Ведет группу старший лейтенант Мясников на своем «якушке». Его ведомый — новый летчик нашей эскадрильи старший лейтенант Львов немножко знаком мне. Мы встречались перед войной на стрелковых соревнованиях. Я тогда вроде бы неплохо вел огонь по воздушным целям. Но когда самолет — буксировщик сбросил матерчатый конус, по которому стрелял Львов, все диву дались: конус был буквально изрешечен. Казалось, для этого статного, с лукавым прищуром живых серых глаз, русского парня такого понятия, как «закон рассеивания;), вообще не существует.
Теперь он у нас в эскадрилье. И это не беспомощный новичок. На кителе Львова сверкает орден Красного Знамени, полученный им за отвагу и боевое мастерство, проявленные в пору советско — финляндского конфликта 1939—1940 годов.
Грозно гудят моторы взлетающих истребителей. Мы с Егором Костылевым идем последними. Окутанный сизым дымом, линкор «Марат» стоит в Морском канале напротив Стрельны и бьет из своих гигантских орудий по наступающим фашистским войскам, уже захватившим Низино, Петергоф и устремившимся к Ленинграду. Горит Стрельна, горит Урицк, Стреляют зенитные пушки линкора. Небо усеяно черными шапками взрывов. Мне не терпится поскорее сразиться с вражескими бомбардировщиками. Но надо же, именно в этот момент левая стойка шасси срывается с замка и предательски повисает под крылом моего самолета. И тут же с аэродрома по радио доносится властная команда: «У кого выпала стойка шасси, немедленно произвести посадку!»
Как-то машинально, повинуясь команде, я отворачиваю от строя, делаю круг над аэродромом, докладываю, что случилось это у меня, и пытаюсь убрать стойку. Но она выпадает снова и снова. Что делать? Товарищи уходят впятером. А к «Марату» приближается множество фашистских самолетов. Зенитная артиллерия линкора усиливает огонь.
Чертова стойка! Идти на посадку, в то время как товарищи Вот-вот столкнутся с такой сворой? Нет, это невозможно. Еще раз нажимаю на красную кнопку уборки шасси, держу ее, крепко придавив большим пальцем. Докладываю, что стойку убрал и что все у меня в порядке, а сам круто разворачиваю самолет и на полном газу ухожу к линкору. Но кнопка бьет по онемевшему пальцу. Держать ее нет никаких сил. Что делать? Приходится мириться с тем, что стойка опять висит под крылом. По радио продолжают звучать приказания возвратиться на аэродром. Но я их уже «не слышу». Наши истребители врезаются в середину боевого порядка «юнкерcов» и «мессершмиттов». Прибавляю газ и мчусь на помощь друзьям. Они уже ведут воздушный бой с врагом, который раз в десять превосходит их по численности.
Линкор ведет не только зенитный огонь. Из орудий главного калибра он бьет по наступающим фашистским войскам. Потому-то противник и бросил на него пикирующие бомбардировщики. Но их бомбы пока не достигают цели. Они падают в залив, поднимая столбы воды — что-то вроде большого каскада петергофских фонтанов.
Я подхожу к кораблю один, никем не атакуемый, и с ходу устремляюсь к ближайшему «юнкерсу». Он, этот «лапотник» (так называем мы фашистский бомбардировщик Ю-87 за его неубирающееся шасси), уже переходит в пике. Я следую за ним. Машина моя идет боком — сказывается выпадение стойки. Целиться мне неудобно. Но сейчас уже ничего не исправить. Я догоняю «юнкере» и прицеливаюсь с поправкой на боковое смещение. Очередь пришлась в самый раз! Бомбардировщик как бы передернуло. Отделившаяся от него тяжелая бомба идет мимо цели. А сам он, охваченный пламенем, стремительно теряет высоту.
— Есть один! — кричу я, включив передатчик.
— Есть другой! — будто по заказу, отзывается Егор Костылев. Волоча за собой шлейф черного дыма, тяжело падает еще один «юнкерс».
Между тем зажженный мной самолет все еще некоторое время летит над водой — пытается дотянуть до берега. До берега он дотягивает, но ударяется о него. Высокий столб огня и густого, жирного чада поднимается к небу, Я пролетаю над упавшим фашистским самолетом,
— Это тебе за Широбокова, гад!..
Пролетаю и, взяв ручку на себя, снова устремляюсь ввысь, где ведут тяжелый бой мои товарищи. С ходу пытаюсь атаковать второй бомбардировщик. Но пара «мессершмиттов» уже режет мне курс. Я стремительно разворачиваюсь. Они. ведут по мне огонь. Стрекотнув по крылу, пули пробивают обшивку. Пробоины неопасные. Бросая истребитель то вверх, то вниз, то нападая, то увертываясь от наседающих на меня «мессершмиттоз», я включаюсь в сумасшедшую круговерть.
Идет тяжелый, очень тяжелый бой. Но в какой-то момент я все же замечаю, что недосчитываюсь одного из ЛАГГов. Неужели кто-то из наших сбит? Кто? Нас пятеро, а фашистов тьма. Такое впечатление, будто вокруг меня только вражеские самолеты и что все они одновременно атакуют. Едва успеваю выйти из — под удара, как новый сноп трассирующих пуль проносится над головой. А по радио слышу:
— Да убери же ты стойку-то!.. У кого «нога» выпала?.. Уберите!
Но убрать ее я не в силах, хотя она привлекает внимание и моих товарищей, и вражеских летчиков. Свои понимают, как мне тяжело вести бой, а противник видит во мне легкую добычу. Я уже не наблюдаю ни за линкором, ни за бомбардировщиками. Перед глазами мелькают одни «мессершмитты». Сколько их? Голова идет кругом. Мне кажется, будто я слышу, как трещат мои шейные позвонки.
Почти одновременно яркими кострами вспыхивают два самолета. Волнуюсь, Не наши ли? Нет, «юнкерсы»! А позади два ЯКа. Молодцы, ребята!
И снова меня атакуют. Выпавшая стойка не дает покоя вражеским истребителям. Но мощный мотор, хорошая маневренность моей машины, а также забота товарищей обо мне делают безрезультатными все атаки фашистов.
«Мессершмитт» сзади, он уже совсем близко, Я бросаю самолет в глубокое скольжение и убираю газ. Мой ЛАГГ как бы вдруг останавливается. Едва не столкнувшись с ним, «мессершмитт» проносится мимо. Больше того, он загорается. Кто же его? Кто выручил меня в столь трудный момент? За фашистом промчался ЛАГГ-3 № 63, Это самолет Ефимова. Спасибо, Матвей, «спасибо, друг!
Фашистские летчики, потеряв в бою четыре Ю-87 и один истребитель, уходят на свой аэродром.
А «Марат» все бьет из своих орудий. Пороховой дым над ним образует что-то вроде парусов. Кажется, будто линкор плывет под этими парусами, как старинный фрегат, ведя огонь с ходу. Но это обман зрения. Корабль стоит на месте. И он по — прежнему обрушивает на врага лавину огня.
Мы собираемся впятером. Кого же нет среди нас? Вижу — нет Володи Халдеева. Неужели сбит? Но ведь никто из наших не падал. Обычно поврежденный в воздушном бою самолет, горит он или не горит, отчетливо заметен. Да и из радиопереговоров мы могли бы понять, в чем дело. А Мясников? Неужели он не видит, что нас пятеро, а не шестеро?
Мы! пересекаем залив, идем к аэродрому. Оглядываюсь назад. Темный силуэт «Марата» хорошо виден. Перед войной я бывал на этом линкоре, видел его могучие орудия. Видел гигантские снаряды, которые летели сегодня на головы фашистских пехотинцев. Героическая команда на линкоре! Выдержать такой налет «юнкерсов»! Возможно, не все вражеские бомбы упали мимо. В таком случае на «Марате» могли быть потери…
После посадки мы собираемся возле машины командира. Долго молча всматриваемся в небо, ожидая возможного появления товарища.
— Неужели так никто и не заметил, куда девался Халдеев? — озабоченно спрашивает, глядя из — под руки на море, Мясникоз,
— Я здесь, товарищ командир, здесь! Каково же было наше удивление, когда мы обернулись и увидели улыбающегося Халдеева!
— Жив?! — Командир обнял летчика. — Ну, теперь хоть душа на месте. Как же это ты? Где был? Что случилось?..
Оказывается, в первые же минуты боя вражеский истребитель повредил на самолете Халдеева масляную систему. Летчик удачно вышел из боя и произвел посадку на Комендантском аэродроме. Оттуда на самолете У-2 он и возвратился домой.
А теперь мне хотелось бы рассказать хотя бы вкратце об одном интересном человеке, с которым судьба свела меня уже в послевоенные годы.
Живет у нас в Новгороде, неподалеку от меня, капитан первого ранга в отставке Виктор Иванович Новиков, Ему уже за шестьдесят. Здоровье Виктора Ивановича, понятное дело, не стопроцентное, но он не унывает, продолжает работать на одном из предприятий города и известен у нас как активный общественник. Я тоже не только своей книгой занят, а возглавляю авиационный спортивный клуб ДОСААФ, летаю на самолете, веду общественную работу. И все же мы с Виктором Ивановичем выкраиваем иногда часок — другой, чтобы по — соседски встретиться, посидеть, поговорить.
Как-то под вечер зашел он к нам. Жена накрыла на стол. Мы поужинали, побеседовали о том о сем, вспомнили о войне. Я начал рассказывать, как мы с воздуха защищали линкор «Марат».
— Так это была ваша работа? — Виктор Иванович оживился. — Ну, как же! Отлично помню тот бой. Помню и дату: 16 сентября 1941 года. Я ведь служил на «Марате». Был парторгом этого корабля…
Тут я достал свой фронтовой дневник и, найдя нужную страницу, подал его Виктору Ивановичу, Вооружившись очками, он прочитал: «16 сентября 1941 года. Тяжелый воздушный бой над линкором „Марат“, в составе шестерки истребителей против сорока Ю-87 и двадцати МЕ-109…»
Новиков снял очки и удивленно посмотрел на меня: — Так что же это мы, батенька мой? Давно с вами дружим и до сих пор не знали, что были в одном бою!.. — Старый моряк вздохнул: — Да, это была баталия! Мы прикрывали огнем приморский фланг наших войск, когда на нас напали «юнкерсы». Орудия глазного калибра вели огонь по наземным фашистским войскам. Стреляли двадцативосьмипудовыми снарядами, начиненными сферическими пулями. Помнится, грохот на корабле стоял неимоверный. Почти две тысячи человек команды работали слаженно. Каждый делал свое дело. Труднее всего было зенитчикам. Правда, вы им хорошо помогли. Но две бомбы все же попали в корабль. Только две. Остальные не достигли цели…
Долго беседовали мы с Виктором Ивановичем в тот вечер. Каждый заново переживал события давних лет.
ПРОБОИНА НА КОНСОЛИ
Не сумев с ходу ворваться в Ленинград, фашисты крупные силы своей авиации обрушили на главную базу флота. Вот уже несколько дней подряд над ней идут невиданные по своей ожесточенности бои. Группы по сорок, пятьдесят бомбардировщиков, прикрытые большим количеством истребителей, направляются на Кронштадт одна за другой. Ни зенитная артиллерия, ни малочисленные подразделения наших истребителей не в состоянии противодействовать такой силе. Но мы собираем все, что у нас есть, и наши МИГи, ЯКи, ЛАГГи снова и снова уходят в воздух. Кронштадт горит. Дым пожарищ застилает его кварталы, и города почти не видно. Четверка наших истребителей взлетает и, едва набрав высоту, бросается в бой. На ЛАГГах — Уманский и я, на ЯКах — Мясников и младший лейтенант Чепелкин, недавно прибывший в эскадрилью летчик. Мы не успели с ним как следует познакомиться, но нам уже ясно, что у этого веселого малого в бою железная хватка.
Сегодня около сорока Ю-87 тройками одна за другой пикируют на корабли и объекты базы. Вокруг бомбардировщиков буквально кишат «мессершмитты». Они тотчас перехватывают нас. Ошалело бьют зенитки. Снаряды рвутся подчас на сплетенных в клубок трассах воздушного боя. Наши попытки помешать «юнкерсам» тщетны. Ни Мясников, ни Чепелкин, ни мы с Умакским не можем вырваться из цепких лап «мессершмиттов».
В кабине жарко, нечем дышать. А тут еще двойная опасность: вражеские истребители и зенитные снаряды. Но что делать! Кронштадт обороняется. Он должен вести зенитный огонь. Вот вспыхнули два «юнкерса». Оба падают. За ними еще один прочерчивает на небе дымный след. Кто их сбил — зенитчики или мои друзья — летчики? Впрочем, рядом со мной только ЯК Чепелкина. Где остальные — не вижу.
А высоко в небе ровным квадратом, как на параде, идет еще примерно шестьдесят двухмоторных бомбардировщиков Ю-88. Коршуны со свастикой на крыльях затмили солнце. Почти полтысячи бомб одновременно высыпают они с горизонтального полета на город и на корабли. Самолеты идут намного выше нас, и я вижу, как бомбы, вначале плашмя, а потом кувыркаясь, устремляются вниз. Мы ведем бой с «мессершмиттами», а бомбы уже совсем близко, над самой головой. Пытаюсь увернуться от них, но вокруг мельтешат самолеты, свои и чужие. Разрывы зенитных снарядов усеяли кронштадтское небо.
Все же я бросаю машину в сторону. Вой падающих бомб заглушает рев мотора. Внутри у меня похолодело. Взрыв страшной силы сотрясает все вокруг. Как бы чьи-то гигантские руки подхватили мой истребитель, бросили его вверх, перевернули. С трудом удерживаю машину и все еще не понимаю, что произошло. Подо мной, в самой гуще боя, клубится черное облако. Из него во все стороны летят обломки самолета. Нет сомнения, что одна из бомб угодила в истребитель. Только в чей — наш или вражеский?
Вот это бой! Посмотрел бы Алиев, что творится сейчас над «Маркизовой лужей», сравнил бы наши недавние прогулки над ней с этим воздушным сражением!..
Впрочем, оно, кажется, затихает. Шарахнувшись в сторону от взрыва, «мессершмитты» уходят. Уходят бомбардировщики противника. С трудом разыскиваем мы друг друга в медленно остывающем и проясняющемся небе Кронштадта. Собираемся втроем. Нет Уманского… Неужели тот взрыв?.. Не могу поверить… Возвращаемся домой молча. Производим посадку. Я выскакиваю из кабины и бегу к Мясникову:
— Уманский?
— Да, — тяжело произносит он, смахивая рукавом пот с разгоряченного лица.
Стою опустив голову. Перед глазами маячат клубы дыма и летящие во все стороны обломки самолета. Мясников медленно выбирается из самолета, поднимает валяющуюся под крылом щепку и вычерчивает ею на земле контуры острова Котлин.
— Вот здесь, — обведя щепкой восточную часть острова, говорит Мясников, — опускался он на парашюте. Причем был ниже меня. Его зенитка, по — моему…
— Какой парашют? Какая зенитка? Вы что, Александр Федорович? Там такой взрыв был. Одни обломки летели.
— Да, обломки «мессершмитта», — снимая с головы шлемофон, говорит Чепелкин. — Бомба ударила в «мессершмитт».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43