.. Скажите, товарищ Каберов: у истребителей бывают две кабины? Понимаете, я хотел бы слетать с вами в бой, в настоящий бой, со стрельбой.
— Николай Корнеевич, это очень опасно.
— Ничего. Зато я там увижу вас в деле.
Уже возле землянки Николай Корнеевич попросил меня задержаться еще на одну минуту.
— У меня к вам всего один маленький вопрос, — сказал он. — Что такое унтята? Вот на вас унты, а эти самые унтя...
Но тут до меня донесся голос часового:
— Капитан Каберов, вас к командиру!
Я убежал, так и не успев сообщить писателю, что унтята — это всего-навсего меховые чулки, которые надевают, прежде чем натянуть на ноги унты.
Чуковский работал в эскадрилье без отдыха, работал не только днем, но иногда и ночью. Как-то вечером у меня выдалась свободная минута, и я подошел к нему, когда он что-то писал. Николай Корнеевич, отодвинув бумаги, охотно заговорил со мной. Он сказал, что хотел бы посмотреть наши «боевые листки», и попросил переписать для него мою поэму «Месть», которая печаталась в них отдельными кусками. К тому времени у меня уже был начисто переписанный текст поэмы. Я с удовольствием передал ее Николаю Корнеевичу, сделав над заглавием короткую дарственную надпись.
Рассказывая мне в тот раз о своей работе, Чуковский откинул крышку небольшого дорожного чемодана:
— Вот, смотрите.
В чемодане стопками лежали его знаменитые блокноты.
— Видите, сколько? А надо бы еще столько же. Вот подробные записи, сделанные после бесед с вами, с Костылевым, Львовым, Ефимовым, Суховым, техником Грицаенко. Теперь мне нужны Чепелкин и Мясников.
А однажды мы обидели Николая Корнеевича, и мне до сих пор стыдно за это.
Чуковский договорился с Петром Чепелкиным, что тот придет к нему побеседовать после полета. Но мы с Петром неожиданно узнали, что у нас идет фильм «Истребители», и, выполнив боевое задание, убежали в кино. Убежали, как зайцы, сделав большой круг по лесу, чтобы не попасть на глаза Николаю Корнеевичу.
А он ждал Чепелкина. И он обиделся. Обиделся и почти на сутки исчез из эскадрильи. Все мы встревожились. Но вскоре выяснилось, что Чуковский работает у штурмовиков. Он исписал там целый блокнот, причем пытался уговорить командира взять его с собой в боевой полет на штурмовике в качестве воздушного стрелка. Писатель утверждал, что умеет стрелять из пулемета и что готов доказать это на деле. К счастью, согласия на такой полет Чуковский не получил.
В мрачном настроении возвратился он в нашу землянку. Чтобы как-то развеять это настроение, мы весь тот вечер рассказывали ему о воздушных боях, о разного рода забавных случаях из жизни летчиков. И к нему опять возвратились всегдашнее добродушие, общительность и жизнерадостность.
АТАКУЕТ АЛЕША БАРАНОВСКИЙ
Во второй половине мая 1942 года наш полк перелетел на тыловую базу, чтобы получить новые самолеты. Между тем Мясников, Ефимов, Львов, Сухов и я остались на месте. Мы продолжаем работать. У нас четыре самолета на пятерых. Я летаю все еще на Яке командира эскадрильи. Сергей Макаров поставил на эту машину новые рули. Техники заделали пробоины на ее крыльях и фюзеляже.
Как только подсохли аэродромы, мы распрощались с Ладогой и перелетели под Ленинград. Но истребители наши настолько изношены, что редко все четыре самолета находятся в строю. Случается, что после посадки на фюзеляж приходится выправлять согнутые лопасти винта. На самолете Мясникова во время такой операции обломился конец лопасти. Пришлось обрезать и две остальные. Так и летаем мы с командиром на истребителе с укороченными на восемнадцать сантиметров лопастями. Правда, мотор перегревается немножко, однако летать можно.
На смену нам уже прибыл полк, вооруженный новенькими Яками. Но летчики этой части молоды. Опыта по прикрытию самолетов Ил-2 они не имеют. Наши друзья-штурмовики просят нас оказать помощь молодым истребителям. Вот и возглавляем мы, выполняя боевые задания, группы летчиков нового полка. Вместе с ними сопровождаем штурмовики, которые наносят удары по вражеским кораблям, аэродромам и другим важным военным объектам. Мне иногда доводится вести воздушную разведку. Я уже дважды фотографировал порт Котку.
Однажды, возвратясь из полета, я, что называется, лицом к лицу встретился с Женей Сусаниным, бывшим курсантом нашего новгородского аэроклуба. Высокий, возмужалый, уже видавший виды летчик с орденом Красного Знамени на груди, Сусанин на этот раз был невесел. Он привез мне горькую весть; погиб Алеша Барановский.
— Да что ты, Женя?.. Когда?..
— Еще одиннадцатого февраля...
Алексей Барановский... Мой веселый курсант, которому в 1939 году я дал путевку в небо. Это он и его товарищ разыскали меня в Низине. Кажется, будто только вчера мы беседовали втроем в оружейной палатке. Фашистские самолеты, появившиеся тогда над аэродромом, прервали наш разговор,
Я спрашиваю у Жени, как Алеша погиб.
— К сожалению, я не был в том полете, — говорит Сусанин. — А дело было так. Одиннадцатого февраля разведка донесла, что на станции Шапки обнаружено скопление железнодорожных эшелонов и что среди них стоит состав цистерн с горючим. Немедленно к этому объекту была послана группа истребителей И-15 с бомбами, С нею летел и Барановский. Но на его самолете были не бомбы, а снаряды РС для атаки наземных целей. Что же получилось? Взрывы бомб перевернули на станции Шапки многие вагоны вражеских эшелонов. Образовался завал, но пожара не было. Лешка, наверное, решил ударить непременно по цистернам. Двумя реактивными снарядами он зажег одну из них. Охваченная огнем, она распустила по ветру шлейф черного дыма. Между тем у Барановского оставалось еще четыре снаряда. Он сделал резкий разворот, вошел в пике и двумя снарядами вызвал новый взрыв и новый очаг пожара. Пламя перекинулось на другие эшелоны, Сочтя задание выполненным, командир повел группу обратным курсом, Самолеты не были радиофицированы, и попросить ребят, чтобы они его подождали, Алексей не мог. И все же он решил сделать еще один заход, А над Шапками уже появились «мессершмитты». Тем не менее Барановский идет в третью атаку. Сброшенные им реактивные снаряды накрывают цель. Когда же он выходит из атаки и набирает высоту, ему ничего не остается, как вступить в бой с целой сворой фашистских истребителей. Как только товарищи увидели это, они немедленно бросились на выручку к Алеше. Но фашисты уже успели зажечь его самолет. Алексей покинул горящую кабину и, очевидно, из опасения, что ему не хватит высоты, тут же дернул за кольцо парашюта. Парашют зацепился за хвостовое оперение истребителя. Вот так и погиб наш Алеша.
Женя умолкает, и я молчу. А перед глазами у меня Низино и бегущий мне навстречу Алеша Барановский, его руки, тянущиеся к моим рукам. «Товарищ инструктор, здравия желаю!..» Трудно поверить в то, что произошло там, над станцией Шапки.
Земляк и боевой товарищ Алеши Женя Сусанин был очень дружен с ним. Они вместе учились в аэроклубе, а потом в Ейском училище, вместе, в одном полку, в одной эскадрилье, служили на Балтике, вместе летали на своих «королях». А сколько раз в боях выручали друг друга!
В большой группе летчиков-сержантов прибыли они на фронт. И только им двоим уже через четыре месяца было присвоено звание «лейтенант».
Алешка, Алешка, какой боевой и душевный был парень!
Много лет прошло с тех пор. Отважный балтийский летчик-истребитель Евгений Иванович Сусанин, защищая Ленинград, совершил шестьсот двадцать боевых вылетов, сбил в воздушных боях восемь фашистских самолетов. Ныне он подполковник запаса. Его грудь украшают четыре ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды, медали. Живет и работает Евгений Иванович в нашем городе Новгороде. Мы с ним часто встречаемся, вспоминаем о суровых днях войны, о фронтовых товарищах. Вспоминаем об Алеше Барановском, нашем славном друге и земляке.
«ВОТ НА ПУТИ СЕЛО РОДНОЕ»
Все, отвоевалась наша маленькая группа на своих видавших виды, потрепанных и залатанных истребителях. Пришел срок получать новые самолеты. Подняв в воздух три последние исправные машины, Ефимов, Львов и я сделали круг над аэродромом и взяли курс на восток. Остальные наши товарищи должны были вылететь на другой день транспортным самолетом.
Завершив свой последний совместный полет, мы приземлились на аэродроме нашей тыловой базы. Бывшее ржаное колхозное поле, приспособленное под аэродром, примыкало к большому сосновому бору. Шея первый день лета. Было тихо и солнечно. Неподалеку от аэродрома катила свои воды извилистая живописная речка. Выскочив из кабин, мы сняли шлемофоны и сразу же направились к реке. На бережке разделись и немедля кинулись в воду. Разыгрались, расшумелись, как дети. Не заметили, что недалеко от нас сидит рыбак.
— Тихо, братцы!.. Не помешать бы...
Матвей и Семен поплыли к другому берегу, а я побежал к рыбаку. Извинился за шум, попросил удочку, поймал одного за другим трех серебристых голавликов и побежал к друзьям показать улов...
Так началась новая пора в нашей жизни.
Штаб эскадрильи разместился в небольшом деревенском доме. К нам прибыл новый адъютант капитан Н.В.Дармограй. Мы знаем о нем, что он участвовал в боях за столицу Эстонии, в историческом переходе кораблей Балтийского флота из Таллина в Кронштадт. Вместо уехавшего на учебу Исаковича комиссаром эскадрильи назначен капитан Ефимов. Парторгом коммунисты единодушно избрали отличного техника звена Снигирева. Майор Никитин стал командиром полка, а подполковник Кондратьев — командиром бригады.
Вечером было объявлено, что мы скоро поедем изучать новые самолеты. Мне же командир полка неожиданно предложил навестить родных (до Вологды от нашей базы несколько часов полета). Я должен был лететь на У-2, но он оказался неисправным. Ничего! Окрыленный радостью, я отправился в далекий путь на попутном транспорте (до Череповца — машина, а дальше — поезд) и на следующий день рано утром был уже у порога родного дома.
Никогда не забуду тех минут, Ах, какой начался в доме переполох! Ну еще бы — не ждали! Мать залилась слезами («Живой, здоровый... Сынок ты мой!..»). Отец засуетился, разбудил Валю, Нинушку.
— Вставайте, глядите-ко, кто приехал-то! — Он торопливо протер очки, начал разглядывать мои петлицы. — Стало быть, капитан уже? — Он важно качал головой. — Слышь, мать, капитан Игорь-то!
Мать захлопотала у стола, а я вошел в спальню:
— Валюша, Ниночка, родные вы мои!..
Нет, не передать словами, какая это была радость.
— Ну-ка, покажись, покажись папе! — Я взял на руки дочку.
Третий годик уже пошел, — немножко растерянно говорила жена, поправляя волосы дочери, упавшие на глаза. — Вот, Ниночка, это и есть твой папа...
Нинушка посмотрела на меня внимательно, соскользнула с моих рук на пол и, не спуская с меня глаз, ухватилась за мамину юбку.
А в соседней комнате уже накрыт стол. Проснулась сестренка Надя, пришла тетя Лиза, наша соседка по квартире. Для начала, как водится, выпили по рюмочке за встречу, и пошли, пошли разговоры. Закипел самовар. Отец принес его из кухни, поставил на стол. Мать, как она всегда это делала, бросила в трубу самовара кусочек сахару. Характерный, знакомый с детства запах чаепития наполнил квартиру. А мама все хлопотала и хлопотала у стола. Она нарезала ломтиками сушеную соленую треску и залила ее в блюдце крутым кипятком. Чешуйки стали дыбом, ломтики изогнулись, размякли — моя любимая еда. Эх, если бы еще рассыпчатой, или, как у нас говорят, «хохочущей», картошки! Но и картошка уже появилась на столе. Между тем отец налил по второй. Он сидел напротив меня и пристально глядел на мои ордена:
— Вот это, слева, орден Ленина. А рядом?
— А рядом орден Красного Знамени...
Глядя на отца, на мать, на Валю с Нинушкой — на всех сидевших за столом, я все еще не мог поверить, что я дома. И одна мысль билась в моем мозгу: «Как все-таки это здорово, когда у человека есть свой дом, свой родной уголок, есть дорогие сердцу люди!..»
Между тем отец принес из спальни мою старенькую двухрядку, смахнул с нее рукавом пыль: — Ну-ка, сыграй, не забыл, наверно... И я еще не успел заиграть, как он запел:
...Вот на пути село родное,
В него ямщик приворотил...
У нашего нового адъютанта капитана Дармограя жена с малышом тоже эвакуировалась в Вологду. Он отправился к семье следом за мной. Мы познакомились в родных местах и замечательно провели отпуск. Но чем счастливее дни, тем они короче. Вскоре за нами прилетел санитарный У-2. Мы распрощались с близкими, а через некоторое время были уже в своем полку.
Здесь нас ждали новенькие английские истребители «Хаукер Харрикейн».
Прежде всего бросились в глаза размеры машины. «Харрикейн» и по длине и по размаху крыльев был почти в полтора раза больше нашего Яка. Горбатый, на высоких «ногах», он показался нам довольно странным. Все таблички в кабине, различные другие надписи были сделаны на английском языке. Впрочем, это не помешало нам быстро изучить новый самолет. Мы начали летать на нем и вскоре закончили программу переучивания.
Высота в футах, скорость в милях, бензин не в литрах, а в галлонах — ко всему этому надо было, конечно, привыкнуть, и мы привыкли. Однако никак не могли мы смириться с вооружением «харрикейна». На нем было двенадцать пулеметов винтовочного калибра (крыльевые установки — по шесть пулеметов в каждой плоскости). После наших советских пушек и крупнокалиберных пулеметов мы сочли это недостаточным. Не понравилась нам и бронеспинка. Она представляла собой две расположенные вертикально одна над другой четырехмиллиметровые пластины. И это во времена скоростных пушек и бронебойных снарядов!
— Да ее палкой пробить можно, — сказал Сухов, и все мы с ним согласились.
О нашем недовольстве узнало командование. Чтобы заменить бронеспинки и оружие на «харрикейнах», нам было приказано срочно перелететь в Москву.
И вот она, наша белокаменная столица. Мы приземлились на бетонной дорожке аэродрома. Без промедления сдаем машины на завод.
— Через десять дней, — говорит представитель завода, — ваш заказ будет выполнен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43