– Конечно, нет. Это просто образное сравнение. Если что-то выводит вас из равновесия, то просто говорят, что против вас действовали целенаправленно. Методично.
– А того человека, которого убили, вы видели прежде?
– Нет, не видела.
– Что-нибудь в нем запомнилось вам?
– Я не понимаю, что вы имеете в виду. Безусловно, он иностранец…
– Вы уверены?
– Да, конечно.
– А что за иностранец, откуда?
– Не немец – я не уловила у него немецкого акцента. По-русски говорил очень прилично, но, по-моему, его родной язык – английский. У него английский акцент – как-то мягко у него получался звук «юс». Но я все же близко к нему не подходила и не прислушивалась.
– А что он говорил, вы не слышали?
– Только заказы официанту.
– Как он вел себя с официантом?
– Что вы имеете в виду?
– Не было ли в его поведении чего-то странного? Чего-то такого, что заставило бы вас подумать, что он из такой-то или такой-то страны?
Поставить вопрос в такой форме Чантурия решил после допроса Стонова. Может, ничего примечательного в поведении убитого и не было, но иногда даже из ничего наблюдательный и умный человек может вынести кое-какое впечатление.
– А-а. Поняла, – она задумалась и, похоже, расслабилась. – Он вел себя с официантом не так, как ведет немец или англичанин. Думаю, что он американец.
– Почему вы так думаете?
– Американцы походят на русских: не заносятся перед официантами, относятся к ним по-дружески.
Чантурия сделал запись в блокноте.
– А женщина, которая была с ним, она тоже иностранка?
– Нет, она русская.
– Что она делала во время нападения и после него?
– Я как-то особо не присматривалась. Я не следила за ней, я следила за налетчиками. Она закричала… нет, не закричала, точнее, пронзительно взвизгнула, издала какой-то свистящий звук, когда они ударили его ножом. Что произошло потом, не знаю. Все мы вылетели как пробки на улицу, а ее там не было.
– Налетчики – можете описать их?
– Вижу свое объяснение перед вами. Я уже описала их для следователя.
– Да, оно у меня. Но, может быть, вы сможете добавить кое-что.
Она отрицательно покачала головой.
– Как заявляют другие свидетели, один из налетчиков говорил с акцентом. Вы заметили это?
– Да.
– Можете ли вы сказать, что у него грузинский акцент?
Она посмотрела на него. Что-то мелькнуло в ее глазах – что же? Нет, не опасение, не страх. Только настороженность.
– Не знаю.
– Вы же переводчица. У вас особый слух на язык. Да, я тоже грузин. Но мне нужно знать всего лишь ваше мнение как профессионала.
– Я сказала бы, что у него грузинский акцент.
– Ценю вашу помощь.
Чантурия опять что-то черкнул на бумаге. Пока он писал, она сказала:
– Да, еще одна примечательная особенность.
Он посмотрел на нее:
– Да? Какая же?
– Грузин, если он им окажется, прихрамывает. Чантурия внимательно смотрел на нее.
– Никто не упомянул об этом.
– Он старался не показать этого. Но я все же уверена, – сказала она с улыбкой. – Это мое мнение как профессионала. Я танцовщица. Вернее, была танцовщицей.
Чантурия тоже улыбнулся в ответ:
– Вы оказали нам очень большую помощь, товарищ Калинина, – сказал он и, сделав несколько пометок в блокноте, снова обратился к ней. – А теперь о вашем знакомом Градском.
Улыбка сошла с ее лица. Она замерла в ожидании. Он тоже выжидал. Наконец она спросила:
– А что о нем?
– Вы сказали, что знаете Градского с год?
– Примерно с год.
– Каков характер ваших отношений?
– Мы с ним друзья. Она казалась смущенной.
– Что значит «друзья»?
– Друзья и значит друзья.
– Вы разведены?
– Да. Значит ли это, что у меня не может быть друзей? Что, моя личная жизнь тоже интересует следствие?
Увидев, как в миг исчезло ее дружеское расположение, Чантурия еще раз пожалел, что ему выпала такая служба.
– Я хочу понять, – сказал он, – почему Градского, которого Иван Петрович Стонов не знает, пригласили на вечеринку по поводу дня рождения Стонова.
– Стонов его не приглашал. Это я его пригласила, сказала Стонову, что приведу гостя.
– Стонов – щедрый человек. А Градский, он что, настолько близок вам, если вы решили пригласить его на это дорогостоящее празднество?
– С тех пор как муж ушел от меня, я редко выхожу на люди. Максим мой друг.
Она произнесла эти слова с большой неохотой. Л ему хотелось, чтобы она говорила, смотря ему прямо в глаза.
– Мы вызвали его на допрос этим утром вместе с вами и другими. А он не пришел. Не знаете ли почему?
Она посмотрела в сторону.
– Не знаю.
Трудно было понять, что говорит Орлов, забив рот бутербродами с колбасой и сыром. Чантурия терпеть не мог бутерброды с колбасой и сыром, но в те дни даже в буфете КГБ нельзя было найти ничего другого. В эту зимнюю пору, когда физически остро ощущалась тоска по Грузии, особенно по грузинской пище, на него находило отчаянное желание откусить хотя бы кусочек свежего яблока или помидора. Это вызвало у Чантурия приступ раздражения.
– Набил полный рот, так не болтай, – в сердцах бросил он. Орлов проглотил кусок и повторил:
– Максим Николаевич, должно быть, думает, что папа прикроет его.
Максим Николаевич Градский, получивший повестку, как и все другие, находившиеся в кафе, на допрос до сих пор не явился.
– Если он так думает, – сказал Чантурия, – то глубоко ошибается.
И ему страшно захотелось спелого граната.
– Что случилось? Не явился кто-то из свидетелей? – поинтересовался сидевший с ними за одним столом старичок.
Чантурия немного знал этого офицера, давным-давно вышедшего в отставку. Он с охотой консультировал сотрудников КГБ в обмен на право приходить в здание Комитета, где можно дешево пообедать и поболтать на профессиональные темы.
– Тот свидетель, – выдавил Орлов, – сын первого замминистра. Чего же вы хотите?
– Ничего, – ответил старичок. – Я ничего не хочу теперь, в эти дни, когда разваливается вся страна. Первый замминистра! В мои времена я посадил бы этого сынка вместе с его папой в камеру предварительного заключения. А теперь даже сотрудник КГБ не чувствует себя спокойно в собственном доме. Что за времена настали!
– Что вы имеете в виду? – спросил Орлов.
– Что я имею в виду? Позвольте разъяснить. Я живу на Дорогомиловке, недалеко от Киевского вокзала. Дом, правда, старый, но в нем всегда было тихо-мирно. Его и построили-то для сотрудников нашего Комитета. Я переехал в него сразу же после войны, и все главы семей, живших в этом доме, служили в КГБ. А теперь? – Он кинул руку вниз, жестом показав, куда катится мир. – Все ушли на тот свет, кроме меня. А те, кто живет в нем теперь, – длинноволосые стиляги. Мне под дверь подсовывают записки с угрозами. Жена боится выходить на улицу по вечерам. Мы запираем дверь на двойной засов, чтобы поспать хоть немножко. Вот куда катится мир! Плюют на повестку с вызовом! Кто бы мог подумать?
Чантурия знал, что раньше такое вообразить не мог никто. Теперь же КГБ лишили официального права вызывать на допросы свидетелей – это прерогатива прокуратуры, государственного следователя. Но это так, мелочи. В прежние времена никто бы не осмелился махнуть рукой на повестку КГБ. Почти никто. Ну был случай, когда милиционеры убили офицера КГБ, возвращавшегося со службы, и два бюрократических ведомства долгие месяцы ставили друг другу палки в колеса, прежде чем началось настоящее следствие. Но это совсем другое дело. За спиной Максима Градского не стоит МВД. Он всего-навсего избалованное чадо высокопоставленного чинуши, испорченный шалопай, которого надо приструнить ради его же блага.
Чантурия тут же устыдился своей мысли. «Так у нас думают только самые твердолобые», – критически оценил он себя. Как едко высмеяла бы его мать такую мысль, узнай она об этом!

– 3 –

Среда, 18 января 1989 года,
4 часа дня,
Посольство Соединенных Штатов
У окна в жилом помещении нового здания американского посольства сидел Бен Мартин и листал советскую газету, стараясь не глядеть на снег, сыплющийся за окном на Москву-реку. Его сверлила мысль: когда прекратятся снегопады, хотя он и хорошо знал когда – через много-много недель.
В дверь постучал Ролли Таглиа. Мартин понял, что это Ролли, по его особенному стуку – на мотив песенки «Брейся и причесывайся».
Ролли вошел, как обычно, не ожидая приглашения. Он был заместителем главы миссии, вторым лицом после посла, и мог вести себя бесцеремонно. Ролли ничуть не удивился, увидев в комнате Мартина.
– Хэлло, профессор, – поприветствовал он. – А где Хатч?
Эта квартира принадлежала Чарльзу Хатчинсу.
– Надеюсь, вы скажете – где.
– Как я могу знать что-то лучше, чем профессор самого главного на Восточном побережье университета?
– Почти самого главного, – уточнил Мартин, улыбнувшись.
– Он обещал прийти сюда в полчетвертого. Мартину не нужно было глядеть на часы, чтобы узнать, который час. На Москву спустились сумерки. В это время года они означали, что сейчас четыре часа дня. Раздумывая над этим явлением уже полтора года, Мартин так и не смог найти разумное объяснение тому, почему сумерки начинаются именно в этот час в любое время года.
– В офисе его тоже нет, – сказал Мартин. – Я проверял. Его номер два сказал, что его нет.
– Номер два? Кто это? Что значит номер два?
– Дэнсон. «Призрак» номер два. Американцы называют «призраками», или «привидениями», сотрудников секретных служб – ЦРУ, ФБР, военной разведки и др. (Здесь и далее примечание переводчика.)


– Не понимаю, о чем идет речь.
– Извините. Помощник атташе по вопросам сельского хозяйства Дэнсон сказал, что его начальника, атташе по вопросам сельского хозяйства, нет на месте.
– Вот это уже лучше. Так вас хоть понять можно.
В посольстве Мартин был временно прикомандированным в качестве специального помощника атташе по вопросам культуры. Пробыв здесь более года, он понял, что никогда не сумеет четко представлять себе дипломатическую службу, не говоря уже о том, кто из персонала посольства «призрак», а кто «чистый» дипломат. Но, с другой стороны, невозможно было дружить с кем-то, подобным Хатчу, и в то же время не понимать, за что он получает жалованье. Хатч занимал в посольстве должность атташе по вопросам сельского хозяйства. Он происходил из Де-Мойна, штат Айова, знал все о кукурузе и коровах. Но Мартин видел, что Хатч к тому же знал советскую политику слишком хорошо для человека, чьей специальностью были кукуруза и коровы. Хатч не распространялся о своей основной работе, а говорил только про сельскохозяйственные дела, но даже прикомандированному помощнику культурного атташе, специализирующемуся в русской литературе, было трудно не распознать, чем в действительности занимался Хатч.
Мартин никогда не сожалел, что столь сильно привязался к Хатчинсу, но преподавание русской литературы в почти что самом главном университете на Восточном побережье не было достаточным основанием, чтобы держаться на короткой ноге с вероятным «призраком». Он успокаивал себя, что, наверное, Хатч все-таки не «призрак», потому что он был действительно специалистом в вопросах выращивания кукурузы и животноводства и происходил из Де-Мойна, штат Айова. Разве может кому-нибудь не понравиться такой славный парень? И все же он не был столь славным парнем, чтобы его можно было бы, например, рекомендовать друзьям из почти что самого главного университета на Восточном побережье. Дружба с ним являлась крамольным удовольствием, которое Мартин оправдывал тем, что если Хатч – не настоящий «призрак», то и он сам ведь не настоящий дипломат, даже если и прикомандирован к посольству специальным распоряжением администрации США.
Назначение в посольство Мартин считал наиболее странным зигзагом в своей судьбе и прямо связывал его с собственной неосторожностью.
В университете, где он преподавал русскую литературу, проводилось внеочередное заседание ученого совета факультета с целью предотвратить надвигающуюся опасность. Дело в том, что группа студентов пригласила президента Соединенных Штатов выступить в университете, а президент дал понять, что ему не очень-то хочется это делать.
На заседании Мартин оказался единственным членом факультетского совета, выступившим против отказа пригласить президента, в то время как большинство его коллег приняли решение, что президент поступил недружественно и его не следует приглашать в такой выдающийся центр учености, каковым является их университет. В результате ректорат университета аннулировал приглашение студентов.
Спустя год Мартин неожиданно для себя увидел свою фамилию в коротком списке кандидатов на должность, которая учреждалась в соответствии с экспериментальной программой культурного обмена между посольствами Соединенных Штатов и Советского Союза. Программой предусматривался обмен профессорами – один советский специалист по американской литературе на одного американского специалиста в области русской литературы. Они должны были свободно изучать свой предмет, глубоко знакомиться со страной пребывания, содействовать выполнению других научных обменов и программ, укреплять среди ученых чувство доброжелательности и товарищества, а также помогать дипломатам своих посольств лучше постигать творческую и культурную жизнь СССР или США. Поскольку Мартин не разделял политических взглядов своего правительства, то он немало удивился, обнаружив свою фамилию в том списке, а еще больше был удивлен, когда ему сообщили, что из числа кандидатов для поездки в СССР выбрали именно его. Причину такого внимания он узнал гораздо позднее.
– Ну что в «Известиях»? – поинтересовался Ролли. – Кто-нибудь напялил Раискины штаны?
– Если бы напялил, они бы не писали. – Мартин кинул газету Таглиа и поднялся немного размяться.
Зимний вечер в Москве зачастую ложится на землю свинцовой тяжестью. Популярная песня «Подмосковные вечера» гораздо лучше реальности. «Критерий подлинного искусства», – подумалось ему. Он не спеша пошел вдоль стены комнаты, рассматривая развешанные картины. Мартин видел их и раньше – сам присутствовал при покупке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47