Семерку бомбардировщиков прикрывали вместе с нами два армейских И-16. Погода стояла хорошая. Истребителей противника над целью не было, и СБ отбомбились нормально. Мы проводили их до Сиверской и возвратились на свой аэродром.
— Видал? — спросил меня Новиков, когда я подошел к нему, чтобы доложить о выполнении задания.
— Так точно, товарищ майор. Как СБ бомбы бросили, как что-то рвалось и горело. Все видел.
— Да я не о том! Какая мощь-то у них, видал? Два И-16 на семерку СБ! Трудно, значит, армейским летчикам, если который день просят помощи у нас…
В тот день мы сделали еще три вылета на прикрытие базы. Утром поступил приказ о посылке звена истребителей в Клопицы. Объявив его, майор вызвал к себе Кирова, Годунова и Тенюгина. Он проинструктировал этих летчиков и велел им не задерживаться с вылетом. Агеев должен был перебросить в Клопицы на самолете У-2 технический состав. Имущество было приказано отправить туда на стартере — специальной машине с приспособлением для запуска самолетного двигателя.
После отлета Кирова, Годунова и Тенюгина в Клопицы я стал подумывать о том, что нам не доверяют. Прошел еще день, и очередной вылет на прикрытие базы показался мне прямо — таки невыносимым. Чтобы не расхолаживать летчиков, я спокойно объяснил им уже давно заученный порядок действий в полете над базой и добавил, что, выполнив задание, мы в порядке тренировки проведем прямо над Кронштадтом учебный бой.
И вот под нами Кронштадт. Когда время прикрытия подошло к концу, я подал условный сигнал, и «бой» начался. Это был головокружительный каскад фигур пилотажа. В штабе бригады не на шутку всполошились. Кому-то показалось, что идет бой с фашистскими самолетами. Но вскоре на помощь нем вылетело звено истребителей И-16. Артиллеристы — зенитчики, не видя противника, все же сделали «для острастки» более десятка выстрелов. Считая, что зенитные разрывы свидетельствуют о появлении противника, мы приняли И-16 за вражеские истребители и чуть было не атаковали их. К счастью, вовремя выяснилось, что это свои. Нам ничего не оставалось, как вежливо раскланяться и пойти на посадку.
Можно было не сомневаться, что меня ждет очередная неприятность. Ну что ж, я не собирался ничего скрывать и заранее решил, что поставлю, как говорится, вопрос ребром: «Нет настоящего боя — провели учебный. Истребители мы или куропатки?!.»
Друзья мои тоже были обеспокоены. Мы приземлились, посовещались и решили прежде всего выяснить, что тут о нас думают.
Захожу я в штабную землянку. Адъютант сидит в своем закутке и сосредоточенно водит пером по бумаге.
— Где командир? — спрашиваю я у Аниканова.
Он поднимает на меня свои невесть чему улыбающиеся глаза:
— Командира вызвали на КП.
«Все ясно. Вызвали стружку снимать», — думаю я. Какое-то упрямое чувство распирает меня. Всюду и во всем видится мне сплошная несправедливость.
Задание выполнили, встреч не было! — вызывающе бросаю я адъютанту обычную для такого случая фразу и поворачиваюсь к выходу.
Одну минуточку, — останавливает меня Аниканов. — Как это ничего не было? А бой с финскими истребителями?
С какими еще истребителями?
Спрашивает — с какими! Из штаба бригады сообщили, и я записал, что вы вели бой с финскими истребителями.
Так вот оно что! Теперь понятно, почему прочистила стволы кронштадтская батарея! Пообещав Аниканову рассказать обо всем позже, я покидаю землянку. На стоянке меня ждут друзья. У того и другого постные лица.
В чем дело, Гусеин? — обращаюсь я к Алиеву. — Что случилось?
— Так ничего, — уклончиво отвечает он. — Нехорошо как-то… Гусеин снимает шлем, мнет его в руках… и вообще, когда этому конец будет?
Не понимаю тебя, — удивляюсь я.
Как не понимаешь?! — Глаза его сверкают гневом. — Там люди гибнут, а мы здесь воздух утюжим! За что нас кормят?!..
Обычно неразговорчивый, уравновешенный, не лишенный юмора, Гусеин в эти минуты не похож на се5я. Он смотрит на меня так, будто я виноват в том, что мы до сих пор по — настоящему не воюем. Конечно, объяснять ему что — либо сейчас бесполезно. Да и что я могу объяснить, если сам внутренне возмущаюсь отсутствием настоящей боевой работы?
Вся эскадрилья в разлете. Халдеев, Багрянцев и Федоров воюют где-то под Старой Руссой. Комиссар рассказывал, что Багрянцев сбил там два «юнкерса», а третий вражеский самолет таранил. У Федорова и Халдеева на счету по «мессершмитту». Киров, Годунов и Тенюгин только вчера утром улетели в Клопицы. Днем они уже вели тяжелый бой с налетевшими на аэродром бомбардировщиками, и Киров сбил «юнкере». Где-то под Нарвой дерутся Костылев и Сухов. В одном из боев на самолете Костылева было повреждено хвостовое оперение, и он с трудом дотянул до аэродрома. Сухов прикрывал отход Костылева и один вел бой с четверкой «мессершмиттов». Да, это настоящие боевые задания. Какое счастье выпало ребятам! А мы целыми днями прикрываем главную базу. Словно нас за ногу к ней привязали.
— Знаешь что, Гусеин, — после небольшой паузы говорю я Алиеву. — Пойдем потолкуем еще раз с командиром!
Но не прошли мы и десятка шагов, как в воздух взвилась зеленая ракета. Мы остолбенели! Неужели это сигнал вылета нашего звена? Что делать? Самолеты еще заправляются. Но тревога наша оказывается напрасной. Адъютант, что называется, перестарался. Он должен был сказать нам, что нас срочно вызывают на КП для постановки новой боевой задачи, а вместо этого выстрелил из ракетницы.
Командир полка майор Душин встретил нас приветливо:
— Ну что, базовые летчики, устали, наверное? — Никак нет, — ответили мы вразнобой.
— На Кронштадт надоело летать, товарищ майор, — добавил я.
— Да, но вы, говорят, провели над базой бой с финскими самолетами.
— Это только говорят, товарищ майор, — сказал я, готовясь рассказать обо всем. Но Душин остановил меня:
— К сожалению, у нас мало времени, расскажете потом. А сейчас майор Новиков ознакомит вас с обстановкой, и вы получите новую задачу. Эта, думается, будет интересной.
Мы переглянулись. Новиков развернул на столе карту, посмотрел на нас и с едва заметной улыбкой произнес:
— Ну, вот и дождались, страдальцы. Теперь-то вам придется нажать на гашетки.
ШЕЛ НА ПОСАДКУ ИСТРЕБИТЕЛЬ...
Он поистине сгусток энергии, хотя внешне это незаметно. Ростом невысок, в движениях нетороплив, говорит ровно, слушает внимательно, причем пытливо рассматривает собеседника своими угольно — черными глазами. Иные над смешным хохочут, что называется, до упаду, а он лишь мягко, скуповато улыбается, словно приберегает веселье до другого раза. Но уж если берется за дело, оно сразу сдвигается с места. А если рассердится… Я видел его в гневе; суров, беззвучен, брови — колючки, лицо побагровело, кавказская кровь кипит… Но это ненадолго. Гусейн отходчив, душа у него добрая, ум светлый.
Как он радуется сегодня! Наконец-то нам доверено трудное дело. Глаза Алиева прямо — таки засияли, когда он услышал об этом. Я не узнавал Гусейна. Слушая майора Новикова, он нетерпеливо поводил плечами и как-то по — детски подмаргивал мне и Соседину.
— цель — крупная вражеская мотомеханизированная колонна на дороге между Сабском и населенным пунктом Осьмино, — говорил командир. Он острием карандаша показал эти населенные пункты на карте. — Ваша задача — звеном истребителей нанести удар по колонне противника. На каждом самолете шесть реактивных снарядов плюс пулеметы. Так что ударить есть чем, — Майор обвел взглядом наши сияющие лица и сам улыбнулся. — Вопросов нет? Через десять минут вылет.
И вот мы уже у самолетов. Запускаем моторы, взлетаем.
Проходим Волосово. Справа полыхает большой пожар. Это горит село Ивановское. Впереди синеет лента реки Луги. Видна деревня Сабек. Где-то там, за ней, нам предстоит нанести удар по противнику. Еще несколько мгновений полета, и я отчетливо вижу вражескую колонну. Перестраиваю звено в правый пеленг и пикирую. Заметна нас, фашисты открывают ураганный огонь. Но уже поздно. Смертоносные снаряды РС сорвались с балок и, прочертив огненный след, ударили по машинам противника. Один за другим следуют взрывы, взметающие вверх вместе с землей обломки фашистской техники. В какой-то момент сверкнуло пламя, и густой черный дым потянулся над лесом. Стреляя из пулеметов, низко, почти на бреющем, пронеслись мы над вражеской колонной.
Наш первый настоящий боевой вылет, первый удар по противнику! Разворачиваю звено для повторного захода. Снова пикируем, снова летят наши снаряды, уничтожая технику врага. Пулеметные очереди косят фашистов. Противник огрызается — ведет зенитный огонь. В нескольких местах по ту и другую сторону от дороги горит лес. На шоссе полыхают подожженные нами машины. Местами дым застилает колонну. Мы проносимся сквозь эту дымовую завесу.
Неожиданно Соседин вырывается вперед и уходит вверх. Качнув машину с крыла на крыло, он пикирует. Алиев следует за ним. Что они там обнаружили? Ах вот в чем дело! В реке Сабе кто-то купается.
«А вдруг это наши?» — думаю я. Вражеская зенитная установка рассеивает мои сомнения. Снаряды рвутся перед самолетом Соседина. Я разворачиваюсь, чтобы атаковать зенитку, но Алиев упреждает меня. Он делает переворот и камнем бросается на орудие, едва не столкнувшись с моей машиной. Чтобы не мешать Алиеву, я следую за Сосединым. Он уже стреляет по купающимся. Те выскакивают из воды и бегут вдоль берега к зарослям ивняка. Человек десять устремляются в поле. Доворачиваю машину, даю по этой группе несколько очередей. На реке уже ни единой живой души. Напоследок мы с Сосединым еще раз проходим над «пляжем». На берегу видна брошенная одежда. Надевать ее, видимо, некому. Возле молчащей зенитки видны неподвижные тела четырех вражеских артиллеристов. Мы набираем высоту. Где же Гусейн? Будь радио на самолете, он, возможно, сообщил бы, что с ним...
Ветер относит дым от дороги. Снова видна автоколонна противника, Мы с Сосединым наносим по ней еще один удар. Перед нашими глазами возникает фейерверк трассирующих пуль.
Алиева по — прежнему нигде не видно. Может быть, он вынужден был возвратиться на аэродром? Но нет, и на аэродроме мы его не находим. Подробно докладываем командиру о выполнении задания и о том, как Алиев, выручая Соседина, подавил огонь фашистской зенитки. — Где же он?..
Только вечером стало известно, что какой-то самолет приземлился в восемнадцати километрах от нашего аэродрома, близ деревни Гостилицы. Рассказывали, что самолет этот вел тяжелый воздушный бой с фашистами и был сбит. На место его приземления немедленно выехали наши люди.
Вот что они услышали от очевидцев. На сравнительно небольшой высоте в сторону Ленинграда летели три вражеских штурмовика МЕ-110. В это время над лесом, дымя мотором, проходил наш «ястребок». Неожиданно он набрал высоту и преградил путь фашистским самолетам. В первые же мгновения боя ведущий «мессершмитт» вспыхнул и стал падать. Летчики покинули его и опускались на парашютах. Два других МЕ-110 яростно отстреливались от атакующего их «ястребка». Но вскоре один из них тоже задымил и круто пошел к земле. Он упал за деревней в лесной массив. Третий повернул обратно. Истребитель преследовал его. Он не стрелял, но, по — видимому, готовился ударить самолет противника по хвосту. И тут фашист открыл огонь. «Ястребок» начал падать. Потом он выровнялся, пошел на снижение в направлении деревни и скрылся за лесом. Прибежавшие туда колхозницы увидели, что самолет совершил посадку, не выпуская шасси, на крохотной лесной полянке. Летчик был мертв. Они немедленно сообщили о случившемся в Ленинград. Вскоре выяснилось, что фамилия погибшего летчика — Алиев. Гусейна и его самолет привезли на аэродром вечером. Но было еще светло, и все сразу обратили внимание на развороченный капот мотора и разбитые цилиндры двигателя. Друзья бережно сняли Гусейна с машины и положили на носилки. Открыв кабину, мы увидели разбитую приборную доску, залитые кровью осколки стекол на полу. Через некоторое время врач сообщил нам, что грудь Гусейна поразили тридцать осколков вражеского снаряда.
…И тридцать, не забудем, тридцать
Осколков вражеских в груди.
Но сердце продолжает биться
И отдает приказ: «Дойти!»
Дойти! Пусть легкие пробиты,
И в баках пусто, сдал мотор.
Но гибели наперекор
Шел на посадку истребитель,
Со смертью продолжая спор,
Все сознавая, не вслепую,
В вершинах сосен и берез…
И на прогалину лесную
Пришел, не выпустив колес.
Так наш флотский поэт Всеволод Азаров рассказал в стихах о последних минутах жизни Алиева.
Вот он лежит, наш Гусейн. Лежит на носилках, в окровавленном, иссеченном осколками кителе. Гусейн, Гусейн! Смертельно раненный, ты еще пытался спасти своего раненого друга — самолет. Откуда взялись у тебя силы, чтобы посадить истребитель так нежно и аккуратно? чем подумал ты в свою последнюю минуту? Может, вспомнил маму, твою добрую маму, Кюбру Алек — пер кызы, которая так любила тебя? Она не дожила до этого черного дня и не поплачет у твоей могилы. А может, ты вспомнил о родном Баку, об аэроклубе, о своей наставнице — первой летчице Азербайджана Мамедбековой Лейле — ханум, что дала тебе путевку в небо? Или о девушке, недавно приславшей тебе из Баку письмо? Мы хотели знать хотя бы, как зовут твою любимую. Но ты был так застенчив, что не сказал даже этого, а потом вдруг предложил нам прочитать письмо самим. Мы разглядывали непонятные нам строки (никто из нас не знал азербайджанского языка), а ты смеялся, беспечно радуясь тому, что шутка твоя удалась…
Никто никогда не узнает, Гусейн, что испытал ты, что прочувствовал, о чем подумал в ту последнюю для тебя минуту. Ясно одно, что трудной была она, эта минута. Врачи не понимают, как мог сраженный насмерть человек управлять самолетом, лететь, а потом совершить посадку. Оказывается, мог. Таким он был, этот удивительный человек, Гусейн Алиев. Не исполнив до конца своего долга, он не мог позволить себе даже умереть.
Когда наши товарищи приехали на место посадки, Гусейн сидел в кабине истребителя. Казалось, окликни его, и он сейчас же обернется и на красивом мужественном лице его сверкнет дружелюбная улыбка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43