Чуть не запел я от радости. Но уже в следующую секунду понял, что песня моя может быть последней. «Мессершмитт» повернул в мою сторону. Вот-вот прогремит очередь. В это мгновение кто-то из вас вышел наперерез «мессеру», и фашистские пули не задели меня. Только одна стропа была перебита.
— А ты видел, что тебя к немцам-то несет? — спрашиваю я у Саши.
— Ну как же, за боем я наблюдал. Но что меня ветерок в сторону противника оттаскивает, понял, когда вы проскочили подо мной и парашют основательно качнуло. Понял и, конечно, забеспокоился.
Потемкин посмотрел на свои забинтованные руки. Из — под бинтов видна была сорванная с ладоней и пальцев кожа.
— Стропы тянул, чтобы меньше сносило.
Цапов многозначаще поглядывает на меня и покачивает головой. «Сколько опасностей свалилось на человека за четыре минуты спуска на парашюте!» — как бы говорит его взгляд… Сегодня 18 января 1943 года. По случаю годовщины со дня присвоения нашему полку гвардейского звания к нам приехали артисты из Ленинграда. Идет концерт. Объявляя очередной номер программы, конферансье загадочно говорит:
Выступает заслуженный радист… Кто-то весело поправляет его:
— Артист, вы хотели сказать.
Но конферансье, оказывается, не ошибся.
— Выступает заслуженный — вы сейчас убедитесь в этом сами — радист вашего полка!
Он жестом приглашает его на сцену и добавляет:
— В последний час!
Все мы замираем от неожиданности. А радист откашливается и прямо — таки с артистическими интонациями в голосе произносит:
— Войска Ленинградского и Волховского фронтов соединились, товарищи! Блокада прорвана!
Что тут начинается, описать невозможно.
— Ура! — кричит зал. В овации участвуют и зрители и артисты. Наши ребята бросаются на сцену. Они хотят качнуть радиста, но тот своевременно исчезает за кулисами, предпочитая остаться в добром здравии.
С концерта я прихожу несколько позже Дармограя и Дука. Они поджидают меня. Львов вызван к командиру полка. Дармограй в темном углу землянки колдует над чем-то. Вскоре на столе уже стоят три кружки и кое-какая закуска.
При свете коптилки мы пьем за победу, возглашаем «ура» городу на Неве. Когда же ребята ложатся спать, я достаю бумагу, карандаш, придвигаю к себе коптилку и пишу стихотворение «Ленинград». К утру оно готово. Отрывок из него Дук помещает в «боевом листке».
Победивший в яростном сраженьи,
Выстоявший в муках и борьбе.
Город воли, мужества, терпенья,
Мир не знает равного тебе.
Снова ты в объятиях России,
И с тобою Родина поет.
С гордостью в высокой неба сини
Над Невой веду я самолет…
Блокада прорвана, но ожесточенные бои продолжаются. Фашистское командование спешно перебрасывает к Ленинграду всё новые авиационные части. С утра до вечера в районе Синявина идут тяжелые воздушные бои.
Накануне я сбил двухмоторный неприятельский многоцелевой самолет МЕ-110. Машина загорелась в воздухе, еле — еле перетянула через станцию Мга и упала близ деревни Горы. А сегодня вот новый нелегкий бой. Нас пятеро. Со мной Цапов, Шилков, Прасолов и Шестопа — лов. Иван Цапов и Николай Шестопалов отражают атаки истребителей, а мы втроем наносим удары по врагу. В какой-то момент у меня в прицеле оказывается МЕ-110. Открываю огонь. Правый двигатель вражеской машины дымит. Вспомнив, как учил молодых летчиков Матвей Ефимов, я кричу Прасолову:
— Бей, Петя, добивай его!
Он стреляет, и от «мессершмитта» летят моторные капоты. Объятый пламенем, он входит в свое последнее пике.
— Молодец! — говорю я Прасолову. — Пристраивайся, не отставай…
Вражеские истребители никак не хотят отвязаться от нас. Где-то вверху ведет бой пара Цапова. Неожиданно в наушниках раздается его на удивление спокойный голос:
— Так, еще один пошел…
И точно. Сбитый Цаповым истребитель МЕ-109 винтом идет к земле.
Но за первой группой фашистских самолетов появляется вторая. Мы вклиниваемся в нее и, четко взаимодействуя, зажигаем еще один МЕ-110. Он долго мечется, сваливаясь то на правое, то на левое крыло. Но огонь есть огонь, и машина падает на землю.
Итак, уничтожив три самолета противника, наша пятерка победно возвращается домой.
Сбил первый фашистский бомбардировщик Петр Прасолов, невысокий чернявый хлопец, с виду совсем еще мальчик. Ему двадцать лет, а он уже грозный военный летчик — истребитель. Петр смущен похвалами товарищей и вместе с тем горд своей победой.
Все наши ребята дерутся с большим подъемом. Мою группу обычно сменяет в воздухе группа, возглавляемая командиром эскадрильи Семеном Ивановичем Львовым. В одном из боев он уничтожил МЕ-109, в другом, атакуя противника в паре с Петром Прасоловым, поджег МЕ-110. Еще через день Львов и Шилков сбивают два «мессера».
Дерзко воюют летчики третьей эскадрильи, которой командует отважный балтиец Дмитрий Татаренко. Напав на группу «юнкерсов» и отбиваясь от истребителей врага, они уничтожили в одном бою четыре бомбардировщика Ю-88 и без потерь вернулись домой.
Уже не первый вражеский бомбардировщик сбивает командир звена нашей эскадрильи Иван Цапов. Земляк комиссара Ефимова, уроженец земли Смоленской, Иван в бою очень напоминает Матвея Андреевича. Умный, расчетливый, беспредельно храбрый, он не раз выручал из беды своих товарищей. Выручил однажды и меня. Это была тяжелая воздушная схватка над линией фронта. Мы с сержантом Алексеем Пархоменко отражали атаки четверки «мессершмиттов». У Пархоменко недоставало боевого опыта, он часто отрывался от меня, но все же мы выдержали натиск фашистов. «Мессера» ушли. Но тут на смену им явилась четверка «Фокке-вульфов». Они неожиданно ударили по самолету Алеши. Машина его переломилась на две части и стала' падать. Почти пятнадцать минут пришлось мне одному драться с четырьмя истребителями противника. Трудно сказать, чем все это закончилось бы, не приди мне на помощь Иван Цапов. Вместе с Сашей Шилковым он набрал высоту и со стороны солнца атаковал «Фокке-вульфы». Через минуту они потеряли одного из своих ведущих и, оставшись втроем, ушли восвояси.
Особенно тяжело пришлось в дни прорыва блокады Ленинграда молодым летчикам нашего полка. Помнится, один из них, Юрий Шорин, допустил в полете ошибку и должен «был посадить истребитель на фюзеляж. Не имея опыта такой посадки, Юрий ударился о прицел. На другой день лицо его так распухло, что не было видно глаз.
Наша четверка дежурила в тот день, соблюдая «готовность № 1». Было холодно, и я попросил техника закрыть мою кабину чехлом. Через некоторое время кто-то постучал по фонарю. Как оказалось, стучал подполковник Никитин. Он привел на стоянку молодых пилотов, чтобы я объяснил им, как следует садиться на фюзеляж, поделился с ними своим опытом.
Сидя в кабине, я рассказал все, что следовало, по порядку. Вспомнил, как мне самому доводилось приземляться в некоторых случаях. А приходилось по — разному: и на шасси, и без шасси, и на полусогнутые стойки, и на одно колесо.
— Ну как, поняли? — спросил я в заключение у ребят.
— Поняли, — ответили они хором.
— А понял ли товарищ Шорин?
Шорин раздвинул двумя пальцами опухшие веки правого глаза и, глянув на меня одним оком, четко ответил:
— Так точно, понял, товарищ капитан!
Молодые летчики от души посмеялись над своим незадачливым сверстником.
И именно в эту минуту последовал сигнал вылета. Техники сдергивают с моего истребителя чехлы. Толпившиеся возле него ребята отбегают в сторону, и я поднимаюсь в воздух. Вместе со мной летят Шестопалов, Шилков и Прасолов. В то время как мы набираем высоту, нам с земли передают по радио всего одно слово: «Колпино!» Что ж, понятно. Видимо, фашистская авиация угрожает Ижорскому заводу. Я разворачиваюсь и вижу приближающиеся к Колпину фашистские самолеты. На подступах к городу в небе белеют шапки зенитных разрывов. Насчитываю восемь бомбардировщиков Ю-88 и столько же истребителей МЕ-109. А нас всего четверо. Причем со мной идут новички, малоопытные летчики. Но пока фашисты соображают, что к чему, мы атакуем «юнкерсы». Молниеносный удар — и трех вражеских бомбардировщиков как не было. Два горят, третий, медленно вращаясь, отвесно идет к земле.
Впрочем, стрелок атакованного мной «юнкерса» в последний момент успел дать очередь, и крупнокалиберные пули сорвали с моего истребителя капоты. Стрелка давления масла на моей машине показывает нуль. Кабину заполняет дым. Я смутно вижу, как падает «юнкере», сраженный Шестопаловым. Об одержанной им победе кричит Шилков. А над нашими головами уже нависли истребители врага. Я резко набираю высоту. Мимо проносится «мессершмитт». Доворачиваю истребитель и стреляю. Стреляю в дыму, почти вслепую.
— Отлично, командир, отлично! — кричит Шестопалов. — «Мессер» пошел к земле!..
Волей — неволей я должен выйти из боя. Прошу Шестопалова прикрыть меня. Мотор моего истребителя уже дает перебои, и ведомый отбивает атаки противника одну за другой. Ему еще нет двадцати, моему телохранителю Коле Шестопалову. И ему, конечно же, недостает боевых навыков. Но он компенсирует эту нехватку дерзостью. Неторопливый на земле, в воздухе Николай метеором мчится навстречу врагу.
До аэродрома остается километров десять, когда мотор моей машины останавливается. В кабине становится тихо. Летящий рядом Шестопалов хорошо знает, что на наших новых истребителях ЛАГГ-3 нет аварийной системы выпуска шасси. Коль уж мотор отказал, значит, остается садиться на фюзеляж. Николай спрашивает, как я себя чувствую.
— Отлично! Сейчас садиться будем! — кричу я ему. Вот и аэродром, а у меня еще остается небольшой запас высоты. Чтобы избавиться от этого излишка, я сваливаю машину в скольжение. Приземляюсь поближе к стоянке бомбардировщиков, высвобождая место для посадки остальных истребителей. Машина касается земли, подгибая две лопасти винта, и в последнее мгновение ползет на животе. За нею поднимается снежное облако.
К месту посадки мчится автомобиль. Я выхожу из кабины и вижу инженера Сергеева, техника Тараканова, полкового врача Петрова и нескольких сержантов — летчиков Во главе с Шориным. Летчики удивленно смотрят то на меня, то на беспомощно лежащий на земле самолет.
— Ничего, ребятки, машину мы починим! — говорит Сергеев. Он отдает какие-то распоряжения технику и шепчет мне на ухо: — Ну как, игра стоила свеч?
Я показываю ему два пальца.
О, поздравляю! — Инженер трясет мне руку. — Слышь, Тараканов, командир двух рубанул.
Вы вон кого поздравляйте-то. — Я обертываюсь к бегущему к нам Шестопалову. — Он и «юнкерс» успел сбить, и меня прикрыл. Если бы не он…
Все поворачиваются к нему.
— Вот отмеряет! Он и по земле-то словно на истребителе летит, — говорит кто-то из летчиков, наблюдая, как длинноногий Шестопалов в шлеме, в унтах и в короткой, не по росту ему куртке поспешает к нам. Вот он останавливается, докладывает о выполнении задания, а сам не отрывает глаз от лежащего на снегу истребителя, от его согнутого винта.
— Как себя чувствуете, товарищ капитан?
— Нормально.
Шестопалов заговорщически поглядывает на меня:
— Носом в прицел не стукнулись, как некоторые военные?
Камушек брошен явно в огород Шорина. Он улавливает это, и по заплывшему лицу его растекается необидчивая улыбка…
Колпино. Ижорский завод. От него всего несколько километров до переднего края. Его трубы дымят под самым носом противника и не дают фашистам покоя. Видимо, они знают, что завод кует оружие для фронта, и потому каждый день пытаются бомбить его. Над Кол — пином идут жестокие воздушные бои. Командующий закрепляет этот «объект охраны номер один» за нашим полком.
Сегодня я снова сижу в кабине истребителя, ожидая сигнала вылета. Как всегда в таких случаях, клонит ко сну. И как всегда, едва сомкнешь глаза — начинают стучать по фонарю кабины. На этот раз стучит Дармограй, Откидываю назад фонарь:
— Что такое?
— Колпино бомбят.
— А почему нет ракеты на вылет?
— Не знаю, — пожимает плечами адъютант. — Я звонил на КП, но начальник штаба говорит, что никакой команды не было. А по селектору прослушивается ру— гань! Шумят, запрашивают, почему нет истребителей.
— Запуск! — кричу я, и в ту же секунду техник сдергивает чехол с мотора.
— Воздух! — разносится по стоянке.
Через минуту мы уже над аэродромом. Я веду шестерку истребителей. Докладываю по радио командиру бригады полковнику Кондратьеву:
— Я — Пушка — 46, иду на цель.
— Скорей! — кричит Петр Васильевич. — Вижу вас, снижайтесь. По курсу впереди заходит последняя четверка «юнкерсов»!
Мы немедля перехватываем эту четверку. Пару Ивана Цапова я посылаю наверх, чтобы она прикрыла нашу атаку. «Юнкерсы» переходят в пикирование, но они еще не сбросили бомб. Истребителей противника не видно. Догоняю ведущий «юнкере» уже на пикировании. Вижу, как растет в прицеле вражеская машина, как мечется' в своей кабине верхний стрелок. Ему мешает вести огонь из пулемета высокий киль бомбардировщика. Стрелок боится повредить хвостовое оперение своей машины и бьет мимо меня. Каких-то полсотни метров отделяют мой истребитель от «юнкерса». Я нажимаю на общую гашетку и, убедившись, что бомбардировщик загорается, отваливаю в сторону и набираю высоту. Вражеская машина вместе с грузом бомб идет к земле.
Мои друзья разделались с остальными тремя «юн — керсами» и следуют за мной. Теперь мы в небе одни. Фашистские истребители почему-то не появляются. Между тем у нас на аэродроме (об этом мы узнаем после приземления) складывается странная ситуация. С опозданием на четыре минуты на КП полка поступает телефонограмма: «Дежурную шестерку — в воздух!» Подполковник Никитин, схватив ракетницу, пулей выскакивает из землянки. Но на поданный им сигнал никто не реагирует. Не слышно гула запущенных моторов. На видно ни выруливающих, ни взлетающих самолетов.
Как нам позже рассказывали, командир полка спустился в землянку и позвонил по телефону в эскадрилью:
— Где самолеты? Почему Каберов не вылетает?
— Шестерка уже улетела, — взволнованно отозвался Дармограй.
— Как улетела? Куда? Почему без команды?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43