Перемигнувшись и установив зрительный контакт, мужчины поднимали бокалы, показывая женщинам, что пьют за их здоровье, и, если тост принимали, посылали дамам бутылку шампанского. Затем следовало приглашение потанцевать, сдержанный разговор между парами во время танца, и, наконец, компании объединялись за одним столиком.
Но в тот вечер, еще не успев как следует осмотреться, они увидели у себя на столе бутылку шампанского. Чантурия в удивлении завертел головой и поймал взгляд Таниных глаз. Она сидела через несколько столиков от них и подняла свой бокал, кивнув капитану. Его друзья радостно зашумели.
Деваться Чантурия было некуда, и он пригласил ее на танец. А когда после танца они подошли к ее столику, его друзья уже сидели за ним. Мужчин и женщин оказалось поровну, пары, похоже, разобрались и подошли друг другу, и он волей-неволей должен был танцевать с Таней.
Танцевала она легко, говорила по-дружески непринужденно, юмора у нее хватало. Спустя некоторое время они вернулись к его столику и сели там одни.
– Вы все еще гоняетесь за иконами? – спросила она.
– Тюрьма плачет по этим людям.
– Ладно. Но у меня нет ни одной. Можете прийти и обшарить квартиру, если не верите.
А потом он пошел к ней домой. Икон у нее и впрямь не было. Но зато ее квартира оказалась такова, что ему стало неловко за свою, – трехкомнатная, в центре Москвы, обставленная финской мебелью, кругом чешский хрусталь, гардероб забит модной одеждой. Он попытался прикинуть, на какие шиши все это покупалось: единственным источником ее благосостояния, до которого он смог додуматься, была проституция, и он прямо сказал ей об этом. Таня лишь рассмеялась в ответ.
– В деньгах я не нуждаюсь, – сказала она. – У меня создан клуб обмена дефицитом.
– Что это?
– Эх вы, – поддела она. – Образованьица-то у вас явно маловато для офицера КГБ.
Таня работала продавщицей косметики. Косметика всегда была в дефиците – покупателям требовалось гораздо больше этого товара, нежели его производилось в стране и импортировалось. Хорошая косметика распродавалась за несколько минут. Таня и ее коллеги-продавщицы стали регулировать спрос и предложение. Таня откладывала кое-какой дефицитный товар для своих подруг, а те в обмен на косметику снабжали ее товарами, к которым сами имели доступ. У одной были итальянские свитера, у другой – зимние пальто, у третьей – майонез. На создание целой сети взаимозависимых контактов ушел не один год. Но Таня продолжала плести свою сеть, организовав бизнес внутри бизнеса, существующего в ЦУМе. Она занималась спекуляцией на грани нарушения законности, но это не относилось к компетенции КГБ. Таким путем многие зарабатывали себе на жизнь.
Чантурия, как он вскоре понял, стал частью ее плана расширения бизнеса. Он имел доступ к закрытым распределителям партии, где отоваривались отдельные категории советских граждан, в том числе и сотрудники КГБ.
Нельзя сказать, что Таня полностью увязла в бизнесе. Она не нуждалась в новом муже: единственный и постоянный босс – для нее это слишком много. Но ей нужен был приходящий друг, который время от времени спал бы с ней. Чантурия вскоре догадался, что свои деловые принципы Таня перенесла и на личную жизнь. Она, впрочем, сделала это тонко, чтобы он не почувствовал, что является всего-навсего частичкой ее клуба обмена дефицитом.
Таня или приходила к нему домой раз-два в неделю, или принимала его у себя на квартире. И тем не менее, если не считать товаров из партийных закрытых распределителей, она не втягивала его в свою деловую жизнь и не совалась в его служебные дела. Ей хотелось, чтобы жизнь текла размеренно, легко и без всяких забот.

– 5 –

Четверг, 19 января 1989 года,
10 часов 30 минут утра,
Лубянка
Лев Бок, администратор пострадавшего кафе, замерз. Весь предшествующий день и сегодняшнее утро он просидел на Лубянке в пустой комнате без окон. В ней стоял холод, но Комитет госбезопасности – это такое учреждение: хочешь не хочешь, а считаться с ним приходится.
Руки у Бока все еще слегка дрожали, когда он сел за стол напротив Чантурия, ожидая, пока тот закончит читать его объяснение, пересланное из милиции. А Чантурия ознакомился с объяснением еще до прихода Бока и теперь не читал, а исподтишка наблюдал за его пальцами, ритмически выбивающими дробь через каждые две секунды: судорожные три удара и пауза, судорожные три удара и пауза.
Не отрывая глаз от объяснения, Чантурия спросил:
– Скольких налетчиков вы опознали?
– Скольких… скольких? Ни одного. В моем объяснении не написано, что я кого-то опознал. Разве не так?
Чантурия поднял на него глаза:
– Вот ваше объяснение. Узнаете? Вот ваша подпись внизу. Это ваша подпись?
Лев Бок утвердительно кивнул и добавил:
– Но я же говорил милиционеру, что не знаю никого из налетчиков.
– Мы сейчас не обсуждаем, что вы там говорили в милиции. Я спрашиваю: скольких из них вы опознали?
– Но они же натянули на лица капюшоны…
– И все же если вы кого-то хорошо знаете, то он не скроется и под капюшоном.
– А с какой стати кто-то из моих знакомых станет нападать на кафе?
– На этот вопрос я не могу ответить. Я хочу знать пока одно: скольких налетчиков вы знаете, а вы на мой вопрос не отвечаете.
– Я же вам сказал: никого из них не знаю.
– Нет, вы не сказали. Это ваше официальное показание?
– Так я написал в объяснении, я же помню.
– Да, но теперь-то это ваше официальное показание?
– Да, конечно же.
– Очень хорошо. Пойдем дальше. Я думаю, если вы перестанете уклоняться от моих вопросов, то дело пойдет гораздо быстрее, гражданин Бок.
Паузы в выстукивании Боком барабанной дроби сократились с двух секунд до одной.
– Но уверяю вас, я вовсе не уклонялся от вопросов! Я просто…
Чантурия резко оборвал его:
Какой банде вы платите за покровительство?
Руки администратора наконец-то успокоились.
– Не понимаю, о чем речь? Пальцы снова забарабанили.
– Вы же образованный человек, гражданин Бок. Безусловно, вам понятен русский язык. Кому вы платите за охрану от нападений, подобных произошедшему?
– Охранять граждан государства входит в обязанности органов безопасности, – твердо и с пафосом заявил Бок.
Чантурия лишь рассмеялся. Он много лет вырабатывал в себе умение придавать смеху презрительный оттенок и очень любил смеяться таким образом.
– Конечно, вы правы. И мой долг, и долг Комитета безопасности заключается, в частности, в том, чтобы стоять на страже безопасности государства. А если вы не договорились с уголовными элементами о цене, то урегулировать это разногласие должна милиция. Но если в вашем сговоре лежит тайный умысел, угрожающий государству, тогда мы вряд ли останемся безучастными. Боюсь, что вам все же придется рассказать о ваших договоренностях, хотите вы этого или нет. Итак, кому же вы все-таки платите за покровительство?
Бок опустил голову. Через минуту он произнес, наклонившись к крышке стола:
– Его зовут Туз.
– Туз? Это кличка. А настоящее имя?
– Мне неизвестно.
– Он кто по-национальности? Грузин?
На лице Льва Бока явственно отразился неподдельный испуг, голос у него стал каким-то писклявым:
– Нет-нет! Он русский! Русский!
– В его шайке есть грузины?
– Я таких не знаю.
– На кого он работает?
– Этого я тоже не знаю.
– Ну ладно. Как по-вашему, на кого бы он мог работать? Вы же не станете платить мзду за охрану кому попало, кто работает сам на себя. Что, не так?
Руки Льва Бока теперь выбивали дробь непрерывно, а лицо стало совсем белым:
– Ну пожалуйста! Вы же должны понимать. Меня же могут убить, если я скажу хоть слово из того, что знаю.
Чантурия пристально глядел на Бока.
– Мы знаем, кто эти бандиты, гражданин Бок, – сказал он и даже не посмотрел, какой эффект произвели его слова. – Нам известно, из кого состоят их группировки. Мы обязаны контролировать их. Итак, повторяю: на кого работает Туз?
– Не знаю, – как попугай ответил Бок. – Если вы знаете все их группировки, тогда знаете и на кого они работают, а мне это неизвестно. Я не узнал никого из тех, кто напал на кафе. Я говорю вам об этом совершенно искренне.
Больше он не сказал ни слова.
Чантурия сидел с чашкой чая в руке, тупо уставившись в свои записи.
– Тут есть кто-то такой, кого они боятся больше, чем нас, – сказал он Орлову.
И такая ситуация грозила перерасти в проблему. Может, не сегодня и не завтра, может, даже и не в связи с ведущимся расследованием. Но перерастет довольно быстро.

– 6 –

Четверг, 19 января 1989 года,
3 часа дня,
Лубянка
Максим Николаевич Градский явился на допрос на следующий день после назначенного в повестке.
Он пришел в синем костюме советского пошива, серой рубашке с синим полистироловым галстуком и серых ботинках из кожезаменителя. Ботинки (как подумал Чантурия, выбранные специально, чтобы не переиграть роль) изготовлены в Чехословакии, но не из добротного чешского материала. Если не считать модной дорогой прически, которую вообще-то трудно не заметить, Максим Николаевич выглядел как добропорядочный советский трудяга из маловажной конторы.
– Какой хороший костюм, – заметил Чантурия, чтобы посмотреть, как Макс Градский будет реагировать на его слова. Костюм его вовсе не интересовал.
Градский настороженно посмотрел в одну сторону, потом в другую, как будто хотел разглядеть неожиданную засаду. Он был похож на человека, занявшего круговую оборону и готового дать отпор нападению с любой стороны. Кроме того, он, казалось, решил показать, что недоволен вызовом на допрос.
– Вы меня вызвали по поводу моего костюма? – с подковыркой спросил он.
– Ну конечно же, нет. Это только так, безобидное замечание. Итак: ваш отец первый заместитель министра общего машиностроения?
– Да. Я что, нахожусь здесь, чтобы отвечать на вопросы насчет моего отца? Или насчет машиностроения?
– Надеюсь, вы не испытываете неудобства от приглашения к нам?
Градский пришел на Лубянку после того, как КГБ связался с его отцом. Первый заместитель министра общего машиностроения прожил достаточно долгую жизнь при Советской власти, чтобы не понимать, чем чревато перебегать дорогу КГБ. Ну, а что касается его сына… Сыновья – это же другое поколение, совсем другой мир.
– Да нет. Конечно, особых удобств от пребывания у вас не испытываю. Но у меня что, есть выбор: оставаться здесь или уйти?
Сначала Чантурия не сказал ни слова, он выжидал. Макс Градский тоже выжидал, даже когда молчание слишком затянулось. Чантурия понял, что у Градского есть опыт, он знает, как вести себя на допросах. Он знает, что если что-то признать, это может стать непоправимой ошибкой. Неопытные люди всегда в конце концов что-то признают.
– Конечно же, у вас есть выбор, – ответил Чантурия. – Но вы прекрасно знаете, что можете понести ответственность за отказ помочь следствию. Вы знаете, что это следствие ведется в связи с убийством?
– Нет, мне это неизвестно. Я знал только, что кто-то пострадал. Мне очень жаль, что этот человек погиб. Кто же он?
– Иностранец, который был в кафе. Может, вы расскажете мне об этом инциденте?
– Что бы вы хотели знать? Чантурия придвинул бланк протокола.
– Начнем с вашего имени и фамилии.
– Максим Николаевич Градский.
– Адрес.
– Берсеневская набережная, дом 20/2, квартира 182. Это огромное здание с просторными квартирами было построено еще при Сталине для высших аппаратчиков.
– Кто проживает вместе с вами?
– Отец, мать и сестра.
– Образование? Что окончили?
– Я окончил Московский пединститут, факультет русского языка и литературы.
– Место вашей работы?
– Дорожное управление.
Чантурия немного задумался, затем записал что-то в протокол.
– Чем вы там занимаетесь?
– Я дорожный мастер, сменный десятник по ремонту и эксплуатации Московской кольцевой автодороги, в Южном секторе.
– Несколько необычное занятие для выпускника пединститута, чей отец – первый замминистра?
Градский только пожал плечами:
– Может, и так.
– Как получилось, что вы оказались на этой работе?
– Мне нравится работать плечом к плечу с настоящими рабочими. Такая работа полезна. Стране нужна такая работа.
– Весьма похвально. А как вам удалось получить эту должность?
– Не вижу в этом вопросе связи с делом об убийстве.
– Здесь нет никакой связи. Просто мне интересно.
– Извините, но я полагаю, что меня вызвали сюда не для того, чтобы удовлетворять ваше любопытство.
– Вы совершенно правы. Итак, что вы помните о той вечеринке 17 января в кафе «Зайди – попробуй», начавшейся вечером и продолжавшейся до глубокой ночи?
– Не думаю, что меня удовлетворило количество выпитого мною спиртного.
– Пригласивший вас товарищ Стонов сказал, что ваша компания выпила, помнится, две бутылки водки и три бутылки шампанского.
– Ну, это его показание, а не мое.
– Конечно, его. А сколько же вы выпили?
– Не помню. Но вообще-то я пью очень мало. Мне не хотелось бы, чтобы это мое признание фиксировалось в протоколе.
– Хорошо. Прочитайте запись.
Чантурия передал ему протокол. Градский читал его медленно и внимательно. Он попросил внести несколько изменений, и Чантурия внес их. Наконец, после повторного чтения, Градский подписал протокол допроса.
– Довольно интересно, – сказал Орлов, возвращая протокол Чантурия. – Получается, что он явился на допрос одетый как простой работяга? В милицейских бумагах отмечалось, что в кафе он пришел в импортном пальто и заморском галстуке. На зарплату дорожного мастера такое не купишь.
– А может, это отец привез ему из загранкомандировки? – предположил Крестьянин.
Купинский, по прозвищу Крестьянин, был богатырь, самый сильный человек в их отделении. Его, крестьянского парня с Украины, перевели в Москву за спортивные успехи: он победил на Олимпийских играх в толкании ядра. Огромный рост и большой вес сослужили ему неплохую службу. Купинский не возражал, чтобы его называли Крестьянином. Он им был на самом деле и не видел в этом ничего зазорного.
– Первые заместители министра столько денег не зарабатывают, – ответил Чантурия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47