Дора, главная героиня с белым как мел лицом, находится на пересечении главных и побочных сюжетных линий, причем все они связаны с сексом. Во время приступа сифилиса, из-за которого Бауэр и попал к Фрейду, за ним ухаживала госпожа Зелленка, а не его жена, и у них начался роман, немного ограниченный состоянием его здоровья.
Дора, которая была для детей семьи Зелленка «почти матерью», знала об этой связи. Она была в близких отношениях с госпожой Зелленка и являлась поверенной ее сердечных тайн, спала с ней в одной спальне (муж был «размещен где-то в другом месте») и восхищалась, как она сказала Фрейду, «великолепным белым телом» женщины. Пеппина выглядит в этой истории не менее странной, чем мать Доры, хотя, возможно, дело просто в манере Фрейда описывать женщин.
Почти все эти события произошли в Мерано (в книге Фрейд называет его «Б-»), австрийском южном курорте, где была Минна в 1900 году. Бауэры отправились туда в связи с ухудшением здоровья Филиппа, и именно там они познакомились с семьей Зелленка. Ганс тоже занимался бизнесом, хотя и в меньших масштабах. Роман Филиппа Бауэра и Пеппины Зелленка начался в 1894 году.
Два года спустя, по всей видимости, в конце весны 1896 года, Зелленка устроил так, чтобы оказаться наедине с Дорой в своем магазине на главной улице Мерано. В тот день был церковный праздник, и он пригласил ее якобы для того, чтобы посмотреть на процессию. Там он схватил ее и поцеловал. Фрейд, восстанавливая события после рассказа Доры, решил, что «во время страстного объятия мужчины она чувствовала не только поцелуй на своих губах, но и давление его эрегированного члена». Как бы там ни было, Дора почувствовала отвращение и убежала. В истории Фрейда ей четырнадцать лет. На самом деле ей, скорее всего, было тринадцать. Фрейд добавляет ей год, и это объясняется тем, что день рождения Доры приходится на конец года.
Два года спустя, летом 1898 года, когда Доре было пятнадцать, Зелленка повторяет свою попытку. На этот раз они были у альпийского озера, где супруги Зелленка, Дора и ее отец проводили летний отдых. Зелленка «сделал известное предложение» Доре, добавив, что не может «ничего получить от своей жены». Она дала ему пощечину, а потом рассказала обо всем матери. Та передала все отцу, а он обвинил Зелленка. Ганс же не только отрицал все обвинения, но сказал, что слышал от жены о нездоровом интересе Доры к сексу и о том, что девочка читает книгу «Физиология любви».
Бауэр поверил ему — или сказал, что поверил. Он решил, что у его дочери была сексуальная фантазия о Зелленка. Когда в 1900 году с ней начались проблемы, Бауэр сказал Фрейду, что считает ее фантазии причиной «депрессии, раздражительности и мыслей о самоубийстве». (Кроме того, он тоже говорил: «Вы уже знаете, что я ничего не могу добиться от своей собственной жены».) Задачей Фрейда было сделать Дору более сносной.
В истории есть и скрытые течения. Одно время у Бауэров работала гувернантка, которая пыталась настроить Дору против госпожи Зелленка и, как подозревали, была влюблена в Бауэра. Зелленка тоже держали гувернантку, и Ганс ухитрился заполучить ее в постель незадолго до того неприличного предложения Доре у озера. Дора уже знала обо всем от гувернантки, которая добавила, что частью обольщения Зелленка была все та же универсальная жалоба о том, что он «ничего не может добиться от жены». Неудивительно, что Дора дала ему пощечину.
Такие сложные сексуальные перипетии не слишком удивляли Фрейда. Он не сомневался в их правдивости и своей «реконструкцией» событий еще больше усложнял историю. Предположение Бауэра о том, что его дочь фантазирует о Зелленка, было отметено. Здесь были задействованы реальные поцелуи и, несомненно, настоящие пенисы, но Фрейд отнюдь не видел в Доре жертву неестественных и унизительных условий — как и большинство его современников. Разве что Карл Краус, возможно, не принадлежал к этому большинству.
Фрейда не волновала и проблема несчастливых семей. Это было слишком распространенным явлением. Дора считала, что ее «отдали господину К. в качестве платы за то, что он закрывал глаза на отношения между своей женой и ее отцом», но Фрейд не придавал значения этим горьким чувствам. Она была для него всего лишь невротичкой, истеричной молодой девушкой, судьба которой уже давно была предопределена, причем не поцелуями господина Зелленка.
Целью метода Фрейда было исследовать, как произошло это предопределение, с помощью искусства или ремесла психоанализа. Как-то он говорил, что «Случай истерии» — это «скрупулезно точный и художественный рассказ». В «скрупулезной точности» можно усомниться, но «художественность» едва ли кто-то станет отрицать. В очерке нет ни одного реального события, не пропущенного сквозь призму воображения автора и не измененного им. Эта работа — великолепная смесь фактов и догадок, выходящих за пределы реальной жизни. Он исследует жизнь Доры и находит в ней все нужные ему подтверждения, но выводы, к которым он приходит, фантастичны. Фрейд уподобляется писателю, который не только убежден в том, что за его рассказом стоят реальные факты, но и утверждает, что все произведение — чистая правда.
Дора — героиня особого рассказа, и Фрейд не скрывает своего удивления ее поведением с преследовавшим ее господином Зелленка. Когда он обнял ее в пустом магазине — продавцы ушли, девушка была у двери на лестницу, — это «чувство сильного отвращения», по мнению Фрейда, было нездоровым. У нормальной девушки это объятие вызвало бы сексуальное возбуждение, сопровождающееся «ощущением в гениталиях». Фрейду нужно было доказать, что девушка страдает от истерии, и это стало готовым доказательством. Если тринадцатилетняя девочка чувствует отвращение от поцелуя, не говоря уже об эрегированном члене господина Зелленка, который, видимо, должен был еще более увеличить ее удовольствие, это «несомненная и бесспорная истерия». Возможно, такое уверенное предположение было частично связано с воспоминаниями о Гизеле Флюс. Ей тоже было тринадцать, когда Фрейд был влюблен в нее во Фрейбурге.
В очерке «четырнадцать» смотрелось лучше, чем «тринадцать». В Вене этот возраст считался брачным, и Фрейд не хотел обвинить уважаемого господина Зелленка в противоправных действиях. Тринадцать лет в 1900 году было и старшему ребенку Фрейда, Матильде. Анализ Доры начался или непосредственно перед ее днем рождения 16 октября, или после него. Интересно, Фрейд думал, что и Матильда должна испытывать приятные «ощущения в гениталиях», если бы к ней стал приставать друг семьи? Но Матильда была его дочерью, а не героиней книги.
В этом очерке Фрейд впервые подробно и открыто описывает процесс психоанализа. В «Этюдах по истерии» в 1895 году этот метод все еще находился на стадии разработки, и ему приходилось скрывать моменты, связанные с сексом, чтобы не испугать Брейера и коллег, поставлявших ему пациентов. К 1900 году Фрейд стал старше и смелее.
Анализ перешел к нервическому кашлю Доры. Девушка рассказала Фрейду, что госпожа Зелленка любит ее отца только потому, что он «человек со средствами». Фрейд решил, что за этой фразой кроется обратное. Ее отец — «мужчина без средств». Это могло означать только одну вещь, очевидно, связанную с сексом, — он был импотентом. Дора согласилась с Фрейдом.
Как мог импотент иметь связь с любовницей? Фрейд в результате анализа пришел, как это часто бывало, к идее орального секса, о котором Дора была хорошо осведомлена. Фрейд заявил, что зуд в горле и кашель — это бессознательные продукты фантазии Доры об оральном сексе между ее отцом и его любовницей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71