– Извините, – сказал он, – что мой сын не смог выполнить вашу просьбу о встрече. До вашего отъезда его здесь не будет.
Чантурия никому не говорил, когда намеревается уехать из Тбилиси, но не прореагировал на слова Броладзе.
– И несмотря на это, – продолжал тот, но уже погромче, – мне доставило удовольствие познакомиться с вами. Я знавал вашего отца. Никчемный был человек. Откровенно говоря, мне доводилось встречаться лишь с очень немногими офицерами КГБ. Мало с кем из них я беседовал с удовольствием. Поэтому и от встречи с вами ничего особенного не ожидал. Теперь рад, что ошибся. Спасибо Георгию, что он позволил мне разделить с вами компанию и все так быстро устроил. Мне было бы приятно пригласить вас к себе домой на ужин, пока вы в Тбилиси и располагаете временем. Вы могли бы прийти завтра?
– Был бы весьма польщен.
Выходя из ресторана, Георгий сказал Чантурия:
– Итак, первое испытание ты выдержал. Не знаю, повидаешь ли ты Тамаза-сына, но без отцовского позволения тебе его никогда не видать.
– А что меня ждет, когда я встречу его?
– Не знаю. Я не видел его десяток лет, а лагеря многих так меняют.
– Как будто он не был подарком еще до лагеря.
– Он тогда был просто молодой дикарь. А какой он сейчас?..

– 26 –

Среда, 12 апреля 1989 года,
7 часов вечера,
Гора
Место, где жил Тамаз Броладзе, называлось Гора. Один из ее склонов был обращен к Военно-Грузинской дороге, давным-давно построенной военными. По ней войска возвращались из Турции в Россию или, наоборот, наступали на Турцию. Некогда на ее вершине стояла небольшая крепость, ее фундамент, заложенный в ХIII веке, сохранился до сих пор на южном склоне, в стороне от шоссе. А здание позади коротко постриженного газона, возвышающееся над садом, – это дом Тамаза Броладзе, дом и одновременно крепость.
Попасть на участок можно с северной стороны, через ворота, перед которыми стояли три дня назад Чантурия и Униани.
Черная «Волга», в которой сидел Чантурия, на скорости подъехала к чугунным воротам, ворота распахнулись – его уже ожидали, – и «Волга» без остановки проследовала на участок. За воротами Чантурия успел заметить того же молодого человека, с которым говорил в воскресенье, но тот и ухом не повел, притворившись, что не знает его.
За воротами «Волга» повернула направо, проехала сотню метров вдоль каменной стены, потом резко обогнула скалу, оказавшуюся вершиной горы, и спустилась вниз, к дому. На крутом повороте в скале было выдолблено углубление для охранника. Там дежурил молодой человек с советским автоматом в руках.
У парадного входа в дом стоял в ожидании гостя Тамаз Броладзе. Он обнял Чантурия, дважды облобызавшись с ним, как это бывает по-грузинскому обычаю при встрече друзей.
Они вошли в большую комнату с побеленными стенами и полом, покрытым кавказскими коврами, на которых беспорядочно громоздились горки подушек. Сквозь высокие окна на противоположной стене комнаты открывался прекрасный вид на долину, где у подножья гор раскинулся Тбилиси. Улицы города вклинивались во все ложбины и на площадки, расположенные чуть повыше долины, но дальше у города уже не хватало силенок, и более высокие горные склоны, оставшиеся незастроенными, до самых вершин были покрыты девственной растительностью.
– Может, хотите посмотреть мой сад? – предложил Броладзе.
Он провел Чантурия через комнату на широкий вымощенный внутренний дворик, огороженный балюстрадой из камней с резными узорами. Спустившись по мраморным ступенькам лестницы, они прошли по лужайке, по краям которой росли цветы, незаметно спускавшиеся к пропасти, за которой ничего не было, кроме прозрачного воздуха.
– Отсюда русские следили за турками, – объяснил Броладзе, – а в другие времена турки смотрели за русскими, а иногда и грузины следили за теми и за другими. – Они прошли через сад к самой пропасти. Броладзе остановился, вынул из кармана складной нож с деревянной рукояткой, срезал розу и воткнул ее в петлю на куртке Чантурия.
За пропастью, метрах в двухстах пониже, вокруг горы петляла каменная стена, огораживающая участок. В башне, встроенной в стену, стоял охранник с автоматом и наслаждался сигаретой.
– Это стена бывшей турецкой крепости, – рассказывал Броладзе. – А с этого места, по преданиям, турецкий комендант сталкивал в пропасть своих пленников после допроса. – Улыбаясь, он добавил: – Ваше начальство применяет, конечно, более эффективные методы.
При этих словах Чантурия подумал, а не имеет ли он в виду судьбу своего сына. Возвращаясь к дому, он заметил:
– Должно быть, вам понадобилось немало времени на постройку всего этого.
– А я его не строил, – уточнил Броладзе. – Это все ваша партия построила. Для секретаря местного райкома. Однако все это оказалось слишком жирно для него.
Ужинали они в комнате, примыкавшей к большому залу, из которого они выходили в сад. В ней стоял длинный стол, сколоченный из толстых досок, потемневших от времени, и тяжелые старинные стулья, обитые кусками дорогого ковра. На столе были расставлены четыре обеденных прибора – антикварный сервиз из фарфора и серебра, а между тарелками – цветы в хрустальных вазах и старинные серебряные подсвечники.
Позади стола стоял мужчина примерно одних лет с Чантурия и вертел в руках пустой бокал. Он обошел вокруг стола, чтобы поздороваться, но проделал это весьма сдержанно, не протянув Чантурия руки. Двигался он со странной осмотрительностью, как бы боясь потерять равновесие.
– Мой сын Тамаз, – представил его Броладзе, но в этом необходимости как раз и не было.
Он был точной копией отца, только в его глазах стояла какая-то темнота, которой не замечалось у старшего Броладзе. После слов отца он порывисто пожал Чантурия руку.
– Георгий Георгиевич передает вам привет, – произнес Чантурия.
– Отец мне уже сказал. Передайте, пожалуйста, Георгию мое сожаление, что я не мог прийти вчера повидаться с ним. Помешали дела.
– А какими делами вы занимаетесь? – поинтересовался Серго.
– Делами моего отца.
– Теперь кооперативы узаконены, – вмешался в разговор старший Броладзе. – Я организовал кооператив по грузовым перевозкам. Мы берем в аренду у государственных организаций старые грузовики, негодные больше для эксплуатации, а взамен предоставляем транспорт, способный перевозить грузы, – чаще тем же самым организациям, у которых арендуем машины.
– Похоже на фокус, – заметил Чантурия.
– Ничуть. Весь фокус здесь в упорном труде и четком планировании. Вот, например, неподалеку от Тбилиси есть станкостроительный завод. Я даже когда-то работал на нем. У завода есть собственная автоколонна для перевозки запчастей и всего такого прочего. Грузовик может наездить с сотню тысяч километров, а потом мотор выходит из строя. У завода нет даже возможности хранить кузова и кабины, пока перебирают мотор. Поэтому накапливается целая свалка кузовов, которые гниют и разрушаются на заднем дворе завода. Я предложил директору, с которым давно знаком: «Отдай их мне. Я увезу их и заплачу тебе, а у тебя высвободится место для хранения грузов». Ну ладно, вы же знаете – он не мог пойти на это: закон не позволяет продавать государственную собственность. Но закон разрешает сдавать в аренду свой хлам за плату. Я снимаю с машин всякие детали и части, из двух развалин собираю одну машину на ходу и пускаю ее в работу. Но я обязан хранить все, что осталось после разборки, – если выброшу, то это считается уничтожением государственной собственности. Но пока на стоянке от грузовика сохраняется хоть что-нибудь, что можно опознать, – хотя бы номерной знак – он числится существующим, и государство удовлетворено. Стоянка у меня забита разобранными машинами, но кое-какие детали от них бегают по дорогам и работают. Да и работают больше и лучше, чем во времена, когда стояли на грузовиках, которыми распоряжалось государство. Некоторые из них обслуживают тот самый завод, которому они когда-то принадлежали, но потом были выброшены на свалку.
– В жизни то же самое происходит и с людьми, – добавил Тамаз. – Для меня нет проблем найти водителей – многие ходят без работы. Партия их, по сути дела, отвергла. Но мне не нужно ходить и искать людей, нуждающихся в работе, чтобы кормить семью, – они сами ищут меня.
– А где бегают ваши грузовики?
– Везде, – ответил старый Броладзе. – По всему Союзу и даже кое-где за его пределами.
– Должно быть, очень прибыльное дело?
– Конечно. Но один только кооператив не позволил бы мне содержать такой дом, как этот. У меня еще есть одно-два дела. Лишь партия может заниматься одним делом, которое позволяет ей содержать дома и участки, подобные этому.
– Я как-то не думал, что партия занимается какими-то хозяйственными делами.
Броладзе долго смеялся.
– А партии и не нужно, чтобы вы знали о ее хозяйственных делах. Но она, конечно же, ими занимается. Хозяйствование – вот ее занятие. Ведение хозяйства всего государства.
Появился человек, одетый в грузинскую крестьянскую рубаху, с подносом в руках, на котором стояли два бокала с вином. Броладзе протянул один Чантурия, а другой взял себе.
– За ваше здоровье, – предложил он тост.
Вино отличалось от того, что они пили в ресторане, но тоже было великолепным. Старый Тамаз наблюдал, как Чантурия смаковал его.
– Надеюсь, оно пришлось вам по вкусу, – сказал он. – Его тоже готовили специально по партийному заказу.
Он посмотрел на четвертый прибор на столе, потом перевел взгляд на сына:
– А он что, все еще не пришел?
– Сказал, что придет. Докладывали, что пока не приходил.
– Садимся за стол. Придет так придет, – и обратился к Чантурия: – Мы ожидали еще одного гостя, но он не любит церемоний. У нас семья бесцеремонная.
На ужин предложили блюда не только грузинской национальной кухни, но и других южных республик Советского Союза. Подавали острый суп-харчо, узбекский плов, азербайджанский шашлык и рыбное заливное. Принесли вино трех различных марок: особенно примечательно было одно – Таня безумно обожала его и все пыталась достать в закрытом распределителе КГБ. На комплимент Чантурия хозяин застолья ответил:
– Мой повар когда-то работал шеф-поваром в спецгостинице ЦК в Ялте, но ему надоело потакать всяческим капризам номенклатуры. Здесь ему живется попроще. И я думаю, он считает такую жизнь наградой для себя.
– Он получает у нас побольше Горбачева, – заметил младший Тамаз, который возвращался из туалета, раскачиваясь, словно корабль в открытом море.
– Побольше, чем Горбачев получает официально, –
поправился он.
Тамаз обошел стол и помог Чантурия положить еще заливной рыбы. По мере того как ужин приближался к концу, он проявлял все больше дружеского расположения к капитану, пропорционально количеству выпитого вина.
Только тогда Чантурия впервые обратил внимание на то, что видел весь вечер, но не замечал: Тамаз Броладзе был левша. А обратил на это внимание он лишь теперь, когда Тамаз Тамазович Броладзе шел, покачиваясь, но не потому, что выпил лишку, а потому, что хромал. Внезапная догадка ошеломила Чантурия, как если бы на него упал камень. Маленький Тамаз столь осторожно ступал перед ужином не потому, что «набрался» вина, а чтобы не показать свою хромоту. А арестованный грузин Акакий Шецирули, один из троицы, признавшийся в убийстве американца Чарльза Хатчинса, – он ведь тоже хромает, но он не левша. Подписывая документы, он расписывался правой рукой, однако удар ножом, от которого погиб Чарльз Хатчинс, был нанесен левой. Двое свидетелей показали, что убийца в момент нанесения удара стоял лицом к лицу с Хатчинсом, а ножевое ранение нанесено под нижнее правое ребро грудной клетки. Медицинский эксперт уверен, что преступник был левшой. Что отсюда следует?
А отсюда следует, что капитан госбезопасности Серго Виссарионович Чантурия, весьма вероятно, имеет честь ужинать с убийцей Чарльза Хатчинса, резидента Центрального разведывательного управления в Москве. К тому же он ничего, судя по всему, не сможет поломать, даже если и убедит кого-то, что все это правда: ведь кто-то приказал Акакию Шецирули взять на себя вину Тамаза, а это значит, что Акакий Шецирули прекрасно осведомлен о том, что, если он посмеет изменить свои показания, его просто убьют.
И еще один нюанс: маленький Тамаз хорошо известен грузинскому КГБ. И не только потому, что его отец – крестный отец грузинской мафии, но и потому также, что сидел в лагере. В Тбилисском управлении КГБ на маленького Тамаза Броладзе должно храниться подробное досье. Местные офицеры госбезопасности просто обязаны знать, что Тамаз-младший хромоногий и к тому же левша. Но когда они получили ориентировку и кинулись разыскивать прихрамывающего грузина, убившего иностранца ударом ножа левой рукой, они почему-то не нашли этого левшу, а вместо него выискали правшу Акакия Шецирули. Они же наверняка должны были приказать искать мужчину-левшу – Чантурия сам вписал эту примету в направленную сюда ориентировку. Не сделав этого, они тем самым показали, что маленького Тамаза вовсе не искали, а пустились по другому следу. Они, должно быть, думали, что никто этого не заметит, а если заметит – не скажет. Таким образом, остается невыясненным всего один вопрос: кто еще в местном КГБ знает об этом и дал кому-то знать в Москве?
Чантурия понимал, что ему следует соблюдать особую осторожность, притом не только в этот вечер, но и в обозримом будущем, потому что тот офицер в центральном аппарате КГБ, который знает обо всем этом, ничуть не удивится, узнав, что Чантурия раскопал подмену.
Если маленький Тамаз за ужином опьянел, то у старого Тамаза – ни в одном глазу, хотя выпил он немало. Чантурия и сам почувствовал в один из моментов, когда вставал со стула, как слегка качаются горы, подобно качке большого корабля в море, – и даже немного испугался. Старый Тамаз улыбнулся, но улыбка могла объясняться просто его веселым настроением.
– Дернем-ка коньячку, – сказал он, – пока Тамаз организует машину.
Чантурия засомневался, нужно ли «организовывать» машину, когда она под рукой, но пошел вслед за Броладзе в большой зал, а маленький Тамаз отправился в противоположную сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47