«„Мессершмитты» сами столкнулись», — говорил он позже. Но видевшие все это техники уличили инженера в излишней скромности.
21 августа 1941 года, через день после вражеского налета, было объявлено, что мы летим получать новые самолеты.
В ГОСТЯХ У ЛАВОЧКИНА
Двухмоторныи транспортный самолет уносит нас все дальше от Ленинграда. Стрелка высотомера, установленного над дверью пилотской кабины, показывает сто пятьдесят метров.
Примостившись на сумке с парашютом, я гляжу сквозь стекло иллюминатора на проплывающие внизу дороги, рощи, речушки, деревни. Милая сердцу земля.
Трудно поверить, что мы уже не на фронте, что с каждой минутой все дальше уходим от его зловещих пожарищ и рябого от зенитных разрывов неба.
Ровно гудят моторы. Вместительный корпус старенького ЛИ-2 слегка вздрагивает. Мы летим на авиазавод за самолетами. Возглавляет нашу группу новый командир, капитан Уманский. Места в самолете хватило всем. Кто устроился на откидных сиденьях, кто, как я, сел на парашют, взятый с собой для обратного полета на истребителе.
Сегодня я впервые лечу на самолете в качестве пассажира. Дверь пилотской кабины открыта, и мне виден командир корабля — пилот, управляющий самолетом. Ни шлема, ни очков, одни наушники на голове. И сидит сбоку, как шофер в машине. Справа от него — второй пилот. Командир, не торопясь, закурил, потом передал управление своему напарнику и вышел к нам. Справившись о нашем самочувствии, вернулся в пилотскую, сел в свое кресло и развернул газету. Как странно все! Ничего общего с истребителем. Атмосфера полного спокойствия, неторопливости. Пилоты беседуют между собой. Путь прокладывает штурман.
Говорят, истребители — народ беспокойный, энергичный, в решениях быстрый. Ничего не поделаешь — по машине и характер! У нас ведь сложа руки не посидишь, да и маршрут за тебя никто прокладывать не будет. Везде все сам. Ты и летчик, и штурман, и стрелок, и радист, и бортмеханик. И если тебя на истребителе до ветру приторопило — терпи до посадки. А здесь конструктор предусмотрел все, даже туалет. Ишь, на дверях вычерчены два нуля.
Осматриваюсь. Все ребята наши смотрят в иллюминаторы, беседуют.
— Михаил Иванович, — обращаюсь я к Багрянцеву, — как тебе нравится этот корабль?
— Старенький, но ничего. — Багрянцев окидывает взглядом пассажирскую кабину.
— А летать на таком хотел бы? Он улыбается, Нет. Мне по душе истребитель.
— Я тоже истребитель не променяю ни на какой другой, пусть даже самый комфортабельный самолет, — говорю я. — Понимаешь, на истребителе ты свободен, как птица: высота, стремительность, маневр! Обрушится «мессершмитт» на такую машину, как эта, — что она сможет? А попадись он тебе или мне, когда мы на истребителях, — в два счета пристукнем!
Багрянцев соглашается.
— Это верно. Но у них, — он кивает в сторону пилотской кабины, — у них своя романтика. Доставляют срочные грузы, эвакуируют раненых с фронта. Летают в непогоду, да еще ночью, А это тоже нелегко. Ребята онимужественные, уравновешенные. Наш брат истребитель в этом им может позавидовать…
Тут Багрянцев обратил мое внимание на человека, сидевшего на полу.
— Видал чудака? Что это с ним такое? А ведь он — истребитель.
Это был один из прикомандированных к нашей группе летчиков. Он надел на себя парашют и расположился возле самой двери.
— Вечно он с причудами, этот Володька Широбоков, — сказал Михаил Иванович.
Я подсел к Широбокову. Мы познакомились. Конечно же, мне было интересно узнать, зачем он надел на себя парашют.
— Как зачем? А если случится что?
— Так ведь высота полета сто пятьдесят метров.
— Это не имеет значения. Я не привык полагаться на волю случая. В полете ничто не должно застать меня врасплох.
Нет, этот парень не был трусом. В нем виделся, что называется, человек с характером.
Самолет летел, слегка покачиваясь. Внизу развертывалась живописная панорама Подмосковья, На одном из аэродромов мы ненадолго приземлились, и дозаправленный самолет снова взмыл в небо.
В пункте назначения нас уже ждали. Мы отдохнули, а утром пришли на завод. Большое впечатление произвели на нас его гигантские цехи, конвейерные линии, весь процесс создания самолетов. С конвейера потоком сходили новенькие истребители ЛАГГ-3.
Дни учебы пролетели незаметно. После зачетов летчиков пригласил к себе главный конструктор самолета Семен Алексеевич Лавочкин. Тепло и сердечно встретил нас этот душевный, веселый человек. Каждому пожал руку, каждого пригласил сесть, потом достал коробку «Казбека»:
— Угощайтесь, морячки!
Морячки с удовольствием задымили. Мы с Тенюгиным некурящие, но тоже взяли по папироске и спрятали их в карманы — «на память от Лавочкина».
Семен Алексеевич долго и подробно расспрашивал нас о положении под Ленинградом.
Конструктор рассказал, что самолет ЛАГГ-3 прошел испытания в бою и что завод получил о новой машине хорошие отзывы. Он сообщил нам также, что успешно идет работа по созданию нового истребителя с мотором воздушного охлаждения, по качествам намного превосходящего существующую машину,
Лавочкин попросил нас рассказать о тактике фашистских истребителей и бомбардировщиков, о действиях вражеских зенитчиков. Он внимательно слушал нас, делая пометки в своем блокноте. Несмотря на серьезность обсуждаемых вопросов, Семен Алексеевич находил место шутке. Незаметно прошли почти три часа беседы.
Выйдя от Лавочкина, мы задержались в одном из цехов. Разговор зашел о качестве машины. Сопровождавший нас инженер завода сказал:
Машина, в основном, делается неплохо. Но кое-ка кие неполадки, к сожалению, встречаются. А вы посмотрите, кто создает для вас самолеты.
За станками, у верстаков, на конвейере — почти всюду стояли пожилые и молодые женщины. На рабочих местах было много подростков.
— Мужчины ушли на фронт, — продолжал инженер. — У нас уже много вдов и сирот…
В это время прозвучал сигнал на обед. Женщины, вытирая руки, поспешили в столовую, а подростки, почувствовав свободу, подняли возле станков шумную возню. Что-то с грохотом упало на пол. Инженер грустно улыбнулся:
— Ничего не поделаешь, рабочий класс в салки играет.
Утром мы поехали на аэродром. На новом истребителе каждый из нас должен был совершить полет по кругу с обязательной уборкой шасси.
Вот и моя очередь лететь. Занимаю место в просторной кабине. Особенно радует, что в ней удобно расположены педали управления рулем поворота. О радио и говорить нечего. Это наша давнишняя мечта.
— Разрешите выруливать для взлета? — спрашиваю я из кабины.
В шлемофоне тотчас же раздается:
— Разрешаю!
Выруливаю, прошу разрешения на взлет. Самолет легко отрывается от земли. Нажимаю красную кнопку, шасси само пошло на уборку. Потом где-то внизу раздается легкий шлепок и загораются два красных огонька — шасси убрано. После И-16, на котором для уборки шасси нужно было сорок четыре раза повернуть ручку тросовой лебедки, это казалось чудом.
Машина легко набирает высоту. Чувствуется сила мотора. В моих руках новый самолет. Здорово, черт возьми!
Но короток полет по кругу. Выпускаю шасси и посадочные щитки, совершаю посадку, Истребитель касается колесами земли, подпрыгивает и только потом, приземлившись на все «три точки», мягко катится по зеленой траве аэродрома. «Не добрал немножко!» — досадую я на себя. Так хотелось совершить безукоризненно чистую посадку!
— Ну как, разобрался, что к чему? — спрашивает командир.
— Не очень. Еще бы полетик.
— Полетим домой — разберешься. И он вызывает следующего…
В общежитие мы возвратились в приподнятом настроении, будто свершили что-то весьма значительное.
А утром на завод пришла телеграмма: «Ускорьте прилет группы ЛАГГ-3. Ленинграду трудно. Самохин». Об этой телеграмме командующего ВВС нашего флота вскоре стало известно каждому рабочему. «Ленинграду трудно…» Авиастроители удесятерили свои усилия.
И вот мы на заводском аэродроме. Самолетов здесь столько, что яблоку негде упасть. Гляжу на них, и душа радуется. Вот она, могучая советская техника! Вот он острый, разящий меч, выкованный нашим народом в грозные годы войны! Пройдет немного времени, и этот меч беспощадно обрушится на головы фашистских захватчиков.
Среди сопровождающих нас лиц один из инженеров завода.
Возле неполного ряда самолетов мы останавливаемся.
— Отсюда группа армейских летчиков уже взяла девять самолетов, — говорит инженер. — Вам достались номера с одиннадцатого по двадцатый. Вот мел. Кто у вас тут пошустрее? Пишите на бортах номера, и попутного вам ветра, морячки! Лидер готов, ждет вашей команды…
Вскоре мы поднимаемся в воздух. Десять истребителей ЛАГГ-3, лидируемые самолетом ПЕ-2 — двухмоторным фронтовым пикирующим бомбардировщиком, строятся и берут намеченный курс. Погода солнечная, ясная. Видимость кажется беспредельной.
Через некоторое время мы производим посадку и начинаем заправлять самолеты.
В эту минуту к нам подходит дежурный по аэродрому. В петлицах три кубика — старший техник — лейтенант.
— Кто здесь старший группы? — спрашивает он у Багрянцева. Гляжу на дежурного и глазам не верю:
— Каргашов, Александр Федорович!.. Какая встреча!
— Каберов! Вот не ожидал тебя увидеть. Откуда?
— Гоним самолеты на Балтику. А ты как здесь оказался?
— Формируемся. Скоро тоже на фронт.
— Мы крепко пожимаем друг другу руки. Сразу же завязывается разговор о Новгороде, о друзьях и близких, оставшихся там. Каргашов когда-то был инженером новгородского аэроклуба, а я инструктором — летчиком. Александр Федорович и его товарищи усиленно готовятся к отправке на фронт. И Каргашова, и меня очень тревожит то, что в Новгороде уже немцы. Мы не знаем, что с нашими семьями.
Разговору не видно конца. Но Каргашову некогда. Он ведь дежурит по аэродрому.
— Чуть было не забыл, — спохватывается Александр Федорович. — Я же к вашему командиру. Пока есть погода, вам надо вылетать. Будь здоров, дорогой! До встречи в Новгороде!
Мы прощаемся, и я бегу к своему истребителю…
Хотелось бы заранее сказать, что после войны мы с Каргашовым действительно встретились в Новгороде. Александр Федорович прошел большой и трудный боевой путь от Москвы до Берлина. После войны он демобилизовался и долгое время работал на одном из новгородских заводов инженером, а теперь уже ушел на пенсию. Я вижу его иногда прогуливающимся с женой по набережной Волхова. Как только в небе раздается гул авиационного двигателя, Каргашов останавливается и провожает взглядом летящий самолет…
Впрочем, возвращаюсь к нашему перелету с авиационного завода под Ленинград.
Мы ведем наши боевые машины над бескрайними просторами страны. Под крылом моего самолета проплывают поля и леса, многочисленные населенные пункты, голубые ленты рек, тонкие нити дорожных трасс, Гляжу и не нагляжусь. Милая сердцу земля! Дорогая моя Родина! За тебя, за твою свободу и независимость вступим мы скоро в новый грозный бой с врагом.
Самолеты покачиваются, словно на волнах, сверкая на солнце хрустальными дисками винтов. Мне все больше нравится новая машина. Как-то она покажет себя, когда мы встретимся с «юнкерсами» и «мессершмиттами»? ЛАГГ-3 под Ленинградом впервые. Оружие на нем отменное: пушка и четыре пулемета (два крупного и два обычного калибра).
Вот и Низино. Делаем круг над аэродромом и производим посадку.
Тенюгин, покинув кабину, разминает уставшие от долгого полета ноги.
— Здорово, Игорек! Приветствую тебя на родной низинской земле!
Взаимно, Володя! — кричу я ему. Мы направляемся к командирскому самолету.
Ну, вот и добрались наконец до дому! — говорит капитан Уманский. — Значит, у нас все на месте, кроме Халдеева. Устранит неисправность и завтра, видимо, прилетит домой.
Уманский обводит нас взглядом:
— Горячая работа предстоит, товарищи!..
НУЖНЫ ЛИ ЛЕТЧИКАМ ОКОПЫ
Проливной дождь весь день хлестал как из ведра, а к вечеру прекратился. Утром густой туман закрыл аэродром. Было еще только 7 сентября, но осень уже полностью вступила в свои права.
За две недели нашего отсутствия фронт приблизился к Ленинграду еще на двадцать пять километров. Фашистские войска вслед за Новгородом захватили Чудово и теперь обходят Ленинград, устремляясь к Неве, к Ладожскому озеру. Уже занято Тосно. Бои идут за станцию Мга. Всего шесть километров отделяют наш аэродром от окопов противника в районе Ропши, захваченной фашистами.
Новые истребители стоят в земляных капонирах под камуфляжными сетками. Оставшиеся после вражеского налета «ишачки» наши техники починили и передали другим частям. Штурмовики куда-то улетели.
В свое время прикомандированные к нам для получения новых самолетов Алексей Солдатов, Владимир Широбоков и Борис Семенов стали теперь летчиками нашей эскадрильи.
Капитан Уманский с утра обошел стоянку, все на ней осмотрел внимательным хозяйским глазом, затем вызвал к себе инженера Сергеева.
— Знаете ли вы, что от нашего аэродрома до линии фронта всего несколько километров?
— Знаю.
Так вот, прошу вас все лишнее со стоянки убрать, палатку оружейников замаскировать, щели около самолетов углубить до полного профиля.
— На это надо время, — робко проговорил Сергеев. Командир эскадрильи, казалось, пропустил эти слова мимо ушей.
Через два часа доложите. А вечером — запомните, инженер: вечером! — мы с вами и комиссаром будем проверять состояние личного оружия младших авиационных специалистов и всего технического состава.
Не знаю, — пожал плечами растерявшийся Сергеев. — И обслуживание самолетов… И все это… Не знаю… Нам не успеть…
Тогда вам нечего здесь делать, инженер, — резко сказал Уманский и, еще раз напомнив о своих требованиях, холодно закончил разговор: — Идите!
Инженер ушел. В землянке было так тихо, словно в ней не осталось ни единой живой души, Я оформлял очередной номер «боевого листка» и раздумывал о Сергееве. Не было сомнений, что он побрюзжит, но сделает все, что положено. Да и как не сделать! Фашисты рядом. Кто знает, что будет завтра или даже сегодня вечером?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43