Высота — шестьсот метров. Нужно выбирать площадку для приземления.
Подо мной огромное болото. Ориентируюсь и доворачиваю самолет в сторону Ленинграда. Слева деревня, о рядом с ней ровное поле. Не сесть ли на это поле? «Нет, лучше сяду у следующей деревни, — думаю я. — все-таки это ближе к дому». Истребитель снижается быстро, а другой подходящей площадки для посадки я что-то не вижу. Вот еще одна деревня, за ней желтеет ржаное поле. Видна железнодорожная станция. Местность пересеченная — овраги, бугры какие-то. Садиться буду на фюзеляж.
Каждая секунда на счету. И все же в памяти мелькают кадры из кинофильма «Новеллы о героях — летчиках». Мне довелось посмотреть эту картину весной 1938 года (тогда я еще работал на заводе). Киноновеллы рассказывают о мужестве авиаторов. На истребителе И-16 не выпустилось шасси, и летчик ухитряется благополучно посадить эту скоростную машину прямо на фюзеляж. Экран заволакивает облако аэродромной пыли, уносимой ветром, а из кабины самолета выбирается улыбающийся летчик: «Все в порядке!» Мне это казалось ^удом. Я ходил на три сеанса подряд и не переставал восхищаться: «Какие бесстрашные люди эти летчики! Сколько настоящей романтики в их опасной работе!.,»
И вот сейчас мне самому предстоит совершить то же самое. И добро бы еще на аэродроме, а то бог знает где. Почему-то не вызывает у меня доверия это ржаное поле. Все ли сделано, что надо для посадки? «Э, да я же не привязан!» — обжигает меня тревожная мысль. Ловлю упавшие за сиденье привязные ремни, но застегнуть их одной рукой мне не удается. А высота уже шестьдесят метров. Впереди дома деревни. Бросаю ремни, с трудом перетягиваю через крыши домов, отворачиваю самолет от выросшего на пути стога сена. Вот уже крылья истребителя рубят колосья спелой ржи, потом пригибают ее, мнут. Самолет, как говорят о таких случаях летчики, скребет пузом по земле. Через десяток метров он ударяется о невидимое препятствие. Впечатление такое, будто на пути истребителя выросла каменная стена. Он становится на нос, разворачивается, падает на крыло, а затем всей своей массой грохается в рожь. Комья земли вперемешку с колосьями летят в кабину. Очки разбиваются о прицел, осколки стекла ранят мне правую бровь и щеку.
Впрочем, я не чувствую боли. Выскакиваю из кабины и пытаюсь определить, где нахожусь. Справа деревня, слева станция. Идет оглушительная пальба. Три фашистских бомбардировщика бросают бомбы на железнодорожную станцию. Одна из них попадает в будку стрелочника и разносит ее в щепы. Достаю пистолет и отползаю в рожь подальше от самолета. Начинаю приводить в порядок мысли. Выходит, что я на переднем крае. Но станция, видимо, наша…
Неожиданно стрельба прекращается. Приподнимаюсь и вижу: от деревни ко мне бегут люди. Впереди ребятишки. Вот один из них, шустрый парнишка, подбежал к самолету, забрался на него, осмотрелся.
— Ребята, здесь он, айдате за мной!
Три белокурых мальчугана приближаются ко мне.
— Дяденька, вы спрячьте пистолет, — говорит паренек, прибежавший первым. — Не бойтесь, здесь наши. А немцы, — он взмахивает рукой, — они в той деревне, Молоскозицы она называется.
Мальчуган еще что-то говорит, но я слушаю его рассеянно. Мое внимание сосредоточено на Молосковицах. Да, это там лежит поле, где я хотел было посадить свой самолет…
Между тем собеседник мой, заметив, что я его не слушаю, трясет меня за китель:
— Дядя, а дядя, меня зовут Женя Петров, а его Володя… Это сын нашей соседки… У нас тут бой шел…Вон сколько танков да пушек в деревне!..
— А мы видели, как вы дрались, — задорно говорит Володя. — «Юнкерс»-то в болото упал! Вон там, за деревней. Только он не загорелся. Летел, летел с дымом и сел на болоте. А который без дыма — улетел. Вам не больно? У вас на щеке кровь…
Спрятав пистолет, я вместе с ребятами подхожу к самолету. Оказывается, он ударился об огромный камень — валун. Мотор сворочен на сторону, ствол крупнокалиберного пулемета согнут. Истребитель, как подбитая птица, лежит на земле, беспомощно распластав свои сильные крылья. Он весь в пробоинах. Я достаю из кабины планшет, беру из него карту. Развернув ее на стабилизаторе, прикидываю обстановку. Да, сомневаться не приходиться — немцы действительно взяли Кингисепп и идут на Волосово.
Меня окружают колхозники. Они с интересом рассматривают истребитель. Ребята деловито объясняют, где у него нос, а где хвост. Из разговора со взрослыми я узнаю, что рано утром фашисты взяли Молосковицы и двинулись на Вруду, но наши перешли в контратаку и остановили противника. Рассказали мне также, что председатель здешнего колхоза Илларион Павлович Андреев приказал всем жителям деревни зарыть добро в землю и уйти в лес, в партизаны. Одна из женщин занялась моей рассеченной бровью и кровоточащей раной на щеке.
— Машина, машина идет! — вдруг закричали ребята.
Действительно, от станции шла «эмка». Она остановилась перед ржаным полем. Двое военных бегом направились к нам. Это были летчики — капитан и старший лейтенант. Они разыскивали своего товарища, не вернувшегося с боевого задания. Тот и другой подтвердили, что подбитый «юнкере» упал за деревней. Капитан записал номер полевой почты нашего полка, чтобы сообщить начальству о сбитом мной бомбардировщике.
— Вы хотели таранить «юнкерсы», не правда ли? — сказал он.
Я немного смутился:
— Хотел, да не получилось.
— Не получилось потому, что фашисты разгадали ваш маневр и успели разойтись в стороны. Мы расскажем об этом интересном случае в нашей части и обязательно напишем о нем вашему командованию.
Они готовы были подвезти меня хотя бы до шоссе. Но я, поблагодарив их, отказался от машины: человеку, которого они искали, она была, наверное, нужнее, чем мне.
Летчики помахали нам на прощание и побежали к своей «эмке».
С парашютом на плече, окруженный колхозниками, я иду в деревню. Большая Вруда — крупное село. Оно расположено в километре от железнодорожной станции того же названия и в двенадцати километрах западнее Волосова. Женщина, только что накладывавшая повязки на мои раны, приглашает меня в свой дом. Я уже знаю ее имя. Это Зинаида Михайловна Петрова. За гостеприимно накрытым столом она рассказывает мне О своей работе в колхозе, о двоих сыновьях. На вид ей не больше сорока, а голова у нее совсем седая. Видимо, нелегко живется Зинаиде Михайловне. Разговор наш прерывают сильные взрывы. Вздрагивает весь дом. В рамах звенят стекла.
— Это снаряды, не обращайте внимания. Кушайте, кушайте, — спокойно говорит хлебосольная хозяйка. — Они уже третий день палят, ироды. Мы к стрельбе привыкли.
«Нет, тут уж не до еды», — думаю я, прислушиваясь к нарастающему знакомому гулу.
— Зинаида Михайловна, это бомбежка!
Я успеваю только выскочить в сени и взяться за ручку двери, ведущей на крыльцо. Раздается мощный взрыв. Оглушенный им и сбитый чем-то тяжелым, я падаю. Выбравшись из — под обломков, бросаюсь на поиски хозяйки. Между тем в небе надрывно ревут моторами «юнкерсы». Восемнадцать двухмоторных бомбардировщиков с высоты пятисот — шестисот метров обрушивают на Большую Вруду бомбы. Горят дома. Дым разъедает глаза. Слышны душераздирающие крики о помощи. А взрывы грохочут один за другим. Пронзительно визжат разбежавшиеся по селу поросята из разнесенного бомбой свинарника.
Я не сразу обнаруживаю, что у меня над головой нет ни потолка, ни крыши. Какая-то пожилая женщина зовет хозяйку. В ответ доносятся стоны. Мы ищем Зинаиду Михайловну среди развалин. Нам помогают бойцы. С их помощью удалось наконец разобрать тяжелые бревна, Хозяйка еле жива. Переносим ее в окоп.
С большим трудом разыскал я свой парашют. Пора уходить. Но неистовый крик останавливает меня:
— Мама, Володю убило!..
Это кричит Женя, сын Зинаиды Михайловны, разыскавший меня во ржи. С окровавленной головой, трясущийся, точно от холода, он стоит перед нами, твердя одно:
— Мама, Володю убило!..
Тело Володи, шестнадцатилетнего соседского паренька, мы вынесли из развалин и похоронили тут же, возле разрушенного дома…
И вот я иду в сторону Волосова, время от времени перекладывая с плеча на плечо парашют. Я иду уже два часа. По дороге, обгоняя меня и обдавая пылью, то и дело проносятся грузовики с ранеными. Я иду медленно. Путь неблизкий. Позади восемь, а впереди, до Кло — пиц, еще восемнадцать километров.
Перед глазами Большая Вруда. Там, возле нее, в поле, лежит мой истребитель. А кто я такой без него? И вообще, на кого я похож в этой прожженной, пропахшей дымом одежде? Надо же было мне так бездарно потерять самолет!
Где-то на повороте меня обгоняет и останавливается машина.
— Садись, вояка, подвезем! — весело предлагает выскочивший из кабины шофер. — Никак сбили, коль парашют тащишь? Знаю вашего брата, не раз подвозил…
Моими спутниками оказались тяжелораненые бойцы, Изнуренные тряской, окровавленные, многие даже не перевязанные, они лежали на дне кузова. Одни молчали, закрыв глаза, и были почти бездыханны, другие кричали от боли, поминая самыми отборными словами Гитлера. Трое тяжелораненых умерли в пути.
Воспользовавшись остановкой, я выскочил из машины и снова пошел пешком. Признаться, мне стало страшно от того, что я увидел. Вот она где, настоящая-то война! Почему-то я чувствовал себя виноватым перед этими умирающими молодыми ребятами, перед погибшим мальчиком Володей, перед всеми убитыми и сгоревшими в Большой Вруде людьми.
За Волосовом встречный мотоцикл поравнялся со мной и, подняв облако пыли, неожиданно остановился:
— Товарищ командир! — ко мне бежал Грицаенко. — Как же это вы, где? Я всю округу объездил. Словно в воду канули.
Он сгреб меня своими ручищами так, что у меня затрещали кости.
— Спасибо, что живой. А самолет привезем, только скажи, где он. Да еще успокой душу техника. Скажи, в чем причина вынужденной посадки.
— Машина, Саша, работала прекрасно. А остальное расскажу дома. Поехали!..
И вот мы на аэродроме. Трудно передать словами радость встречи с боевыми друзьями. Они верили в мое возвращение и теперь от души поздравляли меня. В палатке было тесно, и многие стояли у входа снаружи, когда я рассказывал, что со мной произошло, о трагедии Большой Вруды, об умерших в машине бойцах. Когда я сказал, что Молосковицы заняты фашистами и что мой самолет лежит в поле у самой линии фронта, раздался гул удивленных голосов.
— Фашисты заняли Молосковицы? — переспросил Багрянцев. — Да ты что?! — Он взял у меня из рук планшет с картой. — Прошу внимания! — Багрянцев встал. — Обстановка, как видите, осложнилась. Но от нас до ли нии фронта по дороге еще почти тридцать километров. Так что волнения напрасны. Конечно, взяв Кингисепп, противник наверняка будет стремиться пробиться не только на Волосово, но также на Котлы и Бегуницы. Это угроза обхода. Но фронт наши держат, видимо, крепко, а потому никакой паники. На все будет соответствующий приказ.
Он тут же снял трубку, доложил об изменениях в обстановке штабу гарнизона, договорился о доставке моего истребителя.
— Возьми Грицаенко, Алферова и поезжайте, — сказал мне Багрянцев. — Будьте осторожны.
Командир отдал несколько распоряжений инженеру, приказал выделить двух человек для разведки дороги, идущей на Бегуницы, и усилить караулы. •
Машину нам прислали только утром. Мы сразу же поехали. Дорога была каждая минута. Водитель был верен озорной шоферской поговорке: «Больше скорость — меньше ям». Массивную, оборудованную подъемником машину тяжело трясло на ухабах.
Лихо управлявший автомобилем молодой паренек в пути несколько раз спрашивал у меня, где именно лежит самолет, далеко ли он от немецких окопов.
Воюю, а что такое война — не знаю, — говорил он, — Прошусь на фронт, а командир не пускает. Одно твердит: «Исполняй приказ. Нужно будет — пошлем». Товарищ лейтенант, помогите мне попасть на фронт.
А зачем тебе помогать, сейчас сам приедешь. Вон за тем поворотом деревня, а за ней фронт.
Машина остановилась у развалин дома Зинаиды Михайловны. Большой Вруды и соседней деревни Ямки больше не существовало. Было только пожарище. Оставшиеся в живых жители, видимо, ушли в лес. Во многих дворах стояли кресты на свеженасыпанных бугорках земли. Мы подошли к могиле Володи.
— Смотри, матрос, — сказал я водителю. — Смотри и запоминай.
К нам подошел боец. В ответ на вопрос о положении на переднем крае он пожал плечами:
— Утром фашисты пытались прорвать нашу оборону, но мы отбили все их атаки. Сейчас затишье. Что будет к вечеру, сказать трудно.
Красноармеец поправил на плече трехлинейку, посоветовал нам, куда поставить машину.
— Да не вздумайте днем поехать к самолету. Фашисты могут открыть огонь из орудий.
В садах и на огородах, за развалинами разрушенных строений стояли прикрытые ветками орудия и танки. Возле них, почти невидимые в маскировочных халатах, хлопотали красноармейцы.
С началом сумерек мы были уже у самолета. Несколько позже фашистская авиация начала бомбить станцию. Бомбы рвались так близко, что казалось, Вот-вот накроют нас. Я смотрел на станцию. Вряд ли там была хоть одна живая душа. А самолеты все шли и шли. Находиться вне укрытия стало опасно, и я предложил технику на время оставить работу и забраться под машину.
Я комбинезон недавно постирал, товарищ командир, — как бы между прочим говорит Грицаенко. — Грязно уж очень под машиной. Как — нибудь так…
Я тоже не полезу под грузовик, — вторит ему Алферов. — Старшина у нас очень уж строгий. Не любит грязнуль. Матрос ты, говорит, или кто?..
В просвете между облаками ненадолго показалась неполная луна. В ее слабом свете видны темные силуэты вражеских бомбардировщиков. Где-то рядом заговорила зенитка, потом вторая, третья. Один из самолетов прошел над нами так низко, что едва не коснулся земли.
— Вот черт! — Алферов проводил сердитым взглядом скрывшийся во тьме самолет. — И все же надо работать. Может, эта сволота всю ночь будет летать.
Неожиданно бомбы засвистели, казалось, прямо над нашими головами.
— Ложись! — успел крикнуть я, и все припали к земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43