В зале повисла тишина.
Внезапно вспыхнул свет. Раздалась громкая музыка – он не мог вспомнить мотив, – сотрясая маленький зал.
На сцене стояла женщина – так близко от Мартина, что он мог коснуться ее рукой.
На ней было платье фасона девятнадцатого века. Полосы у нее были светлые, длинные – до самых плеч, глаза черные. Лицо – слегка вытянутое, как у классической русской женщины, нос – чуточку длинноват, но изящной формы, губы – полные.
Она была прекрасна.
И она была той самой, что нарисована на картине.
Пьесу он знал, так как читал Булгакова. Молодой Мольер, тогда еще актер, женился на молодой актрисе, она ушла из своей труппы и последовала за ним. Впоследствии он сменил ее, в искусстве и в жизни, на другую молодую женщину. Роль первой жены – трагическая роль. Она проникнута романтическим страданием, что так нравится русским. Игру актрисы в этой роли публика одобрила: когда сцена погрузилась во мрак (занавес отсутствовал), зрители вызывали ее снова и снова, дружно и ритмично хлопая в ладоши, что являлось признаком высшего одобрения.
Мартин под благовидным предлогом присоединился к разговору двух таких же зрителей, задержавшихся в фойе в ожидании, когда разойдется публика. Это были муж и жена. Сначала она просто отвечала на реплики Мартина о пьесе, а потом говорила без остановки, не давая мужу вымолвить ни слова. Они были рады воспользоваться случаем побеседовать с иностранцем:
– Разве не так, дорогой? Мы очень удивились, увидев вас здесь. Не думаю, чтобы мы видели бы здесь раньше иностранца, даже из тех, которые живут рядом со станцией метро.
Мартин отвечал, что с удовольствием посмотрел столь необычную пьесу. Повесть он, конечно же, читал, но не мог даже вообразить, что ее поставят на сцене. Она великолепно поставлена. Особенно хороша Алина в роли жены Мольера. Не знают ли они ее, поинтересовался Мартин. Конечно же, знают! Да вот и она сама идет сюда!
– Алина, это господин Мартин. Он американец. Ему понравилась твоя игра – как и нам.
На сцене она была поразительна, но в жизни оказалась еще прекрасней. Он увидел, что ее портреты говорили правду: в глазах ее мерцала та же таинственность, что-то неотразимое и неуловимое.
– Очень приятно слышать, – сказала она женщине, которая представила ей Мартина. Ему же она ничего не сказала, лишь пристально взглянула на него, будто пытаясь разглядеть в нем нечто потаенное.
«Не смотри мне в глаза, Боюсь, они отразят то, что я вижу, И ты четко увидишь свое лицо, Полюбишь его и пропадешь, как и я», – вспомнились Мартину стихи.
– Аля, ты готова? – спросила женщина. – Мы идем к метро.
– Да, пошли.
– Господин Мартин, вы поедете на метро?
– Что? Да-да, поеду.
– Тогда пойдемте с нами. Так замечательно познакомиться с иностранцем, знающим русскую литературу.
Вечером в половине одиннадцатого в Москве в конце мая все еще светло. На улицах полно пешеходов – московская зима прошла совсем недавно, им не хватало дня нагуляться, и лишь усталость загоняла их поспать.
По пути к метро женщина занимала Мартина разговорами, Алина же вообще ничего не говорила, разве что кратко отвечала на вопросы.
Перед входом в метро Алина стала лихорадочно рыться в сумочке, тщетно пытаясь найти мелочь. Мартин протянул ей пятикопеечную монету, она поблагодарила его, но не улыбнулась. Он последовал за ними через турникет к лестнице, ведущей на платформу. Послышался гул приближающегося поезда. Хотя торопиться нужды и не было, они засуетились в бездумной спешке, характерной для тех, кто, видя подходящий поезд, бежит инстинктивно, а не потому, что боится опоздать на него: ведь через четыре минуты подойдет другой. Первой сорвалась женщина, за ней, держа ее под руку, – ее муж; с громом и стуком они скатились с лестницы, придержали закрывающиеся двери ближайшего вагона и ворвались в него.
Плюхнувшись на сиденье, они громко рассмеялись.
– Вот мы и проделали физзарядку на сегодня! – объявила женщина. Она села рядом с Мартином, с другого бока сидел ее муж, а рядом с ним – Алина. Поэтому Мартин не мог говорить с ней из-за неумолчного шума в вагоне.
Вагон был почти пустым, но на следующей станции в него ввалилась толпа пассажиров, и все места оказались занятыми. Самой последней в вагон вошла маленькая старушка с тридцатью или даже больше рулонами туалетной бумаги, нанизанными на бечевки в две связки, как метки. Связки она повесила через оба плеча.
– Смотри, смотри, – шепнула женщина мужу. – Интересно, где же она достала туалетную бумагу? Как ты думаешь, там еще осталось? Давай сойдем на следующей остановке и вернемся, может купим? Хотя нет, магазины уже закрыты.
Старушка прошла мимо Мартина, но свободного места не нашлось. Тогда он предложил ей:
– Не хотите ли присесть?
Она поблагодарила его взглядом облегчения и села. Мартин встал рядом с ней, а затем передвинулся поближе к Алине и сказал:
– А еще я добр к собачкам и детям.
– Такое в обычае у американцев?
– Только у лучших американцев.
– А есть ли такие, к кому вы не расположены?
– Что же… есть… милиционеры…
– А почему же они?
– Они не нуждаются в моем расположении. Им не нужно помогать.
– Я же повидала среди них немало и таких, кому помогать нужно.
– Да? И что же это за помощь?
– Психиатрическая.
– Вы говорите так, будто у вас большой опыт общения с милицией.
– Опыта здесь набираться не нужно. Достаточно просто оглянуться вокруг. Отправляйтесь на любой железнодорожный вокзал и понаблюдайте за милиционерами. Они ходят и будят людей, вынужденных ждать поезда всю ночь напролет, потому что, как они говорят, «на вокзале спать не положено». Все они, кто будит людей, нуждаются в лечении у психиатра.
В их разговор встряла женщина:
– А вот по нашему телевидению недавно говорили, что в Америке в метро людей нередко грабят. Это правда?
– Только в Нью-Йорке. И то далеко не всегда.
– Вы шутите? – переспросила женщина.
– А я слышала по нашему телевидению, что американцы шутят всегда, – промолвила Алина. – Даже когда им и не нужно. У нас же в стране всегда шутят, потому что шутка помогает выжить.
– Вы говорите так, будто у вас богатый опыт общения с американцами, – заметил Мартин.
– Нет, не богатый, очень маленький. Хотя и этого вполне достаточно.
Она улыбнулась, смотря ему прямо в лицо, долгой, искренней, ослепительной улыбкой. Он подумал даже, а не смеется ли она над ним.
– А что особенно вам понравилось в спектакле? – спросила она, прежде чем он успел ответить на ранее высказанное ею замечание.
– Да все понравилось. Кажется, больше всего мне понравилась сдержанность в оформлении – метод постановки спектакля, заставляющий зрителей напрягать воображение.
Она опять рассмеялась.
– Голая сцена – вот и все, что у нас под рукой. Этим мы стремимся подчеркнуть достоинство бедности, – объяснила она. – Валерию будет приятно услышать, что кто-то находит удачным его замысел.
– Валерий – это режиссер, – пояснила женщина. – Он просто гений.
– Да, он гениален, – подтвердила Алина.
– Я в этом не сомневаюсь, – заметил муж женщины. За весь вечер он впервые раскрыл рот. Жена сердито сверкнула на него глазами.
– Ну вот и наша станция, – сказала она. – Нам нужно пересесть на «Парке культуры» на кольцевую линию. А вы, господин Мартин? Вам нужно доехать до «Краснопресненской». Она недалеко от американского посольства. Вы что, не пересаживаетесь на кольцевую?
По всему было видно, что Алина не собирается пересаживаться, а едет дальше.
– Нет, – ответил он, – я выйду и пересяду на «Площади Дзержинского».
– А-а. Да, вы можете пересесть и там. До свидания! И она потащила мужа за собой из вагона. Тот помахал Мартину рукой, но так, чтобы жена не заметила, и слегка улыбнулся.
Алина подвинулась немного, освобождая рядом место для Мартина.
– Интересная пара, – заметил он, усаживаясь.
– Это что, американская ирония?
– Я, может быть, немного смешлив, но характер у меня серьезный. Вам где выходить?
– Я пересяду на «Проспекте Маркса».
Всего три остановки, а потом, на следующей, будет и его.
– А потом куда?
– Я живу недалеко от метро «Коломенская». Там еще немного трамваем, а потом пешочком. Добираться – целое приключение.
– Особенно ходить пешком ночью, да еще в таком криминогенном районе, как я читал в газетах. А не позволите ли мне разделить ваше приключение и проводить вас до дому?
Она бросила на него быстрый взгляд:
– Пожалуйста, не утруждайте себя. Это довольно далеко от вашего посольства.
– Но мне бы хотелось добавить к своей коллекции станций метро еще одну. Никогда еще не приходилось бывать на «Коломенской».
– В самом деле? Я предпочитаю ходить одна. Надеюсь, я не выгляжу грубой, но после спектакля я всегда выжатая как лимон. Боюсь, не получится из меня остроумной собеседницы.
Молча они просидели до следующей остановки, «Кропоткинской», находящейся в районе старинных городских особняков (некоторые все еще пустовали со времен революции), который Герцен называл Сен-Жерменским предместьем Москвы.
Мартин не знал, как снова начать разговор, ибо взгляд ее ничего не выражал, но в конце концов она, похоже, стряхнула с себя оцепенение и сама пришла ему на выручку.
– А как вы нашли дорогу до нашего театра? – спросила она. – Я никогда прежде не видала в нем иностранцев.
– Я узнал ее от Гуго.
– А где вы встретились с ним?
– На Арбате. Я купил у него картину. Я надеялся, что, возможно, увижу его на сегодняшнем спектакле.
– А почему надеялись?
– Он сказал, что он ваш ухажер. Она сердито сдвинула брови.
– Вовсе нет. Он просто друг. И даже им не станет, если не перестанет трепаться. Гуго часто хвастается тем, чего у него нет.
– Да ладно вам. Я рад, что Гуго сказал мне о спектакле. Он великолепен.
– Булгаков – великий писатель. Его имя – это уже девяносто процентов успеха.
– На свете множество великих писателей, чьи произведения никогда не воплощались в хорошие постановки.
– Ну что ж, тогда поставьте остальные десять процентов в заслугу Валерию. Он ведь может сделать стоящий спектакль из чего угодно.
– В таком случае я тоже считаю его гениальным.
Мартин решил, что между Валерием и Алиной сложились, или существовали в прошлом, далеко не простые отношения.
– Ну а как все-таки вы умудрились достать билет на наш спектакль? – продолжала она. – Мы же далеко не самая знаменитая труппа на свете, хотя о работе Валерия и хорошо известно в Москве. Да и помещение театра очень мало – вы же сами видели. Обычно все билеты раскупаются за месяц вперед. У вас, должно быть, есть связи?
– У меня есть доллары.
– Может, Гуго продал вам билетик? Хотя нет, у него билета не могло быть. Он же никого, кроме меня, не знает настолько близко, чтобы достать билет. Все же, как вы достали его?
Он было собрался рассказать как, а она начала опять:
– Екатерина Михайловна упомянула про американское посольство. Вы там работаете? У вас там есть возможность доставать билеты?
– Да, я там работаю.
– А что за работа?
– Я специальный помощник культурного атташе. Это значит, что я должен читать русские книги и знать русских художников. И за это я получаю жалованье. Ну, еще я встречаюсь с разными людьми, у которых есть возможность достать театральные билеты.
– А сколько вы уже прожили в Москве?
– Да почти два года. Срок моего пребывания уже заканчивается.
– А что будет потом?
– Я исчезну подобно Золушке.
– Как это?
– Золушка – это героиня английской сказки. В ней бедной девушке ее крестная мать – добрая волшебница – дарит волшебное платье, предоставляет слуг и все такое прочее, чтобы та могла предстать на балу перед принцем, но с условием, что ровно в полночь все это превратится и убогий хлам…
– Тогда это похоже на меня в спектакле. Пока он идет – я заколдована, но после него я возвращаюсь в свое прежнее состояние.
Мартин не мог не рассмеяться.
– Но в вашем случае колдовство не исчезает полностью, потому что самое лучшее остается. Полагаю, как и в сказке про Золушку, – в ней принц повсюду искал ее.
– Вы мне льстите. Это что, так принято у американцев?
– Не знаю. А у других американцев, которых вы знавали, тоже медовые языки?
– Других американцев мне знать не доводилось, – ответила она.
– Никого?
– Никого.
– В таком случае надеюсь, что первый из них вас не разочаровал.
На эту реплику она ничего не ответила.
– Та картина, что я купил у Гуго… – начал снова Мартин. – Он сказал, что ее написали вы.
– Он сказал и другое – будто он мой ухажер. Не верьте тому, что говорит Гуго.
– Но это же ведь точно ваш портрет, хоть и несколько необычный. Гуго пояснил, что это автопортрет художницы.
– А он вам нравится?
– В нем чувствуется большой талант. Она улыбнулась.
– У меня был друг, который тоже приобрел как-то одну из ваших работ, – сказал Мартин. – Он тоже американец.
– Интересно, как же он приобрел ее? Может, тоже у Гуго?
– Его звали Чарльз Хатчинс. Вы не знали его?
– Кажется, я уже говорила, что не знала никаких американцев.
– В самом деле?
– Раз уж картина от меня ушла, у нее начинается собственная жизнь. Она путешествует, где захочет. Бог знает где. Поэтому-то я и не люблю продавать свои работы. Разве может нравиться, когда незнакомые люди заглядывают тебе в душу?
– А тогда зачем же вы их продаете?
– Каждый должен жить. Я не могу жить на ту зарплату, что получаю за свою работу.
– Где же вы работаете?
– В парке Горького. Я рисую рекламные щиты и плакаты.
– И цирковые афиши?
– Да, и цирковые афиши, и другие объявления. В парке устраивается много всяких мероприятий.
Они проехали вторую станцию и быстро приближались к третьей, где ей предстояла пересадка.
– Можно вам позвонить? – спросил он в отчаяньи от мысли, что может потерять с ней связь.
Она немного подумала.
– Звоните.
– Давайте номер.
– У вас есть на чем записать?
Он порылся в бумажнике, вынул визитную карточку и протянул ей вместе с авторучкой. Прежде чем писать, она внимательно изучила карточку, а потом спросила:
– А нет ли у вас еще одной мне на память?
– О чем речь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47