– Чтоб вы оба подохли, это что же получается: любимая моя доченька должна какого-то гиясабадского мужика ублажать?..
С помощью Шамсали-мирзы и дяди Полковник ее кое-как утихомирили, но Маш-Касем стоял на своем:
– Ну, что ни говори, а надо еще поглядеть, согласен гиясабадец или нет. Ведь всяко бывает: девушка, словно дите, непорочная, а у него, значит, нутро воротит.
– А бывает и наоборот, что у нее нутро воротит, – заметил Асадолла-мирза. – Так что я предлагаю сначала уладить одну половину дела, а уж потом браться за жениха. По-моему, ханум Азиз ос-Салтане должна поговорить с Гамар. Если та согласится, тогда снарядим Касема за его земляком.
После долгих споров и разговоров Азиз ос-Салтане отправилась к Гамар, которая вместе с моей сестричкой и Лейли играла в соседней комнате. Некоторое время она беседовала с дочерью наедине. Когда почтенная дама вновь вошла в гостиную, взгляды всех присутствующих устремились на нее:
– Ну как, ханум? Что она говорит?
– Бедняжка не в себе, – хмуро ответила Азиз ос-Салтане. – Все такой же вздор несет.
– Позвольте мне поговорить с нею, ханум, – выступил вперед Асадолла-мирза.
– Да ничего от нее не добьешься. Господи, пошли ты смерть несчастной матери! С тех пор, как случилась с ней эта беда, все ее мысли вроде как в расстройство пришли…
– Все же позовите ее сюда, я с ней побеседую.
Азиз ос-Салтане с минуту колебалась, но потом все-таки привела Гамар. На губах у дурочки блуждала легкая улыбка. Асадолла-мирза усадил ее рядом с собой, немного поболтал с ней о кукле, которую девушка прижимала к груди, а потом сказал:
– Детка, а для тебя хороший муж нашелся… Ты хочешь замуж выйти?
Толстуха, хоть и была придурковата, покраснела и потупилась:
– Нет, не люблю я… Я своего ребеночка люблю, красную распашонку ему свяжу.
– Да, дорогая, я ему тоже куплю красивую рубашечку. Но ведь у ребенка должен быть папа. Если у тебя мужа не будет, ребеночек твой плакать станет – детям отец нужен.
Гамар несколько мгновений с удивлением смотрела на него, потом сказала:
– Тогда ладно.
– Значит, будем к свадьбе готовиться? Красивое белое платье, фата…
– С померанцевым цветом! – закричала в восторге Гамар.
– Конечно, милая, с веночком из флёрдоранжа.
Минуту Гамар раздумывала, потом спросила:
– А где же мой муж?.. Знаете, дядя Асадолла, я хочу мужа с густыми черными волосами, чтобы у моего ребеночка волосы тоже были черные и кудрявые.
Асадолла-мирза отвернулся и бросил на дядюшку горестный взгляд.
– Хорошо, детка, а теперь ступай, иди играть. Когда Гамар вышла, Асадолла-мирза тихо сказал:
– Бедняжка, такая славная девочка!
Маш-Касем, который все это время молчал в углу, подал голос:
– Принуждать, значит, нельзя… Тут такое дело, принуждать не годится.
– Что такое, Маш-Касем, о чем ты?..
– Разве не слыхали – она сказала, чтоб у мужа черные густые кудри были.
– А что – у Практикана Гиясабади кудри не черные?
– Вот как перед богом, зачем врать?.. Те два – три раза, что я этого своего земляка видел, у него шапка аж на уши надвинута была. А разок он ее снял случайно, вижу я, что на голове-то у него плешь. Макушка, значит, совсем голая, а вокруг, ежели отмыть как следует, может, несколько паршивых волосинок отыщется.
– Ну, а цвет-то волос какой – черный или нет?
– Зачем врать? Всех цветов попадаются. Два – три волоска седых, несколько – черных, а несколько рыжих от хны.
– О господи, пошли мне смерть! – заголосила Азиз ос-Салтане. – Мое дитятко испугается, когда такую голову на своей подушке увидит.
– Да, ханум, Практикан Гиясабади безусловно не Рудольфе Валентино. Рудольфе Валентино – известный киноактер 20-х годов, звезда немого кино.

Ничего, закажем ему парик, чтоб макушка не отсвечивала.
Маш-Касем покачал головой:
– На это он навряд ли пойдет… Гиясабадцы честь берегут.
– Моменто, а разве честь у них на макушке, поверх мозгов расположена?
– Зачем врать? До могилы-то… На макушке не на макушке, а настоящий мужчина чужой волос не наденет! Вот был у меня земляк…
– Ну ладно, ладно, проблему кудрей и локонов будем решать потом, а вот когда ты сможешь переговорить со своим гиясабадцем?
– Когда скажете… Да хоть завтра утром схожу.
Тут дядюшка Наполеон, который долго молчал, насупив брови, не утерпел, чтобы не вмешаться:
– Такого и дитя малое не придумает! Вы только послушайте, что он говорит: Маш-Касем потащится разыскивать да упрашивать этого гиясабадского молодчика – приходи, мол, женись на племяннице аги! Мыслимое ли это дело, Асадолла?..
– Не по телефону же свататься к этому Практикану!
Немедленно разгорелась новая дискуссия, и в конце концов дядя Полковник предложил:
– По-моему, лучше всего будет ханум Азиз ос-Салтане позвонить шефу уголовной полиции и сказать, что у нее в доме пропажа, но она, мол, не хочет давать делу официальный ход. Ей бы хотелось, чтобы он прислал какого-нибудь сотрудника и тот без лишнего шума опросил бы слуг и служанок. А потом пусть скажет, что, мол, может быть, он пошлет Практикана, тот уже был здесь в прошлом году… В этих делах надо по-хорошему. А когда он придет, сказать, что, к счастью, пропажа нашлась…
– А что будет, если шеф пришлет другого человека? Конечно, при условии, что он вообще согласится…
– Еще лучше! – засмеялся Асадолла. – Не думаю, чтобы среди тамошних служащих нашелся бы кто-нибудь непригляднее Практикана… Кого бы он ни прислал, мы его посватаем. То есть запрем дверь, как только он явится, и не выпустим отсюда, пока брачный договор не подпишет.
– Асадолла!!!
После долгих обсуждений на том и порешили.
На следующее утро в доме дяди Полковника царила необычайная суматоха. Велись тщательные приготовления к вечернему приему по случаю возвращения Пури, дядиного сына.
Было решено, что ближе к концу дня родственники на извозчиках отправятся на вокзал встречать Пури-джана. Я очень волновался. Бессердечный мальчишка, я возносил богу мольбы, чтобы он приостановил исцеление Пури. Как только мне представилась возможность, я выложил Лейли все свое беспокойство и тревогу. Бедняжка очень тихо повторила, что не может противиться воле отца, но, если ее решат отдать за Пури, она в ночь свадьбы покончит: с собой. Эти слова ничуть не утешили меня, и я всячески напрягал мозг, пытаясь отыскать какой-то выход. К сожалению, моего единственного друга – приятеля Асадолла-мирзы тоже не было дома, и посочувствовать мне никто не мог.
От Маш-Касема я слышал, что Азиз ос-Салтане позвонила шефу полиции и взяла с него слово еще до полудня прислать к ней Практикана Гиясабади. Тогда же Маш-Касем сообщил мне, что решено пока не допускать встречи Гамар с Практиканом, чтобы потом, если удастся договориться о браке, можно было убедить его хоть на время надеть парик.
– Ведь всяко бывает, милок, но только нынче таких благородных людей, как гиясабадцы, нигде не найдешь. А хотя бы и тегеранцев взять – все одно, пусть у них по сто штук одежек разных, но чтоб на голову чужие волосы нацепить, как баба, навряд ли кто согласится.
– Маш-Касем, а какое отношение имеет парик к благородству и чести?
– Господи боже, да как же это ты, родимый, такой хороший умный мальчик, в медресе ходишь, а такое спрашиваешь?! Какое бесчестье хуже может быть, ежели мужчина, словно баба, парик на голову напялит? Да я собственными глазами раз видал… Приехали одни к нам в Гиясабад таазие Таазие – шиитские религиозные мистерии о жизни имамов.

показывать. А в том таазие одна женщина из семьи имама, значит, от горя чадру с себя скидывает и волосы на голове рвет… Ну, и сказали, что для этого надо мужчину какого-нибудь и чтоб парик надел, двадцать суток по всему Гиясабаду ходили, охотника искали – никто не вызвался.
– Значит, ты считаешь, что Практикан Гиясабади откажется надеть парик?
– Ну, голубчик ты мой, зачем врать? До могилы-то! Он ведь уже несколько лет в Тегеране пробыл, ну нрав-то его мог и измениться. Может, понахватался от этих бесстыжих.
Так мы с Маш-Касемом беседовали в саду, как вдруг я увидел, что дядюшка Наполеон поспешно вышел из своих дверей и рысью двинулся к нашему дому. В недоумении я побежал следом за ним.
Дядюшка направился прямо к отцу в кабинет. Я подобрался к дверям.
– Вы слышали? Слышали?.. – воскликнул дядюшка.
– Что такое стряслось? Да вы садитесь!
– Я спрашиваю, вы слышали радио?
– Нет, а что там? Что-нибудь случилось?
– Они уже здесь… здесь… Передавали правительственное сообщение… Там сказано: англичане вошли в Тегеран. Населению запрещается вступать с ними в контакт – ну и прочие глупости.
– Напрасно вы так беспокоитесь, – пытался ободрить его отец, – право, нет никаких оснований для подобной тревоги. Вы лучше меня знаете англичан: они никогда не нападут первыми, открыто…
– Я беспокоюсь как раз потому, что знаю этих коварных волков, – сдавленным голосом прервал его дядюшка. – Я знаю, что они не пойдут на открытое нападение, это мне отлично известно. Я всю жизнь потратил на борьбу с ними!
– А теперь вы так волнуетесь…
– Эх, голубчик, я же не за себя тревожусь. Моя участь ясна: мне ни здесь, ни там не миновать их лап. Нет, я думаю не о себе. Мучеников за родину, таких, как я, тысячи!.. За родную страну душа болит. Горе Ирану, которому грозит опустошение, который превратится в логово диких зверей…
У него перехватило голос. Когда я заглянул в дверную щелку, то увидел, как он кончиком пальца отирает глаза. Отец сказал:
– Что поделаешь, ага! Говоря вашими же словами, В когтях кровожадного льва нет спасения, кроме смиренья.
– Да, ничего не поделаешь… Но я хочу просить вас. Поскольку между нашими домами нет изгороди, пожалуйста, запирайте покрепче наружную дверь. А я велю Маш-Касему ни под каким видом не открывать чужим садовой калитки. И главное, не разрешайте детям выходить на улицу. Хотя я не думаю, чтобы это коснулось ваших детей… Они метят в меня и в моих потомков.
Дядюшка на мгновение задумался, потом вышел из комнаты и, увидев меня поблизости, ласково сказал:
– Сынок, ты ведь уже большой мальчик… Сейчас происходят такие события, глубокую сущность которых ты, вероятно, еще не можешь постичь, но я прошу тебя, если какой-нибудь незнакомый человек будет меня спрашивать, ничего ему не отвечай. И сестре своей накажи то же самое. Не отворяй дверь никому чужому!
– А разве что-нибудь случилось, дядюшка?
– Что могло случиться, как ты думаешь? Враг в городе!
Тут он положил руку мне на плечо и патетически произнес:
– Теперь каждый раз, когда ты видишь своего дядю, может оказаться последним… Конечно, таков закон борьбы!..
Он стоял, вперив в меня взор, но мысли его витали где-то далеко. Потом он вдруг быстрым шагом направился к садовой калитке, но, едва отворив ее, прирос к месту. Я осторожно подошел поближе. Мне было слышно учащенное дыхание дядюшки. Внезапно он повернулся к Маш-Касему, который неподалеку поливал цветы, и хрипло спросил:
– Касем, Касем, где он, куда?..
– Кто, ага? Про кого вы спрашиваете?
– Про чистильщика.
– Тут он, ага, разве нету? Я утром ходил за хлебом, он как раз пришел.
Дядюшка схватил его за плечо, тряхнул:
– Ну так где же он? Куда девался?
– А что такого?.. Если обувь надо почистить, давайте я на базар отнесу – так вычистят, словно зеркало заблестит. Этот малый вообще-то никудышный мастер.
– Болван! Я тебя спрашиваю: где он есть? Куда ушел?
– Господи, зачем врать? До могилы ведь… Я его в глаза не видал, надо узнать, куда этот паршивец запропастился…
– Чего же ты мешкаешь? Ступай, да пошевеливайся. Пойди разузнай, расспроси о нем! Да запирай за собой дверь.
У дядюшки дрожали руки, он нервно бегал по дорожке, словно барс в клетке. Маш-Касем не спеша вышел улицу. Взгляд дядюшки упал на меня, взволнованным голосом он сказал:
– Сынок, этот Касем такой дурак – сходи-ка ты, поговори с бакалейщиком, с прохожими. Надо узнать – куда девался чистильщик.
Потом, видно, сообразив, что такая озабоченность может вызвать недоумение, он отыскал предлог:
– Сходи, сынок! У него остались мои новые французские ботинки.
Я быстро завернул домой, чтобы сменить шлепанцы на туфли. Когда я подбегал к калитке, то столкнулся с Маш-Касемом и по пятам за ним вернулся к дядюшке.
– Куда он ушел, куда, Маш-Касем?
– Ей – богу, ага, зачем…
– Чтоб ты сдох со своим «зачем врать»! Говори, куда он ушел!
– Ей-богу, тут Эбрахим-ага оказался, я у него выспросил. Приходил, значит, полицейский, забрал его в участок…
– В полицейский участок?.. Почему? Что он сделал?
– Зачем врать, ага, до могилы-то… Я-то сам не видел, но Эбрахим-ага рассказывал, будто он часы украл. Да его и по глазам видать, что плут и мошенник.
– Часы?.. Чьи же это часы он украл?
– А вот приятель-то наш, сардар индийский, пошел в участок и жалобу заявил. Сказал, что вчера во время драки чистильщик вытащил у него из кармана часы! Золотые карманные часы.
Дядюшка сразу как-то обмяк. Руки его бессильно повисли вдоль тела. Секунду он стоял, хватая ртом воздух, привалившись к ближайшему дереву, чтобы не упасть, потом зажмурился и пробормотал:
– Подлецы! Уже начали! Начали выполнять свой план! Господи, на тебя уповаю…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Услышав, что чистильщика обвиняют в краже часов, дядюшка Наполеон ужасно разволновался. Он, видно, никак не решался открыть глаза, губы его тряслись. Маш-Касем с беспокойством спросил:
– Кто начал, ага?
Дядюшка, не открывая глаз, слабым голосом проговорил:
– Все они, волки коварные… Англичане эти… Это их затея.
Маш-Касем на минуту задумался, потом сказал:
– Это что же, они, значит, представить хотят, будто мы Хушанга-чистильщика подстрекали украсть часы у индийского сардара?
– Да нет, ты не понимаешь!.. Тут такие дела, в которых тебе не разобраться, Касем. Политические тонкости для тебя слишком сложны.
– Ей – богу, зачем врать? Ведь до могилы-то… Не из тех я, которые понять не могут. Только, право слово…
Доводы Маш-Касема были прерваны появлением в саду Азиз ос-Салтане:
– Этот тип не пришел еще? Боже, пошли мне смерть. Ага, что это вы так побледнели?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64